Обретение книги: Марсель Пруст в поисках утраченного времени

ОБРЕТЕНИЕ КНИГИ 
МАРСЕЛЬ ПРУСТ
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО 
ВРЕМЕНИ

А.Н. ТАГАНОВ

Москва
ИНФРА-М
2022

МОНОГРАФИЯ

УДК 82.09(075.4)
ББК 83.3(4)
 
Т13

Таганов А.Н.
Т13 
 
Обретение книги: Марсель Пруст в поисках утраченного времени :
монография / А.Н. Таганов. — Москва : ИНФРА-М, 2022. — 271 с. — 
(Научная мысль). — DOI 10.12737/1863251.

ISBN 978-5-16-017625-3 (print)
ISBN 978-5-16-110188-9 (online)
В монографии рассматривается процесс формирования художественной 
системы Марселя Пруста от его первых литературных опытов до романа «
В поисках утраченного времени». С этой целью анализируются такие 
его ранние произведения, как «Утехи и дни», «Жан Сантей», переводы 
Дж. Рескина, незавершенное эссе «Против Сент-Бева» и другие тексты.
Адресована литературоведам, преподавателям, студентам, аспирантам, 
а также широкому кругу читателей, интересующихся культурой и проблемами 
мирового литературного процесса.
УДК 82.09(075.4)
ББК 83.3(4)

ISBN 978-5-16-017625-3 (print)
ISBN 978-5-16-110188-9 (online)
© Таганов А.Н., 2022

Использованные условные обозначения

1. PJ — «Les plaisirs et les jours» // Proust M. Jean Santeuil 
précédé de Les plaisires et les jours. Paris, 1982. (Bibliothèque de la 
Pléiade).
2. JS — «Jean Santeuil» // Proust M. Jean Santeuil précédé de Les 
plaisires et les jours. Paris, 1982. (Bibliothèque de la Pléiade).
3. CSB — Proust M. Contre Sainte-Beuve précédé de Pastiche et 
mélanges et suivi de Essais et articles. Paris, 1978. (Bibliothèque de la 
Pléiade).
4. I — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 1. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
5. II — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 2. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
6. III — Proust M. A la recherche du temps perdu. T. 3. Paris, 1954. 
(Bibliothèque de la Pléiade).
7. С — «По направлению к Свану» // Пруст М. В поисках утраченного 
времени. Т. 1: По направлению к Свану. СПб.: Амфора, 
1999.
8. ДЦ — «Под сенью девушек в цвету» // Пруст М. В поисках 
утраченного времени. Т. 2: Под сенью девушек в цвету. СПб.: Амфора, 
1999.
9. Г — «У Германтов» // Пруст М. В поисках утраченного времени. 
Т. 3: У Германтов. СПб.: Амфора, 1999.
10. СГ — «Содом и Гоморра» // Пруст М. В поисках утраченного 
времени. Т. 4: Содом и Гоморра. СПб.: Амфора, 1999.
11. П — «Пленница» // Пруст М. В поисках утраченного времени. 
Т. 5: Пленница. СПб.: Амфора, 1999.
12. Б — «Беглянка» // Пруст М. В поисках утраченного времени. 
Т. 6: Беглянка. СПб.: Амфора, 2000.
13. ОВ — «Обретенное время» // Пруст М. В поисках утраченного 
времени. Т. 7: Обретенное время. СПб.: Амфора, 2001.

Введение

В истории мировой литературы имя Пруста занимает особое 
место, ибо его творчество является одним из тех, образно говоря, 
«фокусов», через которые шло «преломление» традиций и обра-
зование магистральных линий литературного развития в ХХ веке. 
Этим объясняется пристальное внимание к прустовскому творче-
скому наследию со стороны литературоведов. Количество работ, 
посвященных Прусту в западном литературоведении, достигло 
огромного числа. В силу этого более или менее подробный и полный 
их обзор в рамках настоящей работы вряд ли целесообразен. 
Труды, обращенные к прустовскому творчеству, образуют весьма 
заметный и внушительный раздел в литературной науке, имеющей 
отношение как к истории, так и теории литературы и дающий уни-
кальную возможность решить многие серьезные проблемы в этих 
областях. Поэтому они требуют отдельного, специального, целе-
направленного рассмотрения, необходимость которого назрела до-
вольно давно и попытки реализации которого уже имели место1. 
Правда, эти попытки не могут быть признаны исчерпывающими, 
так как литература о Прусте все время пополняется новыми ис-
следованиями. Еще в 1979 году в одной из работ, где рассматрива-
лась проблема изученности прустовского творчества, отмечалось: 
«Сам объем трудов, посвященных Прусту, исключает возможность 
их всеобъемлющего и окончательного изучения. Хотя число работ 
о Прусте в библиографии Виктора Е. Грэма, изданной в 1976 году, 
и не достигает той цифры, — более 8000, — которая присутствует 
в библиографическом описании Давида Багюлея, появившемся 
в том же году, и касающемся творчества Золя, оно также весьма 
велико и насчитывает более 2000 названий»2.
С тех пор количество подобных работ неизмеримо возросло, что 
еще более осложняет задачу, стоящую перед исследователем, стре-
мящемся обозреть всю сумму трудов, написанных о Прусте, хотя 
в то же время предоставляет ему новые возможности в изучении 
творчества французского писателя.

