Испытание будущим. Ф.М. Достоевский как участник современной культуры

МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ ИСКУССТВОЗНАНИЯ

Прогресс-Традиция 

Москва

Леонид Баранов.
Достоевский.
1977

Л.И. Сараскина

Испытание 
будущим

Ф.М. Достоевский 

как участник 
современной культуры

Леонид Баранов.
Достоевский и Муза III.
1979

ББК 83.3
УДК 800
С 20

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати 
и массовым коммуникациям в рамках федеральной целевой программы
«Культура России»

 
 
 
Сараскина Л.И.

 
С 20       Испытание будущим. Ф.М. Достоевский как участник современной
 
 
 
куль туры.– М.: Прогресс-Тра диция, 2010. – 600 с., ил.

 
 
 
ISBN 978-5-89826-322-5

В новой монографии доктора филологических наук Л.И. Сараскиной исследуются современные рефлексии художественной литературы, литературной критики, 
актуальной политической публицистики, а также искусства (кино, театра, скульптуры, поэзии, ТВ) на творчество Ф.М. Достоевского. В центре внимания – многостороннее влияние писателя на современный мир. В начале ХХ века сложилась 
мощная интеллектуальная традиция – судить о России ушедшего XIX столетия 
через призму творческого опыта Достоевского. Опыт, накопленный за новое столетие, лишь укрепил традицию. «Магический кристалл Достоевского» остается наиболее точным инструментом понимания того, что уже случилось с Россией, и того, 
что может случиться с ней в будущем.
В книге показано, что вершинные творения Достоевского, продолжая оставаться 
вечными, на крутых виражах истории вновь оказываются остро злободневными – 
и новая реальность будто иллюстрирует страницы его романов. История России 
после Достоевского воспринимается как периоды созвучий его гениальным романам. В пяти частях этой книги сделана попытка осмыслить современные ответы на 
вечные вопросы Достоевского.

ББК 83.3
УДК 800

В оформлении книги использованы фото работ скульптора 
Леонида Баранова.
На переплете: 
Леонид Баранов. Достоевский. Бронза. Баден-Баден. 2004

ISBN 978-5-89826-322-5

© Л.И. Сараскина, 2010
© И.В. Орлова, оформление, 2010
© Прогресс-Традиция, 2010

Достоевский: Земля Обетованная

Давным-давно редактор одного литературного журнала, сочувственно относившийся к моим попыткам пробиться в большую филологическую печать, бывало, говаривал: «Ну зачем вам Достоевский? Поймите же наконец: он, конечно, хороший писатель, но он давно умер. Он 
лежит в земле и ничего для вас не сделает – не позвонит, к примеру, нам 
в редакцию и не надавит на редколлегию, не попросит напечатать еще 
одну вашу статью о нем. Он даже не сможет пригласить вас в ЦДЛ».
Это была сущая правда. Но как все же ошибался мой бедный и – 
увы! – ныне покойный доброжелатель: Достоевский стал страной, давшей мне «политическое убежище».
Только со временем, получив в этой стране «вид на жительство», 
я снова и снова возвращалась, как домой, к первоисточнику – к писателю, кто явил мне свое благородное и бескорыстное покровительство, 
наполнял живительной силой и помогал так, как редко может помочь 
человек человеку.
Я не раз пыталась разгадать его жизнь. Мне – почти наяву – виделась сумрачная холодная комната «мизерного» немецкого отеля у вокзала, где однажды он упал в припадке; никогда нельзя было знать заранее, в каком месте застанет его болезнь, от которой мучительно болела 
голова, пропадала память, тоской сжимало сердце. В один из таких дней, 
едва оправившись от приступа судорог, он записал в черновой тетради 
идею нового сочинения – о старом и больном писателе, который «впал 
в отупение способностей и затем в нищету» (12: 5)1, а после, таясь от всех, 
«вдруг» сочинил превосходный роман. А потом это случилось в действительности – Достоевский на пороге своего пятидесятилетия, испытывая 
тяжелейшую, унизительную нужду и превозмогая опасное нездоровье, 
задумал и колоссальным напряжением написал роман, ставший одной из 
вершин мировой литературы, «Бесы». Роман, в котором автор не только 
подвел итог роковым увлечениям молодости, но и высказал нечто в высшей степени важное о самом существе литературной профессии, о той 
немыслимой цене, которую платил писатель за свое дело.

