Неомифологизм в актуальной русской прозе

Ясмина Войводич

НЕОМИФОЛОГИЗМ
В АКТУАЛЬНОЙ
РУССКОЙ ПРОЗЕ

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2021

УДК 821.161.1
ББК 83.3(2=411.2)6
В65

В65 

Войводич Я.
Неомифологизм в актуальной русской прозе [Электронный 
ресурс] : монография / Ясмина Войводич. — Москва : ФЛИНТА, 
2021. — 240 с.

ISBN 978-5-9765-4453-6

Монография посвящена неомифологизму — понятию, которое 
чрезвычайно занимает человечество. Цель данной книги — указать 
на основные, очень существенные, но не на все направления и модификации неомифа; раскрыть, каким образом осколки древнего мифа 
сохранились в сознании современного человека и каким образом 
миф меняется, трансформируется, вплоть до его уничтожения и/или 
создания нового мифа в актуальной русской прозе на примере произведений Людмилы Улицкой, Виктора Ерофеева, Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Евгения Водолазкина, Марины Степновой, 
Захара Прилепина и Сергея Минаева.
Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических 
факультетов вузов, а также всех интересующихся проблемами 
современной русской литературы.

УДК 821.161.1
ББК 83.3(2=411.2)6

ISBN 978-5-9765-4453-6 
© Войводич Я., 2021
© Издательство «ФЛИНТА», 2021

ВВЕДЕНИЕ

Данная книга посвящена неомифологизму, понятию, ко
торое чрезвычайно занимает человечество, особенно в современное время, когда из-за сомнений во всемогуществе Логоса происходит кризис естественнонаучного знания. На рубеже
ХХ—ХХI вв. человек, благодаря развитости науки, охотно пользуется ее достижениями, но одновременно, благодаря доступности знания массовому потребителю, ее достижения упрощает. В глобализированной культуре, в которой научный авторитет
эксперта страдает от предубеждений дилетантов, отрицающих
научные достижения, человек-потребитель, полагаясь на непроверенные научные достижения и сиюминутные решения, 
нередко опровергает научные истины. Из-за сомнений в прочности научного знания в политическо-экономическом и вообще
жизненном хаосе новейшего времени человек теряется, и у него
возрастает потребность в каком бы то ни было ориентире. Последнее приводит к возрастающему интересу человека к иррациональному, бессознательному и, впоследствии, к мифологическому  мышлению.

Интерес к мифу, как показывает исторический процесс, ни
когда не исчезает, а сегодня он даже увеличивается. Мы живем в
эпоху, когда, с одной стороны, сознательно разрушаются мифы
как осколки прошлого донаучного мышления, а с другой — создаются и усваиваются новые. Термином «миф», значение которого во многом удалилось от первичного, древнего его значения
и которым в ХХ в. стали именовать разные понятия (иллюзию, 
ложь, верование, пропаганду, идеологию...), мы обозначаем дошедшие до нас нарративы о начале, о сотворении мира. При
этом акцент ставим на «нарративе», который миф связывает с
литературой. Миф — предание и повествование, особый способ понимания мира и разрешения противоречий, как выразился В. Топоров (Топоров 2010, 2: 406), это ответ на загадку, по
словам А. Иоллеса (Jolles 2000: 93), сотворение, которое знаем
только как рассказ.

Все-таки, читая литературный текст, мы хорошо понимаем, что читаем не миф, и что миф и литература являются двумя 
разными способами мышления, двумя модусами отношения к 
истине. Это проявляется в том, что миф «разглашает» истину, в 
то время как литература порождает свою собственную, т. е. творит свой «как будто» мир, как будто истинный, как будто реальный, фикциональный, замкнутый. Литература порождает свой 
мир со своими законами и свою истину, существующую только 
в литературном тексте. Миф, по словам одного из его исследователей Мирчи Элиаде (Eliade 1970), является сложной реальностью, и он раскрывает, каким образом отдельно взятая реальность появилась, т. е. как определенная реальность создается. 
Миф живет в быту, он толкует жизнь, в то время как литература 
является фикцией, писательским конструктом, который с повседневными и историческими истинами находится в сложных 
отношениях.
Несмотря на упомянутую разницу, мы все-таки говорим о 
некоторых сходствах между мифом и литературой, тем более 
что мифология является материей, по-разному используемой 
литературой. Эти сходства особенно наглядны при сравнении 
мифа и романа (ср., напр., Мелетинский 2001; Solar 1988 и др.), 
поскольку роман в течение не столь длительной традиции своего существования унаследовал некоторые особенности мифа и 
пользуется в своих сюжетах мотивами из мифологии. Важный 
элемент, связывающий миф и роман, — это рассказ. Ролан Барт 
в своей книге «Миф сегодня» пишет, что миф — коммуникативная система, сообщение, высказывание, метаязык или вторичный язык, на котором говорят о первичном (Барт 1994: 272). 
Ю. Лотман и Б. Успенский рассуждают о языке мифа в тексте 
«Миф — имя — культура» (1992). Приводя два разных примера: «Мир есть материя» и «Мир есть конь», они обращают 
внимание на принципиальные расхождения в высказываниях. 
Одинаковая связка «есть» в обоих предложениях обозначает совершенно различные в логическом смысле операции. В то время 
как в первом случае речь идет о соотнесении, во втором — об 

