Повести Н. В. Гоголя. " Нос". "Шинель". Образ, символ, семантика

 

Российский государственный педагогический университет 
им. А. И. Герцена 
 

 
 
 
 
 
 
 
О. В. Богданова 
 
 
 
ПОВЕСТИ  Н. В. ГОГОЛЯ  
«НОС» 
«ШИНЕЛЬ» 
 
ОБРАЗ, СИМВОЛ, СЕМАНТИКА 
 
 
 
 
 
 
 
 
Санкт-Петербург 
Издательство РГПУ им. А. И. Герцена 
2020 
 
 

 

УДК 82-32 
ББК 83.3(2РОС=РУС) 
     Б 73 
 
 
 
 
Рецензенты — 
доктор филологических наук, проф., акад. Л. К. Оляндэр 
доктор филологических наук, проф. А. А. Святославский 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Богданова О. В. 

Б73
Повести Н. В. Гоголя. «Нос». «Шинель». Образ, символ, семантика.
СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2020. 57 с. [Серия «Текст и 
его интерпретация». Вып. 12]

 
ISBN 978–5–8064–2838–8 
 
Научно-монографическое издание докт. филол. наук О. В. Богдановой «Повести 
Н. В. Гоголя. “Нос”. “Шинель”. Образ, символ, семантика» продолжает серию «Текст и 
его интерпретация», посвященную проблемам развития русской литературы ХIХ–
ХХ вв. и вопросам своеобразия творчества отдельных писателей. 
Издание предназначено для специалистов-филологов, студентов, магистрантов, 
аспирантов филологических факультетов гуманитарных вузов, для всех интересующихся историей развития русской литературы ХIХ–ХХ вв. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
ISBN 978–5–8064–2838–8 
 

УДК 82-32 

ББК 83.3(2РОС=РУС) 

 

© О. В. Богданова, 2020 
© С. В. Лебединский, оформление обложки, 2020 
© Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2020 

Повесть Н. В. Гоголя «Нос» 
 
 
Как известно, к созданию повести «Нос» Н. В. Гоголь приступил 
в конце 1832 или в начале 1833 г., черновая редакция была закончена 
не позднее августа 1834 г., к окончательной обработке повести прозаик приступил в 1835 г., намереваясь разместить ее в «Московском 
наблюдателе» С. П. Шевырева и М. П. Погодина. Однако повесть была отвергнута в Москве как «грязная, пошлая и тривиальная», и «Нос» 
появился в 1836 г. в Петербурге в третьем номере пушкинского «Современника»1. В примечании от издателя Пушкин писал: «Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки, но мы нашли в 
ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись. Изд.»2 

В. Г. Белинский одним из первых — печатно — отозвался на появление гоголевской повести и первым же наметил и акцентировал ее 
социально-тенденциозный ракурс. В рецензии на ХI и ХII тома «Современника» за 1838 г. он писал: «Вы знакомы с майором Ковалевым? Отчего он так заинтересовал вас, отчего так смешит он вас 
несбыточным происшествием со своим злополучным носом? — Оттого, что он есть не майор Ковалев, а майоры Ковалевы, так что после 
знакомства с ним, хотя бы вы зараз встретили целую сотню Ковалевых, — тотчас узнаете их, отличите среди тысячей»3 Белинский подчеркивал как сатирическую направленность гоголевской повести, так 

 

1 Гоголь Н. Нос // Современник. 1836. Т. 3. С. 54–90 (репринт: М., 1967). 
2 Пушкин А. С. <Примечание> // Современник. 1836. Т. 3. С. 54. 
3 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. М.: АН СССР, 1953–1959. Т. 3. Статьи 
и рецензии. Пятидесятилетний дядюшка. 1839–1840. С. 52–53. 

и социальную типичность образа ее главного героя: «Типизм есть 
один из основных законов творчества, и без него нет творчества»1. 

Несколько позже к суждению Белинского присоединился 
Ап. Григорьев, который говорил о «Носе» как о «глубоком фантастическом» произведении, в котором «целая жизнь пустая, бесцельно 
формальная, <...> неугомонно движущаяся — встает перед вами с 
этим загулявшимся носом, — и, если вы ее знаете, эту жизнь, — а не 
знать вы ее не можете после всех тех подробностей, которые развертывает перед вами великий художник», то «”миражная жизнь” вызывает в вас не только смех, но и леденящий душу ужас»2. То есть традиция восприятия повести «Нос» как социально-бюрократического 
гротеска и абсурдированной типизации сложилась еще среди современников Гоголя. 