Предисловие

Предисловие

…Жестокое наказание, которому по воле российского монарха подвергся один литератор за публичное чтение письма другого литератора к третьему, помимо прямой исправительной цели, имело вид некоего изощренного надругательства над судьбой Достоевского. Будто 
кто-то долго и пристально следил за ним, выведывал его жизненные 
планы, проникал в честолюбивые замыслы, угадывал литературные 
мечтания и человече ские надежды, а затем, зло посмеявшись, все отнял в одночасье.
В молодости он жаждал свободы в самом прямом смысле этого слова – а был лишен ее в самом узком. Он пожертвовал всем во имя призвания – а у него насильно отняли право писать. Он добровольно отказался от обеспеченного офицерского поприща в престижном столичном 
департаменте – а взамен получил солдатчину в сибирском захолустье. 
Он с шестнадцати лет тяготился военной муштрой и предполагал, что 
навсегда расстался с «фрунтом», – а попал на военную каторгу в линейный батальон. Он успел привыкнуть к независимой жизни – а был приговорен к ежеминутному, и днем и ночью, в течение четырех лет, пребыванию в казарме, в «насильственном этом коммунизме». Он хотел иметь 
единомышленников и друзей – а очутился среди бритых голов и клейменых лиц. В юности он написал: «Человек есть тайна» (28, кн. 1: 63); 
в зрелости, исходя из горького своего опыта, чуть-чуть уточнил блистательный афоризм: «Человек есть существо ко всему привыкающее, 
и, я думаю, это самое лучшее его определение» (4: 10).
Литераторство как профессия, образ жизни и особый способ познания имело, однако, то преимущество, что в момент самого искреннего страдания и невыносимой боли где-то на обочине сознания всегда 
теплилось Нечто, живое и обостренно внимательное. «Оно» слушало 
и смотрело, запоминало и откладывало про запас те впечатления, которые могли казаться сейчас глубоким, невыразимым горем, или, напротив, сумасшедшей, неописуемой радостью. Проходило сколько-то 
времени – год или двадцать лет – и невыразимое жаждало быть выраженным, неописуемое – нуждалось в подробнейшем описании.
Из чего вообще росли его великие романы? 
«Композитор. Великий музыкант приговорен судом дать оперу…»
«Муж убил жену; но видел девятилетний сын. Скрыли труп в подполье…»
«Дети, бежавшие сами от отца…» 
«Американская дуэль 2-х гимназистов за Льва Толстого…»
«Мальчик (отрок) – сокрушитель женских сердец и знаток женщин…»
«Мечтатель. Раз он вынес позорную ругань от начальника за небрежность…» (17: 6–8).