отождествлении. К этому надо добавить, что в упомянутых ими 
высказываниях и предикат различен, поскольку слова «материя» 
и «конь» принадлежат к различным уровням логического описания. Поэтому первое предложение, или вид описания, является 
дескриптивным, а второе — мифологическим.
Мифологическое описание является монолингвистичным и 
противопоставляется немифологическому — полилингвистичному, или, другими словами, мифологический пример «Мир 
есть конь» описывает мир через такой же мир, мир, построенный таким же образом, и поэтому «знак в мифологическом сознании аналогичен собственному имени» (Лотман; Успенский 
1992: 60), в то время как мир, описанный предложением «Мир 
есть материя» ссылается на метаязык как на иной язык. Хотя 
Лотман и Успенский не занимаются мифом как повествовательным текстом ни его структурой (там же: 59), определяя разницу 
между собственным и нарицательным именами в мифологическом / немифологическом высказывании, они все-таки обратили внимание на миф как на языком выраженный мир. Миф на 
самом деле высказывается языком, он является рассказом. 
Структурированный рассказ, обладающий началом, серединой 
и концом, связывает, таким образом, и миф (как высказывание), 
и роман (как литературный жанр, высказывающийся языком). 
Только содержание (то, о чем они говорят и каким образом они 
говорят) очерчивает четкую разницу между ними.
Миф представляет собой основной способ понимания мира, 
а к этому надо добавить, что центральную группу мифов составляют, с одной стороны, мифы о сотворении мира (космогонические мифы) и, с другой, — о конце мира (эсхатологические 
мифы) (Токарев; Мелетинский 1987). Миф, короче говоря, — 
своеобразное тяготение к некоему порядку, «космизации хаоса», 
как выразился Е. Мелетинский в своей книге «От мифа к литературе» (2001).
Нельзя забывать, что литературный текст также претендует 
на «космизацию хаоса». Он творит свой мир, делая из языкового «хаоса» композиционный «космос», и этот факт сближает ли

тературный текст (в широком понимании этого слова) с мифом. 
Хотя в литературной традиции обращение к мифу наблюдается 
постоянно, как замечает Наталья Ковтун в своем исследовании 
традиционалистской прозы, оно более ярким или даже насущным становится «в кризисные периоды истории, кардинально 
меняющие образ мира и человека, когда встает вопрос о новых 
критериях бытия» (Ковтун 2013: 5).
В современной социокультурной ситуации мы говорим даже 
о неомифологизме как «вторичной мифологизации», которая 
вступает в разного рода диалоги с мифоструктурами, «лежащими в основании жанровых моделей эпики, прежде всего романа» (там же: 6). Ссылаясь на Вадима Руднева (1999), мы употребляем и термин «неомифологическое сознание» в литературе 
и культуре вообще, поскольку специфичность «порождения» 
и «употребления» мифа в культуре ХХ и ХХI вв. требует нового терминологического выражения. Мифологизм мы могли 
бы понимать как первичный способ мышления, позволяющий 
 выявить новый смысл в образе, символе или архетипе, и благодаря которому воссоздается картина мира и бытия. Неомифологизм, со своей стороны, «предстает как трансформация, метаморфоза или даже транспонирование мира, т. е. разыгрывание 
мира в другом месте и времени», как выразилась Я. Погребная, 
ссылаясь на А. Люсого (Погребная 2010).
Вадим Петрович Руднев в своем «Словаре культуры ХХ века» (1999) определил неомифологическое сознание как одно из 
ведущих направлений культурной ментальности ХХ в., начиная 
с символизма вплоть до постмодернизма. Суть неомифологизма, считает Руднев, состоит в том, что во всей культуре актуализируется интерес к изучению классического и архаического 
мифа, однако к этому он добавляет, что «в роли мифа, “подсвечивающего” сюжет, начинает выступать не только мифология в 
узком смысле, но и исторические предания, бытовая мифология, 
историко-культурная реальность предшествующих лет, известные и неизвестные художественные тексты прошлого» (Руднев 
1999: 185). Новое ли это явление? Особого вида пропитывание 