В современном литературоведении повести Гоголя «Нос» посвящен обширный пласт научной литературы. Среди исследователей 
повести такие крупные литературоведы и лингвисты, как Н. Л. Степанов, Г. А. Гуковский, В. И. Еремина, В. В. Виноградов, Ю. В. Манн, 
С. И. Машинский, 
М. М. Бахтин, 
В. М. Маркович, 
С. Г. Бочаров, 
О. Г. Дилакторская и мн. др.3, каждый из которых намечает конкретизированный ракурс научного изыскания, обращается к определенным 
квалификационным проблемам тематико-идеологического и поэтологического плана. Но по-прежнему доминирующим ракурсом восприятия повести остается тенденция социальная, общественно ориентиро
 

1 Там же. С. 53. 
2 Григорьев Ап. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Собр. соч. 
Аполлона Григорьева. Вып. 6. М., 1915. С. 37-40 (репринт — М., 2011. 69 с.). 
3 Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь. М., 1955; Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.-Л., 
1959; Манн Ю. В. Эволюция гоголевской фантастики // К истории русского романтизма / редколл. Ю. В. Манн, И. Г. Неупокоева, Г. Р. Фохт. М., 1973; Бахтин М. М. Рабле и Гоголь. Искусство слова и народная смеховая культура // 
Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975; Еремина В. И. 
Н. В. Гоголь // Русская литература и фольклор. Первая половина XIX века. Л., 
1976; Виноградов В. В. Натуралистический гротеск. Сюжет и композиция повести Гоголя «Нос» // Виноградов В. В. Избранные труды: Поэтика русской литературы. М., 1976; Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. М., 1978; Машинский С. И. Художественный мир Гоголя. М., 1979; Дилакторская О. Г. Фантастическое 
в повести Н. В. Гоголя «Нос» // Русская литература. 1984. № 1. С. 153–166; Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Гоголь: История и современность 
(К 175-летию со дня рождения). М., 1985; Маркович В. М. Петербургские повести Н. В. Гоголя. Л., 1989; Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 
1996; Бочаров С. Г. Вокруг «Носа» // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. 
М., 1999; и мн. др. 

ванная, «чиновничья». Исследователи, как правило, говорят о том, 
что гоголевская фантастика второй половины 1820-х — 1830-х годов 
окрашена в тона социального обличения современности, нравственного разоблачения деспотической самодержавной государственности, 
погружена в лоно «дидактической сатиры». Так, В. М. Маркович пишет: «Не раз уже было замечено, что в гротескном мире “Носа”, где 
воцаряется хаос и абсурд, незыблемо сохраняются общественные отношения, присущие обыденной жизни. При любых, даже самых обескураживающих поворотах действия нерушима иерархия чинов и званий, незыблема власть полиции, непоколебимы законы чиновничьей 
и обывательской психологии, ее обычные навыки и предрассудки. 
Полицейский, только что оказавшийся свидетелем невероятных превращений носа, продолжает как ни в чем не бывало брать взятки и 
“увещевать по зубам” проезжающего мужика. Сам Ковалев, разговаривая с убежавшим от него носом в Казанском соборе, невольно принимает тон, обычный для разговора чиновника средней руки с большим начальством (ведь по мундиру и регалиям нос на три чина выше 
Ковалева). Иными словами, реальности бюрократической системы 
вполне органично входят в царство абсурда: так обнаруживается подспудное их родство»1. 

Петербургскому исследователю вторит О. Г. Дилакторская, которая называет главной темой «Носа» «тему чина», саму повесть — 
«повестью о чиновнике, в которой сатирически провозглашается 
“апофеоза” чину»2. С точки зрения Дилакторской, «вся фабула “Носа” 
может быть охвачена пословицей: “Не по человеку спесь. Нос не по 
чину”»3. Подобную точку зрения в той или иной, более или менее 
определенной форме обязательно высказывает едва ли не каждый исследователь «Носа». 