Достоевский: Земля Обетованная

Эти наброски позднего Достоевского, претерпев множество метаморфоз, преображались затем в романы «пятикнижия», произведения 
с великими, вечными вопросами российской жизни, российской истории. Как удавалось – на пространстве романов с детективным элементом, с героями, социально ничтожными, а то и деклассированными, 
малообразованными, пребывающими вне круга российской элиты своего времени, провинциалами Скотопригоньевска или петербургскими 
маргиналами – поставить коренные, вековечные вопросы, ни один из 
которых не устарел за минувшее столетие? 
Достоевский ошеломляет и озадачивает. «Поражает его способность – не гонясь за космическими масштабами и людскими массами 
“Войны и мира”, взять ничтожно-ограниченный жизненный материал – жизнь нескольких человек в течение нескольких дней – и создать 
огромного значения и мощи книгу», – писал, перечитав «Преступление 
и наказание» в Марфинской шарашке, Солженицын-зэк в 1947 году2.
Но еще в начале ХХ века сложилась мощная интеллектуальная 
традиция – судить о России ушедшего, XIX столетия через призму 
творческого опыта Ф.М. Достоевского. Опыт, накопленный за новое 
столетие, лишь укрепил традицию. Никуда не деться от того факта, что 
магический кристалл Достоевского и до сих пор остается наиболее надежным, наиболее точным инструментом познания и понимания того, 
что случилось с Россией после Достоевского, и того, что может случиться с ней в будущем.
Напомню: в 1921 году только что созданный Госиздатом московский журнал «Печать и революция», призванный отражать успехи 
культурной жизни победившего пролетариата, опубликовал статью 
видного критика-марксиста В.Ф. Переверзева, посвященную столетию 
со дня рождения Достоевского и ставшую впоследствии классикой литературной критики.
Всё сбылось по Достоевскому – таков был общий пафос статьи, 
имевшей провоцирующее название «Достоевский и революция». «Столетний юбилей Достоевского, – писал автор статьи, – нам приходится 
встречать в момент великого революционного сдвига, в момент катастрофического разрушения старого мира и постройки нового... Достоевский – все еще современный писатель; современность еще не изжила 
тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя. Говорить 
о Достоевском для нас все еще значит говорить о самых больных и глубоких вопросах нашей текущей жизни»3.
Сегодня, через восемьдесят пять лет, мы вновь можем лишь подтвердить глубокую правоту этих слов. Пережив в очередной раз «катастрофическое разрушение отжившего старого мира и постройку нового», мы 
въехали в новое тысячелетие с той же тяжелой рефлексией о прошлом 

Предисловие

и с той же надеждой, о которой писал Достоевский, – «люди могут быть 
прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле» (25: 118).
Сама действительность назойливо напоминает о тех далеких двадцатых годах: кружатся, то отдаляясь, то приближаясь, призраки смуты 
и хаоса, то и дело жизнь съеживается до размеров политической борьбы, вновь огромное большинство народа озабочено проблемой выживания, вновь в недрах общественного сознания брезжит идея сильной 
руки, уже однажды увенчавшаяся зловещим торжеством.
Отравленные, наркотизированные политикой, страстно и болезненно воспринимая все перипетии драмы выбора неведомых дорог, мы 
снова находим у Достоевского самих себя, ищущих спасения то в буйстве мятежа, то в гордыне подполья, блуждающих между вечными PRO 
et CONTRA проклятых вопросов, мятущихся между лагерем радикалов и лагерем мракобесов.
Нашему тревожному времени для самопознания и самоопределения вновь нужна школа Достоевского: как писалось в упомянутой юбилейной статье, Достоевский помог бы нам сохранить ясность мышления 
и спокойную уверенность в обстановке политической смуты, правильно 
реагировать на все общественные перемены, не пьянея от их размаха, не 
впадая в панику от их катастрофических срывов. Школа Достоевского, 
помимо всего прочего, безошибочно помогает понять: кто есть кто на 
политическом горизонте.
Откуда такое доверие, такой пиетет? Почему автор нескольких романов стал отгадчиком будущего своей страны? Видимо, потому, что 
Достоевский  не только русский романист, сочинитель с мировой известностью; Достоевский национальный философ России; в этом смысл 
его тайны и в этом причина его неизбывной актуальности для России 
и российской жизни.
Вершинным творениям Достоевского присуще необыкновенное 
свойство: продолжая оставаться «вечными», они вдруг, на каких-то 
крутых виражах истории, вновь оказываются остро злободневными – 
и новая реальность будто иллюстрирует страницы его романов. История России после Достоевского воспринимается порой как периоды созвучий тем или иным его гениальным романам.
Казалось, только что российское общество, пройдя через все фазы 
навязанной ему социальной утопии, познав самые страшные последствия смутного времени, выкарабкалось из трагической ситуации 
«Бесов», романа о дьявольском соблазне переделать мир, о бесовской 
одержимости силами зла и разрушения. Казалось, что политическая 
бесовщина, иезуитский тезис «цель оправдывает средства» настолько 
дискредитированы, настолько опорочены – прилюдно, публично, что 
им не может найтись место в новой политической реальности.