текстов другими текстами можно назвать интертекстуальностью 
или же бриколажем, с которыми мы встречались и раньше. Понятие «бриколаж», введенное К. Леви-Строссом, получает в 
современных условиях новое значение, поскольку подручный 
материал можно использовать, комбинировать, образуя новый 
порядок (Галанина 2007). Культура постмодернизма сама по 
себе является культурой коллажности на всех уровнях (диалогизм, полистилистика, эклектизм, плюрализм и т. п.). «Постмодернизм основан на сочетании различных эстетических традиций, художественных направлений и философских парадигм. 
Культурные тексты постмодернизма построены по принципу 
коллажа символов и образов, они изобилуют цитатами и реминисценциями, которые, свободно комбинируясь, создают новые 
смысловые горизонты» (там же: 150).
Термин «неомифологизм», как мы видим, стал употреб ляться, 
прежде всего, в рамках поэтики постмодернизма, он вошел в 
обиход, но прочного значения все еще не имеет, поскольку его 
определяют по-разному, как по-разному определяют и время его 
появления. Не раз указывалось, что неомифологизм складывается в начале ХХ в., точнее, в творчестве русских символистов (см., 
напр.: Руднев 1999). Зара Минц в своем тексте о неомифологизме 
в творчестве русских символистов подчеркивает концепт «трансцендентного»: «<е>сли в основе бытия лежит Символ, то познавание мира в символах наиболее адекватно “трансцендентному” 
мироустройству» (Минц 2004: 60). Символ является составной 
частью мифа как целостной системы, так как он представляет 
собой «свернутый миф» (там же). Зара Григорьевна считает, что 
мифологизм живет одной жизнью в романтизме, где он растворен 
в фольклорной фантастике, а другой — в мире художественного 
текста символистов, где он наделен «онтологическим» бытием 
и истинностью, т. е. где мир художественного текста приравнивается к мифу. И поэтому неомифологические «тексты-мифы» 
символистов, как их называет Минц, никогда не являются подражаниями или стилизациями, так как мир мифа выступает «в ряду 
многих равноценных объектов изображения» (там же: 67).

Важными особенностями символистского «неомифологического» текста, по мнению Зары Минц, являются сложная политехничность и гетерогенность образов и сюжетов. Примеры 
можно брать из типичных текстов русских символистов: «Серебряный голубь», «Петербург» А. Белого или «Мелкий бес» 
Ф. Сологуба. При этом мифологические образы и ситуации могут занимать в тексте большее или меньшее место. Речь всегда 
идет о прямых отсылках к мифу. Миф в текстах символистов 
«получает функцию “языка”, “шифра-кода”, проясняющего тайный смысл происходящего» (там же). Поэтому Зара Григорьевна 
приходит к выводу, что в каждом символистском произведении 
создавался свой миф о мире. Другими словами, «текст-миф» о 
мире суммирует значения и придает определенную структуру всем входящим в него мифам низших уровней. Голос автора в символистском «неомифологическом» произведении «есть 
определение места изображаемого в универсальном космогоническом мифе» (там же: 70).
Поскольку одной из важнейших характеристик мифа является 
повествовательность, 
первыми 
«текстами-мифами» 
русского символизма были прозаические эпические произведения — романы. Поэтика мифологизирования, по мнению 
Елеазара Мелетинского, является орудием семантической и композиционной организации текста типичных модернистов типа 
Джеймса Джойса, Томаса Манна или Франца Кафки. Мелетинский в своей книге «От мифа к литературе» пишет, что большинство мифологизирующих писателей разочаровано в историческом подходе (2001: 130). Схоже утверждает и Мирча Элиаде 
в «Аспектах мифа», напоминая, что роман в современном обществе заслужил место мифологического рассказа (1994: 189).
Возникает вопрос: какое отношение к мифу развивается 
в поэтике постмодернизма, точнее, каково оно именно в постмодернистском романе? Если можно сказать, что роман модернизма (более узко — символизма) приближается к мифу (по 
словам Зары Минц, речь идет даже о «текстах-мифах», которые 
она заключает в кавычки!), то можно предположить, что пост

