Обретение книги: Марсель Пруст в поисках утраченного времени

ОБРЕТЕНИЕ КНИГИ 
МАРСЕЛЬ ПРУСТ
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО 
ВРЕМЕНИ

А.Н. ТАГАНОВ

Москва
ИНФРА-М
2022

МОНОГРАФИЯ

УДК 82.09(075.4)
ББК 83.3(4)
 
Т13

Таганов А.Н.
Т13 
 
Обретение книги: Марсель Пруст в поисках утраченного времени :
монография / А.Н. Таганов. — Москва : ИНФРА-М, 2022. — 271 с. — 
(Научная мысль). — DOI 10.12737/1863251.

ISBN 978-5-16-017625-3 (print)
ISBN 978-5-16-110188-9 (online)
В монографии рассматривается процесс формирования художественной системы Марселя Пруста от его первых литературных опытов до романа «В поисках утраченного времени». С этой целью анализируются такие его ранние произведения, как «Утехи и дни», «Жан Сантей», переводы 
Дж. Рескина, незавершенное эссе «Против Сент-Бева» и другие тексты.
Адресована литературоведам, преподавателям, студентам, аспирантам, 
а также широкому кругу читателей, интересующихся культурой и проблемами мирового литературного процесса.
УДК 82.09(075.4)
ББК 83.3(4)

ISBN 978-5-16-017625-3 (print)
ISBN 978-5-16-110188-9 (online)
© Таганов А.Н., 2022

Использованные условные обозначения

1. PJ — «Les plaisirs et les jours» // Proust M. Jean Santeuil 
précédé de Les plaisires et les jours. Paris, 1982. (Bibliothèque de la 
Pléiade).
2. JS — «Jean Santeuil» // Proust M. Jean Santeuil précédé de Les 
plaisires et les jours. Paris, 1982. (Bibliothèque de la Pléiade).
3. CSB — Proust M. Contre Sainte-Beuve précédé de Pastiche et 
mélanges et suivi de Essais et articles. Paris, 1978. (Bibliothèque de la 
Pléiade).
4. I — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 1. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
5. II — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 2. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
6. III — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 3. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
7. С — «По направлению к Свану» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 1: По направлению к Свану. СПб.: Амфора, 
1999.
8. ДЦ — «Под сенью девушек в цвету» // Пруст М. В поисках 
утраченного времени. Т. 2: Под сенью девушек в цвету. СПб.: Амфора, 1999.
9. Г — «У Германтов» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 3: У Германтов. СПб.: Амфора, 1999.
10. СГ — «Содом и Гоморра» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 4: Содом и Гоморра. СПб.: Амфора, 1999.
11. П — «Пленница» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 5: Пленница. СПб.: Амфора, 1999.
12. Б — «Беглянка» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 6: Беглянка. СПб.: Амфора, 2000.
13. ОВ — «Обретенное время» // Пруст М. В поисках утраченного времени. Т. 7: Обретенное время. СПб.: Амфора, 2001.

Введение

В истории мировой литературы имя Пруста занимает особое 
место, ибо его творчество является одним из тех, образно говоря, 
«фокусов», через которые шло «преломление» традиций и образование магистральных линий литературного развития в ХХ веке. 
Этим объясняется пристальное внимание к прустовскому творческому наследию со стороны литературоведов. Количество работ, 
посвященных Прусту в западном литературоведении, достигло 
огромного числа. В силу этого более или менее подробный и полный 
их обзор в рамках настоящей работы вряд ли целесообразен. 
Труды, обращенные к прустовскому творчеству, образуют весьма 
заметный и внушительный раздел в литературной науке, имеющей 
отношение как к истории, так и теории литературы и дающий уникальную возможность решить многие серьезные проблемы в этих 
областях. Поэтому они требуют отдельного, специального, целенаправленного рассмотрения, необходимость которого назрела довольно давно и попытки реализации которого уже имели место1. 
Правда, эти попытки не могут быть признаны исчерпывающими, 
так как литература о Прусте все время пополняется новыми исследованиями. Еще в 1979 году в одной из работ, где рассматривалась проблема изученности прустовского творчества, отмечалось: 
«Сам объем трудов, посвященных Прусту, исключает возможность 
их всеобъемлющего и окончательного изучения. Хотя число работ 
о Прусте в библиографии Виктора Е. Грэма, изданной в 1976 году, 
и не достигает той цифры, — более 8000, — которая присутствует 
в библиографическом описании Давида Багюлея, появившемся 
в том же году, и касающемся творчества Золя, оно также весьма 
велико и насчитывает более 2000 названий»2.
С тех пор количество подобных работ неизмеримо возросло, что 
еще более осложняет задачу, стоящую перед исследователем, стремящемся обозреть всю сумму трудов, написанных о Прусте, хотя 
в то же время предоставляет ему новые возможности в изучении 
творчества французского писателя.