1 
См., например: Cahiers Marcel Proust. Nouvelle série. Paris, 1971. № 1; 
Bulletin de la société des amis de Marcel Proust et des amis de Combray. 
Paris, 1950. № 1; Grahm V.E. Bibliographie des études sur M. Proust et son 
oeuvre. Genève, 1976; Swahn S. Proust dans la recherche littéraire: Problèmes, 
méthodes, approches nouvelles. Lund, 1979; Tadié J.-Y. Lecture de Proust. Paris, 
1971.
2 
Swahn S. Op. cit. P. 5.

Несколько иначе обстоит дело в нашей стране. История зна-
комства отечественного литературоведения с творчеством Пруста 
представляется весьма интересной, поучительной и вместе с тем 
драматичной. Этой проблеме автором данного исследования была 
посвящена специальная книга1.
Известно, что слава к Прусту пришла благодаря его роману 
«В поисках утраченного времени», который на протяжении не-
скольких лет, в том числе и после его смерти, публикуется от-
дельными томами начиная с 1913 года. До этого французский пи-
сатель напечатал лишь небольшую книгу под названием «Утехи 
и дни» в 1896 году (вероятнее всего канувшую бы в забвение, 
не будь его великого романа) и разного рода эссе, светские хроники, 
свои переводы трудов Рескина и комментарии к ним. В связи с этим 
зачастую возникали вполне естественные вопросы, из чего, соб-
ственно, на каком основании возник великий прустовский роман. 
Был ли он результатом спонтанного озарения или плодом долгого 
труда и протяженного художественного и жизненного опыта?
Цель данного исследования состоит в том, чтобы попытаться 
ответить на эти вопросы, рассмотреть, как шло формирование эс-
тетических взглядов Пруста, начиная с его ранних литературных 
опытов, и как они реализовывались в его художественных произ-
ведениях, как поиски своего пути в литературе привели его в ко-
нечном итоге к обретению книги всей его жизни.
Предлагаемое читателю исследование — результат достаточно 
продолжительной работы, начало которой относится к 1980-м 
годам. Значительная часть книги была написана как текст док-
торской диссертации еще в 1990-е годы, поэтому в ней цитирование 
текста осуществляется по трехтомному изданию романа Пруста 
в библиотеке «Плеяда», каноническому для того времени. Вполне 
понятно, что с тех пор появилось много новых документов и иссле-
дований, касающихся личности и творчества французского писа-
теля, многие из которых, естественно, были учтены при написании 
данного труда.

1 
Таганов А.Н. Марсель Пруст в русском литературном сознании (1920–50-е 
годы). Иваново: ИвГУ, 2013.

Глава 1
«ПРОТИВ НЕЯСНОСТИ»
(КОНЦЕПЦИЯ ИСКУССТВА В ТВОРЧЕСТВЕ 
ПРУСТА 1890-Х ГОДОВ)

