"Темные аллеи" и другие рассказы И. А. Бунина

Российский государственный педагогический университет 
им. А. И. Герцена 

О. В. Богданова 

 «ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ»  

И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ 

ИВАНА БУНИНА 

Санкт-Петербург 
Издательство РГПУ им. А. И. Герцена 
2021 

УДК 82-32 
ББК 83.3(2РОС=РУС) 
     Б73 

Рецензенты  — 
доктор филологических наук, проф. Т. А. Никонова 
доктор филологических наук, проф. В. Т. Захарова 

Богданова О. В. 

Б73
«Темные аллеи» и другие рассказы Ивана Бунина. СПб.: Изд-во РГПУ 
им. А. И. Герцена, 2021. 300 с. [Сер. «Петербургская филологическая 
школа и образование». Вып. 6]

ISBN 978–5–8064-2864-7

Научно-монографическое издание докт. филол. наук О. В. Богдановой «”Темные 
аллеи” и другие рассказы Ивана Бунина» продолжает серию «Петербургская филологическая школа и образование», посвященную проблемам развития русской литературы 
ХIХ–ХХI вв. и вопросам своеобразия творчества отдельных писателей. 
Издание предназначено для специалистов-филологов, студентов, магистрантов, 
аспирантов филологических факультетов гуманитарных вузов, для всех интересующихся историей развития русской литературы ХIХ–ХХI вв. 

ISBN 978–5–8064-2864-7

УДК 82-32

ББК 83.3(2РОС=РУС)

© О. В. Богданова, 2021

© С. В. Лебединский, оформление обложки, 2021

© Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2021

___________________________________________________________________________________________________ 

______________________________________________________________________________________ 

• 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

«Господин из Сан-Франциско» — 
самый чеховский рассказ Бунина 

 

 «Господина из Сан-Франциско»  

называют самым толстовским рассказом Бунина. 

И. Н. Сухих 

 

I 

Принято считать, что рассказ И. А. Бунина «Господин из Сан
Франциско» ― рассказ со всей очевидностью философский, но 
с очень сильной социально-обличительной тенденцией, направленный на сатирическое изображение высших слоев загнивающего буржуазного общества или, в крайнем случае, т. е. несколько шире, ― 
вообще современного писателю общества, развращенного богатством 
и роскошью, лишенного тех нравственных принципов и устоев, которых взыскует гуманистически настроенный художник и русская литература в целом1.  

Уже первые отклики на бунинский рассказ предлагали социаль
но-обличительный ракурс. Так, еще современник Бунина критик 
Ф. А. Степун писал: «Бунину удалось своим скупым повествованием 
с потрясающей убедительностью вскрыть весь ужас, всю метафизическую пустоту европейски-американской цивилизации с ее полной неспособностью к любви <…>, с ее животным страхом перед смертью»2. Философ И. А. Ильин говорил о «властно сдержанном, как бы 

 

1 Очевидно, что в основе подобной интерпретации (как и рассказа в целом) лежит 
параллель к притче о богаче, которую рассказывает Христос (Лука 12: 16–21). 
2 Степун Ф. А. По поводу «Митиной любви» // Степун Ф. А. Встречи. М.: Аграф, 
1988. С. 108. 

замороженном духе обличения, породившем этот рассказ»1. Сегодня 
эта тенденция подхвачена и продолжена: «Обычный быт парохода 
“Атлантида” изображен с сатирической злостью и мрачной символичностью. Хозяева жизни утопают в роскоши, целый день едят и 
спят, развлекаются на вечерних балах, совершенно не обращая внимания на многочисленных молчаливых и незаметных людей, которые 
обеспечивают, ухаживают, прислуживают, доставляют: “…Великое 
множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах”; “Встречные слуги жались от него к стене, а он шел, как бы не 
замечая их…” Защищенные богатством, ослепленные ярким электрическим светом, эти люди не замечают символических предзнаменований и не верят во что-то превосходящее их возможности. <…> Примечательно, что все обитатели “Атлантиды” — люди без имен. Имена 
Бунин дает только простым итальянцам: коридорному слуге Луиджи, 
танцорам Кармелле и Джузеппе, лодочнику Лоренцо. Неаполь и Капри представлены Буниным как противоположный полюс изображенного мира, полюс бедной, но естественной и гармоничной жизни»2. 
Кажется, что действительно Бунин изобличает пороки развращенной 
буржуазии, как будто бы сочувствуя угнетенному и бедному народутруженику, вынужденному прислуживать и подчиняться, служить и 
угождать. Как будто бы одной из центральных оказывается проблема 
«богатые ↔ бедные» и как будто бы симпатии писателя оказываются 
на стороне последних. Однако так ли это? 