Действительно, «электричество чина», кажется, доминирует в 
повести. Чин героя-носа оказывается выше чина главного персонажа 
— майора Ковалева, и ведет себя нос так, как приличествует «значительному лицу»: служит в департаменте, получил чин статского со
 

1 Маркович В. М. Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820–1840 гг.): сб. произведений / сост., подгот. текста и коммент. М. Н. Виролайнен, О. Г. Дилакторской, Р. В. Иезуитовой, А. А. Карпова, Я. Л. Левкович, 
Н. Н. Петруниной, Н. М. Романова, М. А. Турьян, С. А. Фромичева, И. С. Чистовой. 
Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1990. [672 с. С. 5–47]. С. 41. 
2 Дилакторская О. Г. Фантастическое в повести Н. В. Гоголя «Нос» // Русская 
литература. 1984. № 1. [С. 153–166]. С. 153. 
3 Там же. С. 162. 

ветника, разъезжает в карете по Невскому проспекту, наносит светские визиты, благочестиво молится в Казанском соборе, намерен выехать в Ригу. Кажется, иерархическое положение носа действительно 
«парализует» главного героя (и, несомненно, привлекает внимание 
автора). Однако живой юмор Гоголя, открывшийся еще в его малороссийских повестях, озорная веселость Пушкина, с которой тот воспринял «Нос» Гоголя, позволяют, с одной стороны, «облегчить» тяжесть социальной ориентированности гоголевского «петербургского 
текста», с другой — увидеть его глубинные философско-психологические константы. Неслучайно наряду с размышлениями о реальности 
бюрократической системы гоголевского «Носа», о «чисто сатирическом» пафосе повести В. М. Маркович пишет, что в ней «сатирический эффект явно осложнен <…> открытиями, несущими в себе общечеловеческий смысл», «подлинно философскую, метафизическую 
глубину»1. 

Возникает вопрос: что, если не чин, интересует Гоголя в повести 
«Нос»? каков главный ракурс гоголевского повествования? в чем философская глубина гоголевской «шутки»? 

Как известно, замысел «Носа» тесно связан с царившей в литературе 1820-х — 1830-х годов темой «носологии». Небезосновательно 
утверждение о том, что в основу гоголевского текста положен ходячий анекдот, объединивший те обывательские истории и байки, расхожие толки и каламбуры, фольклорные максимы и народные присказки, в которых главным действующим лицом оказывался нос, а 
сюжетная канва историй неизменно была связана с похождениями 
носа, рассказами о его необыкновенных исчезновениях и удивительных появлениях, которые у образованных людей первой трети 
XIX столетия смыкались с известными литературными аллюзиями, 
мотивами, интертекстемами как мировой, так и отечественной классики (Л. Стерн, Э. Т. А. Гофман, А. Погорельский, А. БестужевМарлинский, В. Одоевский, М. Загоскин и мн. др.)2. По наблюдениям 
В. В. Виноградова, «в “носологической” литературе первой половины 
XIX в., в которой мелькали перед глазами читателя носы отрезанные, 

 

1 Маркович В. М. Дыхание фантазии. С. 42. 
2 Вопросам истоков гоголевской повести посвящена глубокая и насыщенная      
богатым материалом статья В. В. Виноградова «Натуралистический гротеск. 
Сюжет и композиция повести Гоголя “Нос”», в которой ученый обнаруживает 
сложный контекстуальный сплав фольклорной, литературной, бытовой «носологии» 1820–1830-х гг., убедительно и обоснованно указывает на литературные и 
внелитературные корни, которые способствовали рождению «Носа». 

запеченные, неожиданно исчезающие и вновь появляющиеся, даны 
были все элементы, легшие в основу гоголевской разработки темы о 
носе; намечены отдельные сцены — отрезывание носа, нос в теплом 
хлебе, обращение к медику, хотя они Гоголем развиты совершенно 
своеобразно; дан толчок к контрастной реализации некоторых каламбуров о выгодах безносого состояния, напр. о пользовании чувством 
обоняния, об отсутствии щелчков по носу; подготовлен семантический путь к персонификации носа и подсказан общий характер стиля: 
бичующий пафос романтического негодования, который звучал в отрывке из книги “Лунный свет”, переходит в вульгарный стиль анекдота, с грубой преднамеренностью сгущающий комические эффекты 
и наивную косность бытового языка»1.  

Современные специалисты уверенно доказывают, что фантастика Гоголя опирается на устное народное поэтическое творчество, на 
городской фольклор, на традицию романтической литературы начала 
ХIХ века и в конечном итоге становится частью загадочно-таинственной мифологии «петербургского текста», начинавшего складываться в русской литературе того периода. И, кажется, вопрос, почему 
нос становится одним из героев повести Гоголя, находит свое очевидное объяснение — традиция, современная Гоголю атмосфера мистического Петербурга. Между тем ответ, возможно, лежит глубже. 