1 
См., например: Cahiers Marcel Proust. Nouvelle série. Paris, 1971. № 1; 
Bulletin de la société des amis de Marcel Proust et des amis de Combray. 
Paris, 1950. № 1; Grahm V.E. Bibliographie des études sur M. Proust et son 
oeuvre. Genève, 1976; Swahn S. Proust dans la recherche littéraire: Problèmes, 
méthodes, approches nouvelles. Lund, 1979; Tadié J.-Y. Lecture de Proust. Paris, 
1971.
2 
Swahn S. Op. cit. P. 5.

Несколько иначе обстоит дело в нашей стране. История знакомства отечественного литературоведения с творчеством Пруста 
представляется весьма интересной, поучительной и вместе с тем 
драматичной. Этой проблеме автором данного исследования была 
посвящена специальная книга1.
Известно, что слава к Прусту пришла благодаря его роману 
«В поисках утраченного времени», который на протяжении нескольких лет, в том числе и после его смерти, публикуется отдельными томами начиная с 1913 года. До этого французский писатель напечатал лишь небольшую книгу под названием «Утехи 
и дни» в 1896 году (вероятнее всего канувшую бы в забвение, 
не будь его великого романа) и разного рода эссе, светские хроники, 
свои переводы трудов Рескина и комментарии к ним. В связи с этим 
зачастую возникали вполне естественные вопросы, из чего, собственно, на каком основании возник великий прустовский роман. 
Был ли он результатом спонтанного озарения или плодом долгого 
труда и протяженного художественного и жизненного опыта?
Цель данного исследования состоит в том, чтобы попытаться 
ответить на эти вопросы, рассмотреть, как шло формирование эстетических взглядов Пруста, начиная с его ранних литературных 
опытов, и как они реализовывались в его художественных произведениях, как поиски своего пути в литературе привели его в конечном итоге к обретению книги всей его жизни.
Предлагаемое читателю исследование — результат достаточно 
продолжительной работы, начало которой относится к 1980-м 
годам. Значительная часть книги была написана как текст докторской диссертации еще в 1990-е годы, поэтому в ней цитирование 
текста осуществляется по трехтомному изданию романа Пруста 
в библиотеке «Плеяда», каноническому для того времени. Вполне 
понятно, что с тех пор появилось много новых документов и исследований, касающихся личности и творчества французского писателя, многие из которых, естественно, были учтены при написании 
данного труда.

1 
Таганов А.Н. Марсель Пруст в русском литературном сознании (1920–50-е 
годы). Иваново: ИвГУ, 2013.

Глава 1
«ПРОТИВ НЕЯСНОСТИ»
(КОНЦЕПЦИЯ ИСКУССТВА В ТВОРЧЕСТВЕ 
ПРУСТА 1890-Х ГОДОВ)

Творческий дебют Пруста и его формирование как писателя 
приходится на «конец века» — время, которое поставило человека 
в чрезвычайно сложную экзистенциальную и гносеологическую ситуацию, заставило его необычайно остро ощутить разлад с миром 
привычных ценностей и утрату внутренней целостности, время, 
которое подвело итог существования цивилизации на протяжении 
XIX века и во многом предопределило направление и особенности 
культурного развития в XX и XXI веках. Однако потребовалось 
пережить глобальные исторические катаклизмы, прежде всего 
Первую мировую войну, чтобы осознать масштабность и драматизм происходящего. Осмысляя указанные тенденции, философия 
XX века настойчиво заговорила о «закате» западной цивилизации, 
о конце «нового времени», о приходе «нового средневековья»1, 
о «преодолении метафизики»2. По сути, речь шла о смене культурных парадигм, с позиции того времени, «изнутри процесса» это 
воспринималось зачастую как цивилизационная трагедия.
«Современный мир, — писал в 1915 году русский философ 
Л.М. Лопатин, — переживает огромную историческую катастрофу… 
рушатся старые идеалы, блекнут прежние надежды и настойчивые 
ожидания… А главное — непоправимо и глубоко колеблется сама 
наша вера в современную культуру…»3
Во Франции кризис сознания, утрата гармонии существования, 
оптимистического взгляда на мир, веры в возможность познания 
и преобразования объективной реальности были усугублены трагическими перипетиями развития социальной, нравственной, научной, философской сфер жизни. Позорное поражение во Франкопрусской войне, трагедия Парижской коммуны, обозначившая 
обострение внутренних конфликтов, дело Дрейфуса, Панамский 