Рассказ Бунина написан в 1915 году. Первоначально он должен 
был называться «Смерть на Капри», вслед за Т. Манном и его «Смертью в Венеции». Однако, как позднее вспоминал сам Бунин, «заглавие 
„Смерть на Капри“ <он>, конечно, зачеркнул тотчас же, как только 
написал первую строку: „Господин из Сан-Франциско...“» («Происхождение моих рассказов»). Именно эти слова и стали не только именем «собственным» героя, но и названием всего рассказа в целом. 

Действительно, главный герой в продолжении всего повествования ни разу не назван по имени: «имени его ни в Неаполе, ни на 
Капри никто не запомнил…»3. Он поименован как «господин», «мистер». Только место, где он проживает, становится уточнением этих 

1 Ильин И. А. О тьме и просвещении: Книга художественной критики: Бунин — 
Ремизов — Шмелев. Мюнхен, 1959. С. 34. 
2 Сухих И. Н. Русская литература. ХХ век // Звезда. 2008. № 9. С. 212. 
3 Здесь и далее цитаты в тексте приводятся по изд.: Бунин И. А. Собр. соч.: в 9 т. 
М.: Художественная лит-ра, 1966. Т. 4. Повести и рассказы. 1912–1916. С. 308–
328.

«сословных» обращений. Однако это уточнение весьма показательно. 
С одной стороны, оно так или иначе «персонифицирует», «индивидуализирует» господина, и не только тем, что читатель понимает, что 
герой происходит из штата Калифорния США, но уже самим использованием уточнения. Художественного мастерства Бунина, несомненно, хватило бы на то, чтобы оставить героя просто «господином» или 
«мистером». Между тем автор уточняет: его герой ― господин из 
Сан-Франциско. И название города заставляет задуматься над тем, 
почему Бунин избирает именно этот город, а не иной американский 
Сан-…, будь то Сан-Антонио, Сан-Диего, Сан-Хосе или др.  

На фоне прочих святых, в чью честь были названы североаме
риканские города, имя святого Франциска выделяется тем, что он был 
известен как яркий и ярый сторонник аскетичной жизни, стал основателем названного его именем «нищенствующего» ордена, возлагавшего на каждого монаха, вступившего в него, строгий по соблюдению и 
жесткий по исполнению обряд бедности. И тогда «происхождение» героя-господина именно из Сан-Франциско уже не кажется случайным, 
ибо тема богатства / бедности насквозь пронизывает весь текст, 
а в рамках художественного пространства рассказа уже с первой строки (а еще раньше ― названия) порождает внутренний контраст, который опосредует и определяет дальнейшее повествование: (за)главный 
герой, богатый и развращенный господин, оказывается уроженцем города, названного в честь самого бедного, принципиально скромного 
в своих притязаниях святого. 

В дальнейшем этот (первоначально незаметный и ненавязчи
вый) контраст пронижет все повествование. Однако контраст этот будет не внешним (например, определяемым разностью сословносоциального положения героев), но контрастом внутренним, присущим всем и вся, природе и человеку, причем, что принципиально 
важно для писателя, ― любому и каждому из представителей той 
или иной социальной прослойки изображаемого автором социума. 

Уже начало повествования (вслед за названием рассказа) 

насквозь контрастно: герой из Нового Света отправляется в путешествие в Старый; ему 58 лет, но он «только что приступал к жизни»; до 
поры задуманного двухлетнего путешествия «он не жил, а существовал». И даже в «существовании» заложен некий внутренний ироничный контраст: «существовал, правда <= но>, очень недурно». 