Творческий дебют Пруста и его формирование как писателя 
приходится на «конец века» — время, которое поставило человека 
в чрезвычайно сложную экзистенциальную и гносеологическую си-
туацию, заставило его необычайно остро ощутить разлад с миром 
привычных ценностей и утрату внутренней целостности, время, 
которое подвело итог существования цивилизации на протяжении 
XIX века и во многом предопределило направление и особенности 
культурного развития в XX и XXI веках. Однако потребовалось 
пережить глобальные исторические катаклизмы, прежде всего 
Первую мировую войну, чтобы осознать масштабность и драматизм 
происходящего. Осмысляя указанные тенденции, философия 
XX века настойчиво заговорила о «закате» западной цивилизации, 
о конце «нового времени», о приходе «нового средневековья»1, 
о «преодолении метафизики»2. По сути, речь шла о смене культурных 
парадигм, с позиции того времени, «изнутри процесса» это 
воспринималось зачастую как цивилизационная трагедия.
«Современный мир, — писал в 1915 году русский философ 
Л.М. Лопатин, — переживает огромную историческую катастрофу… 
рушатся старые идеалы, блекнут прежние надежды и настойчивые 
ожидания… А главное — непоправимо и глубоко колеблется сама 
наша вера в современную культуру…»3
Во Франции кризис сознания, утрата гармонии существования, 
оптимистического взгляда на мир, веры в возможность познания 
и преобразования объективной реальности были усугублены тра-
гическими перипетиями развития социальной, нравственной, научной, 
философской сфер жизни. Позорное поражение во Франко-
прусской войне, трагедия Парижской коммуны, обозначившая 
обострение внутренних конфликтов, дело Дрейфуса, Панамский 

1 
См.: Шпенглер О. Закат Европы (1818), Бердяев Н. Новое средневековье 
(1924), Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. (1930), Гвардини Р. Конец нового 
времени (1950), Tison-Braun M. La crise de l’ humanisme. T. 1. (1890–
1914). Paris, 1958.
2 
См.: Хайдеггер М. Преодоление метафизики // Хайдеггер М. Время и бытие: 
Статьи и выступления. М., 1993.
3 
Лопатин Л.М. Современное значение философских идей кн. С.Н. Трубецкого // 
Вопросы философии и психологии. Кн. 131(1). М., 1916. С. 2–3.

скандал, усложнение общей картины мира и представлений о человеке 
в результате новых открытий в области естественных наук, 
психологии — эти и некоторые другие явления во многом определили 
специфику культурной ситуации во Франции тех лет.
«Мы теперь присутствуем, — писал в 1891 году один из исследователей 
того времени, — при образовании какого-то нового духа, то есть 
нового общего способа рассматривать человека в мире, новой логической 
совокупности идей, верований, чувств, и этот дух, еще далеко 
не принявший своей окончательной формы, по-видимому, значительно 
отличается от того, который ему предшествовал и даже, как можно 
было ожидать, в некоторых отношениях ему прямо противоположен»1.
Центральным моментом, определяющим развитие духовной 
жизни во Франции «конца века», было столкновение рационалистических 
и иррационалистических тенденций, порожденное 
недоверием к метафизической традиции. Особенно отчетливо напряженность 
в их противоборстве проявилась в вопросе о путях 
познания и о роли науки в жизни общества. В этой связи немаловажным 
представляется тот факт, что Пруст рос в семье, где 
проблемам науки уделялось значительное внимание. Отец Марселя — 
Адриен Пруст (1834–1903) был генеральным инспектором 
санитарных служб, профессором гигиены медицинского факультета, 
членом медицинской академии, известным специалистом 
по инфекционным болезням Востока. Он воплощал в себе тип 
человека с естественнонаучным складом ума. Кроме того, Пруст 
являлся свидетелем тех споров, которые происходили во французском 
обществе в 1880–1890-е годы вокруг проблем научного 
познания. На протяжении долгого времени в XIX веке наука на-
ряду с позитивистской философией была важнейшим фактором 
развития цивилизации, влияющим на все стороны жизни, в том 
числе на искусство и литературу. Огромное значение она сохра-
няла и в конце XIX века.
Оценивая ситуацию этого периода, польский ученый Стефан Яро-
циньский справедливо замечает, что и тогда «имена Дарвина, Пастера, 
Эдисона, Гельмгольца пользовались <…> огромным авторитетом. <…> 
Золя еще в 1893 году будет продолжать повествование о Ругон-Мак-
карах, родившееся из увлечения методологией естественных наук. 
Насколько еще велик был престиж науки доказывает хотя бы то, что 
свой “дивизионизм” в живописи Сера подкреплял научными тео-
риями. <…> Рядом с “научной” эстетикой (1886) Ш. Анри возникала 
“научная” критика (1898) Э. Эннекена, а Р. Гиль в своем “Трактате 
о слове” (1889) пытался заложить основы “научной” поэзии»2.

1 
Paulhan. Le nouveau Mysticisme. Paris, 1891. Цит. по: Гиляров А.Н. Пред-
смертные мысли XIX века во Франции. Киев, 1901. С. 7–8.
2 
Яроциньский С. Дебюсси, импрессионизм и символизм. М., 1978. С. 98–99.

