Вопросы и вопрошание в лирической рефлексии

И.И. Плеханова

ВОПРОСЫ И ВОПРОШАНИЕ 
В ЛИРИЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ

И. Жданов
Г. Сапгир
Ф. Тютчев
А. Прасолов
Е. Боярских
М. Степанова

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2020

УДК 821.161.1
ББК  83.3(2=411.2)6
         П38

Р е ц е н з е н т ы:
д-р филол. наук, профессор Уральского государственного 
педагогического университета Н.В. Барковская;
канд. филол. наук, доцент Томского государственного 
университета Т.Л. Рыбальченко

П38         

Плеханова И.И.
 
Вопросы 
и 
вопрошание 
в 
лирической 
рефлексии 
[Электронный ресурс] : монография / И.И. Плеханова. — М. : 
ФЛИНТА, 2020. — 332 с. 

ISBN 978-5-9765-4361-4

Монография посвящена анализу особенностей художественного 
мышления как проявления лиризма в дискурсивном модусе. Инструмент 
анализа — рассмотрение содержания и функций вопросов, вопрошаний и вопросительных конструкций в поэтической рефлексии. Предлагается классификация функций и методология анализа, учитывающая 
творческую индивидуальность автора. Объект описания — лирика, 
представляющая целостную картину мира и поэта как исследователя 
динамического всеединства или эвристической неопределенности. Рассмотрены художественные системы И. Жданова, Г. Сапгира, Ф. Тютчева, А. Прасолова, Е. Боярских, М. Степановой.
Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических 
факультетов вузов.

УДК 821.161.1
ББК  83.3(2=411.2)6

ISBN 978-5-9765-4361-4
      ©  Плеханова И.И., 2020
© Издательство «ФЛИНТА», 2020

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ ..................................................................................................4

ВОПРОШАНИЕ В ЛИРИЧЕСКОМ СОЗНАНИИ:  
ЦЕЛЬ, СОДЕРЖАНИЕ, ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО .....................................7

ВОПРОСЫ И ВОПРОШАНИЕ В ТВОРЧЕСТВЕ ИВАНА ЖДАНОВА .....28

ВОПРОСИТЕЛЬНЫЕ КОНСТРУКЦИИ В ПОЭЗИИ ГЕНРИХА 
САПГИРА: ФУНКЦИИ И СОДЕРЖАНИЕ ...................................................48

ВОПРОШАЮЩАЯ РЕФЛЕКСИЯ ФЕДОРА ТЮТЧЕВА ...........................106

АЛЕКСЕЙ ПРАСОЛОВ: ВОПРОШАНИЕ В ПРЕДЕЛАХ  
ПРЕДЗНАНИЯ................................................................................................. 163

РЕФЛЕКСИЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИРИКЕ 
(Е. БОЯРСКИХ И М. СТЕПАНОВА) ............................................................ 193

ЕКАТЕРИНА БОЯРСКИХ: ПОЭТИЧЕСКОЕ ВОПРОШАНИЕ  
В УСЛОВИЯХ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ ......................................................233

МАРИЯ СТЕПАНОВА: ВОПРОШАНИЕ ВОЛЕВОЙ 
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ВИТАЛЬНОСТИ .................................................. 281

СТАТИСТИКА АКТИВНОСТИ ВОПРОСОВ 
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ .............................................................322

- 4 
ПРЕДИСЛОВИЕ

Рассмотрение роли вопросов в лирике — один из способов описания поэтической рефлексии. Он требует многоаспектного анали- 
за — и содержания, и поэтики, и взаимообусловленности мышления и чувствования. Комплексный анализ помогает понять единство 
образа и модуса мышления поэта — художественную логику рассуждений, самоконтроль, горизонты и пределы познавательного поиска 
через вопрошание. 
Поэтический дискурс, образ и модус мышления — органический 
индикатор лиризма, выраженный не в условных субъектных формах, 
но имманентно присутствующий в любом тексте. Он не поддается 
игровой трансформации, ибо сам определяет правила игры и от природы присущ художнику, оставаясь самим собой в самых разных проявлениях. Потребность задавать вопросы, способность их формулиро- 
вать — сугубо индивидуальное и неотменяемое свойство таланта. Оно 
дает ключ к пониманию образа (образности) и модуса (логической модели) 
мышления автора.
Анализ самобытности мышления через рассмотрение роли вопросов 
требует своей методологии. Первая установка — различение вопроса 
и вопрошания — как модальности высказывания и духовной интенции. Вторая — точное определение функции, т.е. роли вопроса в тексте, в том числе возможность получения ответа в какой-либо форме. 
Третья — выяснение субъекта вопрошания: авторское «я», лирический герой, персонаж — и его адресата. Это определяет реальные 
горизонты интересов, возможность диалога и форму авторефлексии. 
Очевидно, что сама по себе вопросительная конструкция фразы 
еще не показатель познавательной активности, она может быть обусловлена эстетикой экспрессии или суггестивными целями. Классификация по функциям позволила выделить шесть типов вопросов: 
живописный, коммуникативный, риторический, сюжетонаправляю