Как правило, исследователи доверяют утверждению Б. М. Эйхенбаума, что «композиция у Гоголя не определяется сюжетом — 
сюжет у него всегда бедный, скорее — нет никакого сюжета»2. Однако в повести «Нос» сюжетная канва не только четко организована, 
но и структурирована. Причем основу повествования составляет такая форма наррации, при которой отчетливо имитируется стратегия 
газетного сообщения: «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие…»3 (с. 40). Обозначено место 
действия — Петербург, уточнено — Вознесенский проспект (с. 40) и 

 

1 Виноградов В. В. Натуралистический гротеск. Сюжет и композиция повести 
Гоголя «Нос» // Виноградов В. В. Избранные труды: Поэтика русской литературы. М., 1976. [С. 5–44]. С. 19. 
2 Эйхенбаум Б. М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Эйхенбаум Б. М. О прозе. 
О поэзии. Л.: Художественная литература, 1986. [456 с. С. 45–64]. С. 46. С этой 
точкой зрения соглашается В. В. Виноградов, признавая в качестве композиционного приема «Носа» «отрывочную склейку кусков» (Виноградов В. В. Натуралистический гротеск. Сюжет и композиция повести Гоголя «Нос». С. 24.) 
3 Здесь и далее ссылки даются по изд.: Гоголь Н. В. Нос // Гоголь Н. В. Собрание 
сочинений: в 9 т. М.: Русская книга, 1994. Т. 3. Повести. С. 40–65, — с указанием 
страниц в скобках.  

Садовая улица (с. 44), указана дата (25 марта), назван день недели 
— пятница (с. 56), поименованы непосредственные участники описываемых событий — цирюльник Иван Яковлевич и коллежский 
асессор Платон Кузьмич Ковалев. При этом (как нередко принято в 
газетной статье) фамилия одного из героев «не сообщается» (по тексту — «фамилия его <цирюльника> утрачена»), однако до сведения 
читателя доносятся важные факты-детали — на вывеске цирюльникова заведения «изображен господин с намыленною щекою и 
надписью: “И кровь отворяют”» (с. 40) — как подтверждение правдивости и достоверности сообщения (или объявления, или газетной 
статьи). Неслучайно «газетный» мотив будет пронизывать всю повесть Гоголя (с. 45 и далее), а сцена в газетной экспедиции займет 
одну из центральных позиций сюжетного построения (с. 49–53)1. 
Возвращение к ней будет закреплено в финале повествования — 
«как Ковалев не смекнул, что нельзя чрез газетную экспедицию 
объявлять о носе…» (с. 65). Иными словами, рассказ о носе майора 
Ковалева и причастности к тому цирюльника Ивана Яковлевича 
предстает у Гоголя одной из возможных вариаций («очевидностей») 
обширной петербургской носологии, закрепленной в формате газетной статьи, привычного для публики газетного сообщения, сопровождаемого «действительными» фактами, деталями, подробностями2.  

«Объективность» хроникальной наррации, маркированная отсутствием субъекта повествования и намеренно сохраняемая до определенной поры, поддерживает нейтральность газетного дискурса, тогда 
как акцентированное отступление от «сухости» газетной фактологии 
(«Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване 
Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях…», с. 42), 
наоборот, сознательно обнаруживает присутствие в тексте зоны голоса 
газетчика-репортера.  
Обнаруживший (проявивший) себя я-рассказчик (я-газетчик) 
впоследствии будет удерживать все повествование в рамках привычной современникам Гоголя городской истории-анекдота, многочисленные образцы которых обыкновенно печатались в столичной прессе 

 

1 Заметим, что в газетной экспедиции, когда чиновник спрашивает фамилию 
майора Ковалева «Позвольте узнать, как ваша фамилия?», тот смущенно отвечает: «Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее. У меня много знакомых…» 
(с. 51). В своей повести Гоголь использует и имитирует данный газетных ход. 
2 Напр., как в упомянутой в тексте «Северной пчеле» (с. 52). 

пушкинско-гоголевской поры, были знакомы и привычны читателю 
как по форме, так и по стилистике1.  