1 
См.: Шпенглер О. Закат Европы (1818), Бердяев Н. Новое средневековье 
(1924), Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. (1930), Гвардини Р. Конец нового времени (1950), Tison-Braun M. La crise de l’ humanisme. T. 1. (1890–
1914). Paris, 1958.
2 
См.: Хайдеггер М. Преодоление метафизики // Хайдеггер М. Время и бытие: 
Статьи и выступления. М., 1993.
3 
Лопатин Л.М. Современное значение философских идей кн. С.Н. Трубецкого // Вопросы философии и психологии. Кн. 131(1). М., 1916. С. 2–3.

скандал, усложнение общей картины мира и представлений о человеке в результате новых открытий в области естественных наук, 
психологии — эти и некоторые другие явления во многом определили специфику культурной ситуации во Франции тех лет.
«Мы теперь присутствуем, — писал в 1891 году один из исследователей того времени, — при образовании какого-то нового духа, то есть 
нового общего способа рассматривать человека в мире, новой логической совокупности идей, верований, чувств, и этот дух, еще далеко 
не принявший своей окончательной формы, по-видимому, значительно 
отличается от того, который ему предшествовал и даже, как можно 
было ожидать, в некоторых отношениях ему прямо противоположен»1.
Центральным моментом, определяющим развитие духовной 
жизни во Франции «конца века», было столкновение рационалистических и иррационалистических тенденций, порожденное 
недоверием к метафизической традиции. Особенно отчетливо напряженность в их противоборстве проявилась в вопросе о путях 
познания и о роли науки в жизни общества. В этой связи немаловажным представляется тот факт, что Пруст рос в семье, где 
проблемам науки уделялось значительное внимание. Отец Марселя — Адриен Пруст (1834–1903) был генеральным инспектором 
санитарных служб, профессором гигиены медицинского факультета, членом медицинской академии, известным специалистом 
по инфекционным болезням Востока. Он воплощал в себе тип 
человека с естественнонаучным складом ума. Кроме того, Пруст 
являлся свидетелем тех споров, которые происходили во французском обществе в 1880–1890-е годы вокруг проблем научного 
познания. На протяжении долгого времени в XIX веке наука наряду с позитивистской философией была важнейшим фактором 
развития цивилизации, влияющим на все стороны жизни, в том 
числе на искусство и литературу. Огромное значение она сохраняла и в конце XIX века.
Оценивая ситуацию этого периода, польский ученый Стефан Яроциньский справедливо замечает, что и тогда «имена Дарвина, Пастера, 
Эдисона, Гельмгольца пользовались <…> огромным авторитетом. <…> 
Золя еще в 1893 году будет продолжать повествование о Ругон-Маккарах, родившееся из увлечения методологией естественных наук. 
Насколько еще велик был престиж науки доказывает хотя бы то, что 
свой “дивизионизм” в живописи Сера подкреплял научными теориями. <…> Рядом с “научной” эстетикой (1886) Ш. Анри возникала 
“научная” критика (1898) Э. Эннекена, а Р. Гиль в своем “Трактате 
о слове” (1889) пытался заложить основы “научной” поэзии»2.

1 
Paulhan. Le nouveau Mysticisme. Paris, 1891. Цит. по: Гиляров А.Н. Предсмертные мысли XIX века во Франции. Киев, 1901. С. 7–8.
2 
Яроциньский С. Дебюсси, импрессионизм и символизм. М., 1978. С. 98–99.