Робер Фат, посвятивший в 1901 году специальное исследование 
изучению воздействия науки на французскую литературу второй по-
ловины XIX века, отмечает заметное влияние научной мысли на раз-
витие романного жанра, поэзии, театра, литературной критики1. Его 
современник, Мишель Саломон, пытаясь определить доминирующие 
черты духовной атмосферы той эпохи, также приходит к выводу, что 
наука является в ней основным моментом, определяющим все сто-
роны общественного сознания (философию, литературу, искусство 
и религию), детерминирующим все прочие области социального су-
ществования: «Все в конечном итоге несет на себе ее отпечатки, на-
чиная с оружия и кончая детскими игрушками»2.
Важно подчеркнуть, что развитие науки оказало двойственное 
воздействие на французскую культуру, общественный менталитет 
в целом и на то поколение, к которому принадлежал Марсель Пруст. 
Порождая новый взгляд на мир, устоявшиеся мнения, привычные 
вещи, научное мировоззрение зачастую взрывало изнутри всю сло-
жившуюся до этого систему представлений, заставляя пересматри-
вать ее. Так, например, именно новые идеи в области естественных 
наук (труды Дарвина, Геккеля, Спенсера), считает Робер Фат, «сокрушили 
антропоцентризм», заставили думать о том, что человеческая 
особь не занимает особого места среди других природных существ, 
что она — «всего лишь последнее и самое высокое из известных 
проявлений жизни»3. Таким образом, человек вновь был приобщен 
к остальному природному миру. Он был «возвращен в свою среду 
и лишен престижа своего мифологического происхождения»4.
С одной стороны, наука расширяла границы познаваемого, обозначала 
новые перспективы познания. С другой — обнаруживая 
бесконечные глубины реального мира, она заставляла осознать 
относительность знания и ограниченность разума, постоянно жаждущего 
предельной ясности, взыскующего абсолютной истины. 
Известный критик того времени А. Орье, активно сотрудничавший 
с журналом «Меркюр де Франс» («Mercure de France»), таким 
образом передает драматизм ситуации: «Девятнадцатый век, который 
в течение восьмидесяти лет провозглашал в своем детском 
энтузиазме всемогущество наблюдения и научной дедукции и утверждал, 
что от его линз и скальпелей не укроется ни одна тайна, 
начал наконец замечать бесплодность своих усилий и нелепость 
своего чванства. Человек еще блуждает среди тех же самых загадок, 

1 
Fath R. L’infl uence de la science sur la littérature française dans la seconde 
moitié du XIX-e siècle (Le roman, la poésie, le théâtre, la critique). Lausanne, 
1901.
2 
Salomon M. L’esprit du temps. Paris, 1906. P. X.
3 
Fath R. Op. cit. P. 12.
4 
Ibid. P. 12.

перед лицом той же пугающей неизвестности, ставшей еще более 
непонятной и ужасающей от того, что отвыкли с нею считаться. 
Сегодня многие ученые в разочаровании останавливаются, поняв 
наконец, что эрудиция опыта, которой они так гордились, в тысячу 
раз менее надежна, чем самая причудливая теогония, безумнейшая 
метафизическая фантазия или недостовернейший сон поэта»1.
Французский литературовед Ш. Беша писал по тому же поводу: 
«После 1870 года родилось поколение поражения, поколение, которое 
поистине с жадностью набросилось на позитивизм, науку 
и интеллектуализм и которое зашло в тупик пессимизма и отчаяния… 
Молодежь ждала новых руководителей, способных вести ее 
иными путями, нежели пути старшего поколения, к идеалу более 
высокому и вызывающему энтузиазм»2.
Общий кризис сознания, естественно, во многом определил и развитие 
литературного процесса во Франции. «<…> мысль потеряла спо-
койствие, сделавшееся, по-видимому, ее естественным состоянием, — 
замечал Л. Рибер, автор книги «Опыт новой философии, порожденной 
наукой» (Ribert L. Essai d’une philosophie nouvelle, suggérée par la 
science, 1898). С некоторого времени в ней обнаруживаются два те-
чения, которые идут в противоположном направлении и не перестают 
ее волновать, не потрясая пока в глубине. С одной стороны, ученые, 
возвратившись к естественной вере в разум под живым впечатлением 
его могучих научных обобщений и глубокого убеждения <…> в том, 
что разум есть единственная духовная сила будущего, принимаются 
философствовать и искать решения великих задач; с другой, лите-
раторы, встречая помеху своим мистическим стремлениям, громко 
провозглашают “банкротство науки”, находят в себе отпрыски веры, 
бросаются к религии и пытаются ее обновить, хотя и не знают, как 
за это взяться»3. Слова Рибера, впрочем, нуждаются в уточнении: 
среди литераторов не было однозначного отношения к науке и к ра-
ционализму. В наиболее отчетливом виде сложность ситуации в ли-
тературе проявилась в спорах вокруг натурализма, которые приняли 
особо резкие формы в 1890-е годы.
В этот момент Золя и его последователи продолжали отстаивать 
позитивистский подход к действительности, тяготели к научным ме-
тодам познания, считая, что наука по-прежнему является панацеей 
от всех бед. Научной методологии они стараются подчинить и ху-
дожественное творчество. (Одно из следствий этого — появление 
многочисленных «медицинских» романов, представлявших собой 

