Жить в России на рубеже столетий. Социологические очерки и разработки

Борис Дубин

Отношение к себе; отношения с другими; силы, которые
скрепляют невидимое, но так или иначе ощутимое «мы» 
и которые заставляют нас это «мы», вместе со столь же
невидимо и ощутимо противостоящим «они», молчаливо
принимать за данность; тип и склад человека, который таким
самопониманием создается и в таких взаимоотношениях
воспроизводится,— все это можно коротко назвать
антропологией нынешнего российского общества. 
Она и поддерживающие ее социальные формы (институты),
собственно, и являются предметом социологии в точном
смысле слова. Прочее оставим технологам.

Борис Дубин

Борис Дубин

ЖИТЬ В РОССИИ
НА РУБЕЖЕ 
СТОЛЕТИЙ

Социологические очерки 
и разработки

ПрогрессТрадиция
Москва

УДК 36
ББК 60.56
Д 79

Дубин Б.
Жить в России на рубеже столетий. Социологические очерки и разработки. — М.: ПрогрессТрадиция, 2007. — 408 с.

ISBN 5898262164

В основе статей, составивших сборник, лежат данные систематических
общенациональных социологических опросов, проведенных Всероссийским
центром изучения общественного мнения  (ВЦИОМ) и представляющих
широкую картину общественной жизни в России последнего пятнадцатилетия. На их материале рассматриваются социальные и культурные изменения
на уровне страны в целом и различных подсистем общества, столицы и периферии, семьи и личности; проблемы самоопределения, мотивы поведения
российского человека в постсоветских условиях; структуры коллективного
исторического сознания и особенности массового восприятия текущей
ситуации. Преимущественное внимание уделено социальным институтам
постсоветского общества их устойчивости и внутренней конфликтности,
потенциалу адаптации к переменам и границам возможных трансформаций.   
Книга адресована историкам, социологам, политологам, культурологам,
кого интересует социальная жизнь России в недавнем прошлом, настоящем и
ближайшем будущем. 

© Б. Дубин,  2007
© Г.К. Ваншенкина, оформление, 2007
© ПрогрессТрадиция, 2007
ISBN 5898262164

Д 79

От автора

В книгу вошли те из моих статей последнего десятилетия, которые
основаны на результатах всероссийских эмпирических опросов общественного мнения, проводившихся Аналитическим центром Юрия Левады (ЛевадаЦентр, в 1988–2003 гг. – ВЦИОМ) с регулярностью по
крайней мере раз в месяц, но, учитывая специальные тематические заказы, блицзондажи и проч. – и того чаще. Статьи публиковались по
преимуществу в журнале нашего же Центра «Мониторинг общественного мнения» (выходит с 1993 г., с 2003 г. под названием «Вестник общественного мнения») и тесно связаны с исследовательским проектом
«Советский человек». В этом плане сборник примыкает к аналогичным
по материалу и построению книгам Ю.А. Левады и Л.Д. Гудкова1, во
многом перекликается с ними. Кроме того, для более объемного восприятия лежащих перед ним текстов читателю стоило бы иметь в виду
хронологически и тематически близкие работы автора, вошедшие в его
недавнюю книгу2, а также наши совместные с Л. Гудковым и построенные на материале тех же массовых опросов статьи 2000–2005 гг.3

Десятилетие, разумеется, отрезок условный. Его границы – как
всякие рубежи – относительны, но смысловой состав, итоговую логику произошедшего вряд ли можно считать произвольными. Если говорить об исследовательском подходе, аналитической рамке понимания
материала, то примерно с 1995–1996 гг. они для автора и начали проясняться, почему сегодня в статьях того, уже не очень близкого времени практически ничего и не переделывалось (разве что в нескольких
случаях добавлены результаты более поздних опросов). А в социальноисторическом плане этот хронологический отрезок размечен для страны такими событиями, как начало бессмысленной и, кажется, беско5

1 См.: Левада Ю.А. От мнений к пониманию. Социологические очерки
1993–2000. М., 2000; Он же. Ищем человека. Социологические очерки
2000–2005. М., 2006; Гудков Л.Д. Негативная идентичность. Статьи 1997–2002.
М., 2004.

2 Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., 2004 (особенно разделы III и IV).

3 Например: Российские выборы: время «серых» // Мониторинг общественного мнения. 2000. № 2. С. 17–29; Конец 90х годов: Затухание образцов // Там
же. 2001. № 1. С. 15–30; Общество телезрителей // Там же. 2001. № 2. С. 31–45;
Институциональные дефициты как проблема постсоветского общества // Там
же. 2003. № 3(65). С. 33–52; Разложение институтов позднесоветской и постсоветской культуры // Куда пришла Россия?.. М., 2003. С. 174–186; Милицейский произвол, насилие, «полицейское государство» // Неволя. 2004. № 1.
С. 28–37; Процесс. Дело ЮКОСа в общественном мнении России// Вестник
общественного мнения. 2005. № 4(78). С. 30–45; Своеобразие русского национализма // Pro et Contra. 2005. № 2 (29). С. 6–24.