модернистский роман от мифа отдаляется. Если модернизм, 
судя по всему, ремифологизирует роман, то постмодернизм его 
демифологизирует. Хорватский исследователь Миливой Солар (Milivoj Solar) в своем тексте «Постмодернизм и миф», 
опубликованном в книге под многозначительным названием 
«Границы литературоведения» (Granice znanosti o književnosti, 
2000), утверждает, что роман модернизма все еще пытался затронуть некие фундаментальные вопросы существования человека. Постмодернизм, со своей стороны, отказывается от постановки подобных вопросов, поскольку мифические основы 
культуры в теории постмодернизма считаются фикцией.
Существуют еще некоторые очень важные расхождения постмодернизма и мифа. Это, например, пренебрежение постмодернизма большими нарративами (миф, в свою очередь, каким мы 
его понимаем и каким он до нас дошел, является нарративом). 
Кроме того, миф разглашает истину (раскрывает ее), в то время 
как постмодернизм сомневается в ней. Постмодернизм к тому же 
основывается на случае, случайности, чего нет в мифе, который 
базируется на четко закрепленной судьбе и т. д. Больше всего, 
как нам кажется, постмодернизм отдаляется от мифа в оспаривании оппозиции мифоса и логоса (mythos / logos), точнее, в иронизации и деконструкции этой бинарной оппозиции1. Когда эта оппозиция больше не существует, больше нет и «тоски по мифу», 
нет «желаний вернуться». Солар приходит к выводу, что постмодернизм оспаривает существование разных дискурсов, и, читая 
и воспринимая все дискурсы как одинаковые, располагающиеся 
на одном и том же уровне, и не признавая ценностные различия 
между языками (науки, философии, сплетни), миф в постмодернистский роман входит в форме тривиальности (Solar 2000: 85).

1 Постмодернизм сомневается вообще в существовании бинарных оппозиций. Здесь нам хочется добавить, что Жива Бенчич (Živa Benčić) в своем 
анализе монстров в современной русской прозе (см.: Benčić 2017) пишет о 
монстрах как о гибридах, а их гибридность развивается в условиях разрушения бинарной оппозиции между человеком и нечеловеком в современной литературе и фильме.

Если «дозволено все» (anything goes), как звучит один из 
лозунгов постмодернизма, тогда, выражаясь языком рыночной 
экономики, легче всего «продается» то, что привлекательно, то, 
что всем знакомо. На уровне моды — это прет-а-порте (одежда 
для массового потребителя), на уровне литературы — тривиальная литература (которая может войти в «высокую» литературу), 
на уровне же широко понимаемой культуры — миф. Удаляясь 
от мифа, постмодернистский роман приближается к нему таким 
образом, что из традиции выбирает то, что принимается большинством. Обесценивая миф, постмодернизм принимает его 
принципы. Иронизируя над мифом, постмодернизм в тривиализированной форме включает его в постмодернистский роман, 
или, как это объясняет Солар, «если модернистский роман был 
похож на разгадывание загадки, которая всегда в конце предполагала, что мы доберемся до ответа, хотя, может быть, не однозначного и не конечного, то постмодернизм становится ближе к 
мифу именно потому, что нанизывает тривиальные ответы, задавая исключительно такие вопросы, какие могут развиваться в 
убеждении, что бессмыслицу мира можно преодолеть только ответом, который ни к чему не обязывает» (там же: 92). Обессмысливая все, даже «глубинные» истины, постмодернизм принимает миф особым образом в свои объятия, и такой миф становится 
неомифом, получая новое качество в структуре постмодернистского романа.
В течение всего ХХ в. вплоть до настоящего времени происходит сознательное обращение культуры (литературы, театра, 
живописи, фильма, рекламы) к мифологии. Особенно это видно в использовании различных традиционных мифов, а также в 
мифотворчестве, своеобразной неомифологизации, как мы выразились выше, т. е. в создании собственного языка символов и 
мифологем. Не только интерес к возврату к истокам, как заметил Мирча Элиаде, но и пережитки первобытного менталитета 
и почти «магическое» значение происхождения (Элиаде 1994: 
181) настолько важны в европейском сознании, обращают на 
себя внимание, что культурный текст выдвигает на первый план