1 
Цит. по: Яроциньский С. Дебюсси, импрессионизм и символизм. М., 1978. 
С. 107–108.
2 
Beuchat Ch. Histoire du naturalisme française. T. 2. Paris, 1949. P. 224.
3 
Цит. по: Гиляров А.Н. Предсмертные мысли XIX века во Франции. Киев: 
С.В. Кульженко, 1901. С. 6–7.

«клинические» исследования человеческой психики, точнее — ее 
извращений1.) Идя вслед за Ренаном, Золя стремился поставить 
науку на место религии. В рабочих материалах к роману «Рим» 
(«Rome», 1896), в частности, можно обнаружить следующие рассу-
ждения, относящиеся к замыслу этого и следующего за ним про-
изведения «Париж» («Paris», 1898): «Необходимо, чтобы, покидая 
Рим, Пьер осудил его заодно с католицизмом. Здесь не может быть 
новой религии, о которой он мечтал и которую он ищет. В “Париже” 
я должен буду изучить вопрос о том, действительно ли народ нужда-
ется в новой религии, не сможет ли позднее наука удовлетворить его 
потребности в чудесном. Необходимость религии и удовлетворение 
этой потребности средствами науки — об этом будет “Париж”»2.
Вместе с тем в последние десятилетия XIX века все больше 
литераторов, разочаровавшись в рационализме, в позитивистской 
философии и в науке, становились на позиции иррационализма. 
Подобная тенденция с течением времени усиливается и приходит 
к банкротству натуралистической эстетики, столь притягательной 
для многих в 1860–70-е годы. Именно через натурализм проходит 
граница, обозначившая раскол в литературе.
Натурализм подвергается ударам как извне, так и изнутри. Показа-
телен в этом отношении пример Жориса-Карла Гюисманса, чье твор-
чество, безусловно, было известно Прусту и вызывало у него интерес. 
Поль Судэй в свое время утверждал, что в данном случае можно говорить 
даже о большем. В Прусте, считал критик, «как у многих художников 
этого импрессионистского и символистского поколения, к которому он 
примыкал, присутствовали некоторые черты, присущие Дез Эссенту»3.
Гюисманс начал свою литературную деятельность как после-
дователь Золя, что отчетливо проявилось в таких его романах, как 
«Марта» («Marthe», 1876), «Сестры Ватар» («Les Soeurs Vatard», 
1879), «Семейный очаг» («En ménage», 1881), «По течению» («Ὰ vau-
l’eau», 1882). Однако в 1884 году Гюисманс публикует роман «На-
оборот» («Ὰ rebours»), ставший своеобразным манифестом литера-
туры декаданса. В нем явно обозначился отход писателя от эстетики 
натурализма. Через двадцать лет после выхода в свет этого произве-
дения Гюисманс писал, что в период, относящийся ко времени работы 
над ним, он ощущал обреченность натуралистической литературы: по-
вторяя одни и те же темы, она исчерпала их. Содержание всякой оче-
редной книги, возникающей под пером автора-натуралиста, каким бы 
изобретательным он ни был, с точки зрения Гюисманса, может быть 

1 
Так, например, один из наиболее плодовитых авторов подобных произве-
дений, Арман Дюбарри, создает целую серию романов под общим назва-
нием «Les Déséquilibrés de l’amour».
2 
Цит. по: Ouvrard P. Zola et le prêtre. Paris, 1986. P. 197.
3 
Souday P. Marcel Proust. Paris, 1927. P. 65.