нечной чеченской войны (потом ее назвали первой), парламентскими
и президентскими выборами 1995–1996 гг., вроде бы продлившими
эпоху Ельцина и перестройки в целом, но для позднего, более пристального взгляда обозначившими ее сворачивание, обрыв и перерождение, дефолтом 1998го и столь же тупиковой, как первая, второй чеченской войной. На гребне вызванных всеми этими событиями общественных страхов, ожиданий «стабильности» и «порядка» пришел к
власти и был избран нынешний президент страны, символизировавший переход к новому социальнополитическому режиму. Этот последний получил символическое же закрепление в выборах 2003–
2004 гг. и последовавших за ними президентских мерах по централизации власти, утверждению единоначалия.
Одной из «внешних» реакций на кристаллизацию российского режима (не календарный, а настоящий конец эпохи девяностых и связанных с нею властных элит) можно, видимо, считать грузинскую и украинскую «революции» 2003–2004 гг., которые если и не предвещают
цепную реакцию распада такого промежуточного образования, как
СНГ, то в любом случае коренным образом меняют контекст его существования. Стоит отметить, что «внутренние» меры новой команды
по укреплению «вертикальной оси власти», наведению порядка, замораживанию и сдерживанию процессов разложения советскоимперского целого хотя бы на уровне Российской Федерации тоже не отнесешь к успешным: воссоздаваемое в книге десятилетие начиналось,
еще раз напомню, «маленькой» чеченской экспедицией, которой планировали прикрыть социальноэкономический хаос и политический
коллапс, а завершается оно угрозой распространения непрекращающейся войны на другие регионы Северного Кавказа, кровавыми событиями в Беслане, массовыми антиправительственными волнениями со
стороны наиболее обделенных государством, наиболее зависимых от
государства и наименее активных до времени социальных слоев и ширящейся им в ответ государственной шпиономанией, войной с «олигархами», ксенофобией в парламенте и массмедиа, истерическими поисками «внутренних врагов» и внешних «подстрекателей», мстительными акциями государства по адресу ближайших соседей (Польши, Украины, Грузии, Молдавии и др.). Ни одна из основных проблем
постсоветского социума – строительство современных институтов,
нормализация процессов воспроизводства общества и систем его
управления, интеграция страны в большой мир – не только не решены
всерьез, но отодвинуты даже их постановка и обсуждение. Большинство серьезных и неотложных реформ – земельная, армейская, образовательная, жилищнокоммунальная – не сдвинулись с места.
Если же перейти от событийного плана к плану аналитическому, то
исход 1990х – начало 2000х гг. можно обобщенно описать, вопер6

вых, как процесс упрощения российской политической системы за
счет упразднения или кардинальной трансформации новых для постсоветской России, собственно модерных институтов (фактическое
устранение самостоятельной роли парламента, политических партий
и лидеров; превращение суда и прокуратуры в репрессивные органы
власти, монополизированной представителями силовых ведомств и
обслуживающих режим номенклатурнобюрократических структур;
огосударствление средств массовой информации, прежде всего –
электронных, и т.д.) и, вовторых, как возвращение и нарастание имперских, ностальгически или остаточно великодержавных моментов в
системах коллективной идентификации российского населения – мифов об «особом пути» страны, изоляционистских установок в отношении Запада, реакций отторжения и агрессии по адресу этнических «чужаков». Эти процессы нарастающей неотрадиционализации социума,
их связь с воскрешением в массовом сознании мифологии силовых
институтов и авторитарных систем (армии, тайной полиции), укреплением в общественном мнении символической фигуры единоличного вождя, включая проекции образа Путина на андроповскую, брежневскую и сталинскую эпохи, прослеживаются в третьей и четвертой
частях книги. Три первые ее части сосредоточены на массовом восприятии перемен начала 1990х гг. в «центре» и на «периферии» российского общества, в сознании разных групп и поколений россиян. И
хотя автор как социолог, понятно, не ставил перед собой задач исторического описания, сборник работ, расположенных в систематическом
порядке, оказалось, почти точно следует хронологии написания статей (точные указания на время и место их публикации даны в соответствующих сносках). Тем самым, возникает добавочная возможность
проследить временную динамику реконструируемых явлений, а также – в корреляции с ней – характерные сдвиги интереса и внимания
самого исследователя, а в определенной мере и исследовательского
коллектива, к которому он считает для себя удачей и честью принадлежать.
И это последнее, что автор хотел бы добавить к уже сказанному на
следующих ниже страницах его книги. ЛевадаЦентр (прежний
ВЦИОМ в том виде, который функционально сложился под руководством Ю.А. Левады) – это независимый специализированный институт эмпирических исследований и научного анализа и, на мой взгляд,
удавшийся, хотя почти что в единственном числе, социальный эксперимент по строительству в постсоветской России институций нового
образца практически «из ничего», «с нуля». За несколько лет уже в первой половине 1990х гг. из самых разных специалистов – демографов,
экономистов, самообучившихся социологов, математиков, историков,
искусствоведов, журналистов, психологов, из людей разного возраста и

7

опыта, разных школ и подходов – возник единый и в наших условиях
совершенно необычный по типу, регулярный по формам работы («фабрика») исследовательский организм. Можно условно назвать его западным – универсалистским по духу взаимоотношений и мотивам взаимодействия работников, – но он не калькирует никаких готовых западных форм и не приспосабливает к здешним и теперешним задачам
структуры прежние, советские. В этом смысле он институт не вторичный, не подражательный и не адаптивный, а первопроходческий, исследовательский. Самостоятельность – в любом смысле, от познавательного до правового – его исходная и неотъемлемая черта. 
Я пользуюсь возможностью во всеобщей универсальнопечатной
форме выразить чувство профессиональной и человеческой благодарности за ежедневную, неоценимую помощь моим коллегам, товарищам этих лет – всем и каждому.