Присущая Гоголю сказовая манера повествования, актуализированная посредством субъективированной речи введенного в текст почти «внесценического», но объективированного репортера, позволяет 
прозаику дополнить («расцветить») сюжетные перипетии передаваемой истории личностными оценками «знающего» и «опытного» профессионала, способного к суммированию и обобщению: «Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница 
страшный…» (с. 42). Или не менее основательно: «Но Россия такая 
чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то 
все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут 
на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах» (с. 44). Маска 
газетного репортера дает возможность Гоголю чередовать и совмещать стратегии фактологического хроникального изложения и необременительного аксиологичного обобщения, мотивированно приближая художественное повествование к форме оживленного и заинтересованного публицистического репортажа, допускающего смешение факта и вымысла, объективности и субъективности, едва ли не 
приближаясь к параметрам обывательского (газетного) слуха. Неслучайно чиновник газетной экспедиции признается: «И так уже говорят, 
что печатается много несообразностей и ложных слухов…» (с. 51). 
Условный гоголевский рассказчик-репортер со всей определенностью наделен не только стремлением к точности («две головки луку», «две половины», с. 40; «два года», с. 44; «три цирюльника», с. 43; 
«трехлетний сынок», с. 54; и др.), но и «профессиональной» способностью к моделированию художественно-публицистической наррации — он структурирует текст согласно законам творческой образности. Так, сообразно «парности» двух центральных персонажей 
композиция повести первоначально двухчастна (I и II), но постепенно 
— по закону сходства характеров — смыкается и изливается в малую 
финальную часть (III), обнаруживая в итоге уже не только подобие, 
но и «равенство» героев.  
Однако в чем же равны персонажи? Явно не в социальном положении и определенно не в чинах. 

 

1 Утверждение М. Я. Вайскопфа об «идеально безличном жанре» не вполне точно 
(см.: Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. 2-е изд., 
испр. и расшир. М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 2002. 686 с. 
С. 315). 

Представляется, что, если бы Гоголь хотел написать повесть о 
чинах (о высоком чине носа и малом чине Ковалева), то, вероятно, таланта и художественного воображения писателя хватило бы на то, 
чтобы не нагружать сюжет избыточными перипетиями (фабульная 
линия цирюльника, его пересечения с полицейским, отношения цирюльника с женой и др.), а образную систему не усложнять излишними персонажами (цирюльник, обер-полицмейстер, частный пристав, 
чиновник газетной экспедиции, г-жа Подточина, кучер, даже врач). 
Верится, что Гоголю достало бы умения упростить фабульную нить, 
создать текст ясный, полный видимого смысла и сфокусированный 
вокруг чина (чинов) — носа и майора Ковалева. Между тем Гоголь 
пошел по иному пути. 

Одним из центральных мотивов повести «Нос» становится мотив зеркала, зеркальности, зеркальной симметрии. Образ зеркала, 
удваивающий и множащий «отражения» обстоятельств, характеров, 
судеб различных героев, позволяет Гоголю сопоставить прежде всего 
жизненные ситуации главных персонажей — цирюльника Ивана Яковлевича и коллежского асессора Ковалева, симметрично-зеркально 
«запараллелить» их образы, обнаруживая как их видимое сходство, 
так и (не)видимую разность1. Судьбы героев посредством многократно упомянутого в тексте образа зеркала (с. 43, 45, 55, 58, 62, 63, 64 — 
нередко на одной странице дважды или трижды) оказываются равными, сходными, отраженными. При этом мотив зеркала допускает приумножение отраженности главных героев в их «малых» копиях, посредством отображения качеств характера и типологии характера 
главных персонажей в героях второстепенных, фоновых, даже внетекстовых. 

Принцип симметрии и подобия организует весь текст повести 
Гоголя. Уподоблению подвергаются всё и вся: живое и мертвое, человеческое и животное, одухотворенное и бездушное, социальное и 
нравственное. И основа зеркальности закладывается уже в самом 
начале повествования, когда рассказ о двух главных героях начинается симметрично и внутренне связанно. Репортерская точность введе
 

1 В одной из работ И. П. Золотусский высказал мысль о «теме двойника» в повести Гоголя, правда, говорил об ином двойничестве: майора Ковалева и его носа. 
По мысли Золотусского, в облике носа предстал двойник главного героя, который всецело зависит от своего «прародителя», но любой ценой стремится самоутвердиться, доказать право на самостоятельное независимое существование 
(см.: Золотусский И. П. Душа и дело жизни: Очерки о Гоголе. М.: Правда, 1981. 
48 с. Б-ка «Огонек»).