Робер Фат, посвятивший в 1901 году специальное исследование 
изучению воздействия науки на французскую литературу второй половины XIX века, отмечает заметное влияние научной мысли на развитие романного жанра, поэзии, театра, литературной критики1. Его 
современник, Мишель Саломон, пытаясь определить доминирующие 
черты духовной атмосферы той эпохи, также приходит к выводу, что 
наука является в ней основным моментом, определяющим все стороны общественного сознания (философию, литературу, искусство 
и религию), детерминирующим все прочие области социального существования: «Все в конечном итоге несет на себе ее отпечатки, начиная с оружия и кончая детскими игрушками»2.
Важно подчеркнуть, что развитие науки оказало двойственное 
воздействие на французскую культуру, общественный менталитет 
в целом и на то поколение, к которому принадлежал Марсель Пруст. 
Порождая новый взгляд на мир, устоявшиеся мнения, привычные 
вещи, научное мировоззрение зачастую взрывало изнутри всю сложившуюся до этого систему представлений, заставляя пересматривать ее. Так, например, именно новые идеи в области естественных 
наук (труды Дарвина, Геккеля, Спенсера), считает Робер Фат, «сокрушили антропоцентризм», заставили думать о том, что человеческая 
особь не занимает особого места среди других природных существ, 
что она — «всего лишь последнее и самое высокое из известных 
проявлений жизни»3. Таким образом, человек вновь был приобщен 
к остальному природному миру. Он был «возвращен в свою среду 
и лишен престижа своего мифологического происхождения»4.
С одной стороны, наука расширяла границы познаваемого, обозначала новые перспективы познания. С другой — обнаруживая 
бесконечные глубины реального мира, она заставляла осознать 
относительность знания и ограниченность разума, постоянно жаждущего предельной ясности, взыскующего абсолютной истины. 
Известный критик того времени А. Орье, активно сотрудничавший 
с журналом «Меркюр де Франс» («Mercure de France»), таким 
образом передает драматизм ситуации: «Девятнадцатый век, который в течение восьмидесяти лет провозглашал в своем детском 
энтузиазме всемогущество наблюдения и научной дедукции и утверждал, что от его линз и скальпелей не укроется ни одна тайна, 
начал наконец замечать бесплодность своих усилий и нелепость 
своего чванства. Человек еще блуждает среди тех же самых загадок, 

1 
Fath R. L’infl uence de la science sur la littérature française dans la seconde 
moitié du XIX-e siècle (Le roman, la poésie, le théâtre, la critique). Lausanne, 
1901.
2 
Salomon M. L’esprit du temps. Paris, 1906. P. X.
3 
Fath R. Op. cit. P. 12.
4 
Ibid. P. 12.

перед лицом той же пугающей неизвестности, ставшей еще более 
непонятной и ужасающей от того, что отвыкли с нею считаться. 
Сегодня многие ученые в разочаровании останавливаются, поняв 
наконец, что эрудиция опыта, которой они так гордились, в тысячу 
раз менее надежна, чем самая причудливая теогония, безумнейшая 
метафизическая фантазия или недостовернейший сон поэта»1.
Французский литературовед Ш. Беша писал по тому же поводу: 
«После 1870 года родилось поколение поражения, поколение, которое поистине с жадностью набросилось на позитивизм, науку 
и интеллектуализм и которое зашло в тупик пессимизма и отчаяния… Молодежь ждала новых руководителей, способных вести ее 
иными путями, нежели пути старшего поколения, к идеалу более 
высокому и вызывающему энтузиазм»2.
Общий кризис сознания, естественно, во многом определил и развитие литературного процесса во Франции. «<…> мысль потеряла спокойствие, сделавшееся, по-видимому, ее естественным состоянием, — 
замечал Л. Рибер, автор книги «Опыт новой философии, порожденной 
наукой» (Ribert L. Essai d’une philosophie nouvelle, suggérée par la 
science, 1898). С некоторого времени в ней обнаруживаются два течения, которые идут в противоположном направлении и не перестают 
ее волновать, не потрясая пока в глубине. С одной стороны, ученые, 
возвратившись к естественной вере в разум под живым впечатлением 
его могучих научных обобщений и глубокого убеждения <…> в том, 
что разум есть единственная духовная сила будущего, принимаются 
философствовать и искать решения великих задач; с другой, литераторы, встречая помеху своим мистическим стремлениям, громко 
провозглашают “банкротство науки”, находят в себе отпрыски веры, 
бросаются к религии и пытаются ее обновить, хотя и не знают, как 
за это взяться»3. Слова Рибера, впрочем, нуждаются в уточнении: 
среди литераторов не было однозначного отношения к науке и к рационализму. В наиболее отчетливом виде сложность ситуации в литературе проявилась в спорах вокруг натурализма, которые приняли 
особо резкие формы в 1890-е годы.
В этот момент Золя и его последователи продолжали отстаивать 
позитивистский подход к действительности, тяготели к научным методам познания, считая, что наука по-прежнему является панацеей 
от всех бед. Научной методологии они стараются подчинить и художественное творчество. (Одно из следствий этого — появление 
многочисленных «медицинских» романов, представлявших собой 