Когда сборник находился в производстве, скончался человек, имя
которого носит наш Центр и которому бесконечно обязан в жизни и в
работе я сам, – 16 ноября 2006 года умер Юрий Александрович Левада.
Посвящаю книгу его светлой памяти.

В связи с празднованием 850летия Москвы Всероссийский центр
изучения общественного мнения провел в мае 1997 г. репрезентативный опрос жителей столицы по широкому кругу вопросов, относящихся к их будням, быту, жизненным стандартам и культурным ориентациям. В выборку вошли 1500 человек, представивших население
столицы по основным социальнодемографическим характеристикам.
61% опрошенных — коренные москвичи, еще 27% живут в столице
свыше 15 лет.
Проблемы, которым посвящена данная статья, — интенсивность
и успешность социальной жизни москвичей с их собственной точки
зрения, их интегральная оценка уровня и стиля своего повседневного
существования. В эту сферу входят самооценки напряженности труда;
удовлетворенность доходами и жилищными условиями; «открытый»,
богатый различными связями, высокий по своим стандартам, насыщенный взаимодействиями строй жизни, включая разветвленный репертуар досуговых занятий, активность социальных коммуникаций —
например, перемещений по городу (в том числе — регулярных поездок
в его функциональный и символический центр), — плотность деловых, родственных и дружеских контактов, интенсивность передвижений по стране и за рубеж, частота чтения и книгопокупки — и, напротив, показатели социальной изоляции, спада деятельности, нарастающей эмоциональной подавленности, чувства депривации (подверженность настроениям тоски, стрессовые состояния, частота заболеваний
и проч.). В общем смысле эти явления относятся для социолога к диагностике крупномасштабного социального перелома, который всегда
сопровождается резкими, глубокими, часто болезненными сдвигами

9

СОЦИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ МОСКВИЧЕЙ*

I. ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ ОБЩЕСТВА

* Опубликовано: Экономические и социальные перемены. 1997. №4. С. 14–18.

во всей системе межличностных и межгрупповых коммуникаций —
взрывным ростом социальной мобильности, интенсификацией контактов, уплотнением социального и культурного времени для более
активных групп и, наоборот, признаками «свертывания» социального
пространства и времени, все большей «разреженности» коммуникативных связей, симптомами ослабления и даже паралича деятельности у других слоев, теряющих свое устойчивое место, привычную самооценку или ведущие позиции.
При этом цель статьи не просто показать влияние того или иного
«атомарного» — демографического, экономического — фактора, а попытаться, пусть на ограниченном материале и хотя бы для первого раза, наметить более сложные, многопараметрические связи между показателями, очертить комплексные структуры (своего рода «гештальты») установок и стандартов, форм жизнедеятельности и кругов общения, образов жизни, которые, насколько можно судить по материалам
настоящего исследования, начали складываться в российском обществе, а точнее — среди столичного населения за тричетыре последних
года. Учет расслоения сегодняшнего общества по такого рода многомерным, синтетическим характеристикам образа и стиля жизни — как
важная проблема теоретической социологии, так и практическая потребность социологической эмпирии, включая зондажи общественного мнения и маркетинговые исследования. Существенна и ее связь
с социальной антропологией, структурой и доминантными параметрами личности советского и постсоветского человека.

Уровень жизни: аспирации и достижения. В обобщающих и аналитических материалах ВЦИОМ не раз отмечалось, что ведущей осью, или
показателем, дифференциации жизненных установок, социальных достижений и самооценок российского населения сегодня выступает возраст. При этом под возрастными признаками, метками поколенческой
принадлежности фактически объединяются несколько разных факторов — полученные в ходе социализации социальные и символические
ресурсы (от запаса энергии и стандартов миропонимания до уровня образования и достатка); соотносительная оценка своей социальной роли
(статуса) в прошлом, места в настоящем и прогноза на будущее; круг
родственного, дружеского, делового общения, на который индивид может опереться в своих действиях, мыслях и чувствах, который он учитывает в собственных планах, с которым себя внутренне и на деле соотносит. Из табл. 1 видно, насколько поразному различные возрастные
группы оценивают перемены последнего времени в уровне обеспеченности себя и своей семьи (в % к группам по возрасту).
Выше у молодежи, понятно, и надежда на будущее. Так, улучшить
свои жилищные условия в ближайшие три года (а плохое жилье — вто10