Здесь, в самом начале, обнаруживает себя и тот очень
внутренний, сугубо личностный контраст, который характерен для 
всего рассказа: герой отправляется в путешествие с семьей, женой и 

дочерью (кажется, a priori близкими и дорогими ему людьми), но ― 
в форме несобственно-прямой речи ― герой вдруг «проговаривается», что «конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего 
себя…»1 И в этой фразе любопытно как вводное уточнение «конечно», свидетельствующее о глубокой убежденности персонажа в собственной неколебимой правоте, очевидный признак самолюбия и 
тщеславия, так и вся последующая форма высказывания ― «прежде 
всего себя». Библейское «возлюби ближнего, как самого себя» почти 
однозначно превращается в достоевско-лужинское «возлюби одного 
себя превыше других…» И вслед за тем снова появляется контраст: 
«однако рад был и за жену с дочерью». Стилистическое мастерство 
Бунина, многократно подчеркиваемое исследователями-литературоведами, обнаруживает себя в каждой строке (полу-строке) текста 
«Господина из Сан-Франциско». Бунин буквально играет словами. 

Скрытая контрастность фразы Бунина оказывается столь фили
гранной, что успевает вместить в себя и легкую иронию: «Жена его 
<господина из Сан-Франциско> никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь все пожилые американки страстные путешественницы». Отсюда и почти-гоголевское замечание-мечта о возможной будущей судьбе дочери господина из Сан-Франциско: «Тут 
иной раз сидишь за столом и рассматриваешь фрески рядом с миллиардером…» 

Можно было бы предположить, что нравственную черствость 

проявляет только господин из Сан-Франциско. Однако его жена и 
дочь, женщины, т. е. по природе более склонные к чувствительности и 
состраданию, в какой-то момент оказываются столь же самовлюбленными и себялюбивыми, столь же бесчувственными, как и глава семейства. Так, при переезде из Неаполя на Капри, во время качки на 
«маленьком пароходике», который ветром «валяло со стороны на сторону», жена господина из Сан-Франциско, «миссис», лежа «на диванах в жалкой кают-компании», «страдала, как она думала, больше 
всех», «казалось, что она умирает». В свете будущих событий последняя фраза особенно симптоматична своей безосновательностью. 

Кажется, что, изображая «самое отборное общество», тех, «кого 

некогда взял себе за образец» господин из Сан-Франциско, Бунин безжалостно ироничен или даже негодующе сатиричен. Об увлечениях 

 

1 Заметим, что слово вдруг весьма часто появляется в тексте, будучи сигналом 
событий и обстоятельств, почти в равной мере неожиданных как для читателя, 
так и для автора (Ср. у Чехова: «В рассказах часто встречается это “но вдруг”. 
Авторы правы: жизнь так полна неожиданностей…» — «Смерть чиновника»). 

этих «сливок общества», оказавшихся, к примеру, в Монте-Карло, повествователь (и вместе с ним герой) рассказывает: они могут восхищаться голубями, которые «очень красиво взвиваются <…> над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок» именно в тот момент, 
когда охотятся на них ― и прекрасные, но теперь уже подстреленные 
голуби «тот час же стукаются белыми комочками о землю». 

Однако контрастность (= неоднозначность) подхода к героям
господам неумолимо пронизывает их не-упрощенные образы. Так, 
сам маршрут путешествия, выработанный господином из СанФранциско, обширен и познавателен: это и «памятники древности», 
и «тарантелла», и «серенады бродячих певцов», и карнавал в Ницце, 
и «страсти господни» в Риме, и «Miserere», и многое другое. Да и 
о самом господине из Сан-Франциско говорится, что он всю свою 
жизнь работал «не покладая рук» (даже трудолюбивые «китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит» ― почти восторженно восклицает авторповествователь). И в этом герой Бунина оказывается едва ли не сродни гоголевскому городничему ― «очень неглупому по-своему человеку», «начавшему службу с низших чинов». Не имея художественной задачи обнаружить некую явную перекличку литературных 
образов, Бунин, тем не менее, точно угадывает их генетическое родство, обогащая образные смыслы устойчивыми коннотациями. 