1 
Цит. по: Яроциньский С. Дебюсси, импрессионизм и символизм. М., 1978. 
С. 107–108.
2 
Beuchat Ch. Histoire du naturalisme française. T. 2. Paris, 1949. P. 224.
3 
Цит. по: Гиляров А.Н. Предсмертные мысли XIX века во Франции. Киев: 
С.В. Кульженко, 1901. С. 6–7.

«клинические» исследования человеческой психики, точнее — ее 
извращений1.) Идя вслед за Ренаном, Золя стремился поставить 
науку на место религии. В рабочих материалах к роману «Рим» 
(«Rome», 1896), в частности, можно обнаружить следующие рассуждения, относящиеся к замыслу этого и следующего за ним произведения «Париж» («Paris», 1898): «Необходимо, чтобы, покидая 
Рим, Пьер осудил его заодно с католицизмом. Здесь не может быть 
новой религии, о которой он мечтал и которую он ищет. В “Париже” 
я должен буду изучить вопрос о том, действительно ли народ нуждается в новой религии, не сможет ли позднее наука удовлетворить его 
потребности в чудесном. Необходимость религии и удовлетворение 
этой потребности средствами науки — об этом будет “Париж”»2.
Вместе с тем в последние десятилетия XIX века все больше 
литераторов, разочаровавшись в рационализме, в позитивистской 
философии и в науке, становились на позиции иррационализма. 
Подобная тенденция с течением времени усиливается и приходит 
к банкротству натуралистической эстетики, столь притягательной 
для многих в 1860–70-е годы. Именно через натурализм проходит 
граница, обозначившая раскол в литературе.
Натурализм подвергается ударам как извне, так и изнутри. Показателен в этом отношении пример Жориса-Карла Гюисманса, чье творчество, безусловно, было известно Прусту и вызывало у него интерес. 
Поль Судэй в свое время утверждал, что в данном случае можно говорить 
даже о большем. В Прусте, считал критик, «как у многих художников 
этого импрессионистского и символистского поколения, к которому он 
примыкал, присутствовали некоторые черты, присущие Дез Эссенту»3.
Гюисманс начал свою литературную деятельность как последователь Золя, что отчетливо проявилось в таких его романах, как 
«Марта» («Marthe», 1876), «Сестры Ватар» («Les Soeurs Vatard», 
1879), «Семейный очаг» («En ménage», 1881), «По течению» («Ὰ vaul’eau», 1882). Однако в 1884 году Гюисманс публикует роман «Наоборот» («Ὰ rebours»), ставший своеобразным манифестом литературы декаданса. В нем явно обозначился отход писателя от эстетики 
натурализма. Через двадцать лет после выхода в свет этого произведения Гюисманс писал, что в период, относящийся ко времени работы 
над ним, он ощущал обреченность натуралистической литературы: повторяя одни и те же темы, она исчерпала их. Содержание всякой очередной книги, возникающей под пером автора-натуралиста, каким бы 
изобретательным он ни был, с точки зрения Гюисманса, может быть 

1 
Так, например, один из наиболее плодовитых авторов подобных произведений, Арман Дюбарри, создает целую серию романов под общим названием «Les Déséquilibrés de l’amour».
2 
Цит. по: Ouvrard P. Zola et le prêtre. Paris, 1986. P. 197.
3 
Souday P. Marcel Proust. Paris, 1927. P. 65.