Воздействию контраста оказываются подвержены не только об
разы, но сама стилистика повествования. Завершая ту первую часть, 
которая в рассказе может быть определена как экспозиция (или завязка), Бунин произносит: «И все пошло сперва прекрасно» ― фразу, которая со всей очевидностью в своем продолжении должна была бы 
включать противительный союз «но…» 

Морской лайнер, на котором отправляется в путешествие герой, 

назван Буниным «Атлантида». Очевидно, что название его символично. Кто-то из исследователей называет пароход, похожий «на громадный отель со всеми удобствами», «современным ковчегом, где, окруженные небывалой роскошью, плывут в Европу хозяева мира…» 
Однако «Атлантида» не столько ковчег, который во время всемирного 
потопа, как известно из Ветхого Завета, спас Ноя и его семью и сохранил для человечества «каждой твари по паре», сколько легендарно-исторический материк, континент, о котором рассказал в своих 
«Диалогах» Платон и который некогда целиком погрузился под воду. 
Атлантика, которую пересекает корабль на пути из Нового Света 
в Старый, порождает воспоминание об опустившейся на дно океана 

цивилизации ― Атлантиде, погибшей то ли в результате природных 
катаклизмов, то ли божьего гнева, настигшего атлантов за грехи и пороки. Образ «знаменитой» (так у Бунина) «Атлантиды» несет на себе 
и следы впечатлений от недавней для писателя-современника катастрофы «непотопляемого» «Титаника», случившейся в 1912 году и 
потрясшей весь мир. Пассажиры «Титаника», подобно семье господина из Сан-Франциско, тоже плыли к новой жизни, только в ином 
направлении, из Старого Света в Новый, что тоже немаловажно. 

Вся жизнь на «Атлантиде» изображается Буниным как жизнь во
обще, жизнь во всех ее проявлениях ― неслучайно упоминание о неординарных для ограниченного пространства парохода таких деталях, 
как «собственная газета» (как в отдельном городе или государстве) или 
даже «восточные бани»1. т. е. в целом «жизнь <на ”Атлантиде”> протекала весьма размеренно», буквально «по часам». Неслучайно в рассказе о гигантском корабле постоянно звучат слова «как всегда», «снова», 
«опять» и др., преобладают безличные или неопределенно-личные 
формы глаголов, множественное число существительных и прилагательных. И вообще чисел (цифр) в изображении дня на «Атлантиде» 
множество ― это словно бы некий хронограф, фиксирующий события 
суток почти поминутно («первый завтрак», «второй завтрак», «через 
десять минут…», «через четверть часа…», «больше часа…», «следующие два часа…», «в пятом часу…», «в семь…», «до одиннадцати часов…», «Через пять минут!» и т. п.). 

Поскольку жизнь на «Атлантиде» праздная (это жизнь путеше
ствующих), то единственной и «главнейшей целью всего существования» на пароходе, «венцом его», становится пышный обед, блестяще 
сервированный в «двухсветной зале» для «декольтированных дам» и 
«мужчин во фраках и смокингах». А после обеда ― роскошный бал 
в танцевальной зале, гаванские сигары и «ликеры в баре». Правда, и 
эта праздность оттеняется Буниным: накуриваясь «до малиновой 
красноты лиц», мужчины, в том числе и господин из Сан-Франциско, 
неспешно рассуждали о газетных новостях и «решали <…> судьбы 
народов». 

Пассажиры «Атлантиды» (из числа названных критикой «хозяев 

жизни») со всей очевидностью изображены Буниным язвительноиронично, но и внутренне-неоднозначно.  

После прохождения Гибралтарского пролива на корабле появля
ется новый пассажир, но характер его изображения остается «ста
 

1 Однако это не вымысел: факт наличия «турецких бань» на «Титанике» известен.