- 5 
щий, наводящий, познавательный. Поскольку функции часто совмещаются, доминирующая определяется в контексте через интерпретацию авторского замысла. 
Индивидуальная художественная система отмечена приоритетом той 
или иной функции — например, риторической или познавательной —  
в количественном и качественном выражении. Это не может быть основанием для оценочных суждений, но указывает на внутренние закономерности художественного мышления. Особый интерес исследования — пределы детерминизма, т.е. возможность выйти в вопрошании 
за границы органичных интересов, художественных возможностей и 
способность поэта это сделать.
Данная работа содержит вводную главу, в которой описан феномен 
лирического вопрошания и спектр проблем его рассмотрения, анализ 
ментально-художественных систем 6 поэтов, а также опыт их общего 
сопоставления на основе количественно-качественной статистики вопросов. Мотив выбора авторов — их тяготение к целостному мировосприятию, что создает особую коллизию: насколько активны познавательные вопрошания при выработке системы миропонимания, включающей поэта в многосложное единство? Каково их содержание? Единое 
основание для сопоставления разнородных и разновременных поэтических систем позволит корректно соотнести статистику вопросов по 
функциям.
Конкретный выбор обусловлен разными образами целостности  
мира — на основании поэтических версий философии всеединства  
(И. Жданов и Г. Сапгир), натурфилософии (Ф. Тютчев и А. Прасолов), 
гносеологии неопределенности (Е. Боярских и М. Степанова). Пары 
авторов антиномичны, как представители метафизического и экспериментального авангарда, или связаны традиционной поэтикой, или разрабатывают по-своему модус современного дискретно-синкретичного 
мышления. Объединяющий всех фактор — разнообразные модели всеединства, тяготение к неопределенности и решение ее проблем — психологических, онтологических, творческих.
Расположение глав нарушает хронологический порядок рассмотрения авторов, поскольку есть еще один исследовательский мо- 
тив — выработка методологии анализа системы вопросов и вопрошаний. Последовательность монографических глав отражает этот процесс, при рассмотрении индивидуальных художественных систем 

делаются разные акценты. В частности, специфика анализа зависит 
от монолиризма или полисубъектности высказывания-вопрошания в 
общем корпусе текста. Сохраняется общий принцип подачи материала: описание миропонимания поэта предшествует разбору функций 
вопросов и их содержания, чтобы выяснить их роль в развитии представлений автора о себе и мире. При сопоставлении систем Е. Боярских и М. Степановой описание рефлексии неопределенности вынесено в отдельную главу из-за его объемности и самоценности.
Цель предлагаемого исследования — рассмотреть вопросительную и вопрошающую рефлексию в лирике как выражение авторской 
ментальности. Задачи: 1) разработать универсальные основания для 
анализа функций вопросов и вопрошаний; 2) реализовать методологию с учетом творческой индивидуальности каждого автора; 3) проследить, насколько система мироощущения-миропонимания может 
быть отрефлексирована и обновлена самим творцом через вопрошания о себе и мире.

- 7 
ВОПРОШАНИЕ В ЛИРИЧЕСКОМ СОЗНАНИИ: 
ЦЕЛЬ, СОДЕРЖАНИЕ, ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО

Цель рассуждений — выяснить познавательный потенциал лирики 
через анализ содержания эвристических вопросов, сформулированных поэтами. Задачи: 1) выделить эвристические вопрошания из ряда 
вопросов с сугубо поэтической функцией (риторических, коммуникативных, сюжетонаправляющих); 2) сравнить особенности вопрошания в лирике и прозе; 3) показать характерологические качества 
вопросов как индикаторов творческой индивидуальности; 4) объяснить феномен уклонения от вопрошания в лирике самого радикального поэтического высказывания. Все вместе должно показать реальные познавательные интенции лирики на материале русской поэзии 
XIX—XX веков — в этом антропологическое содержание темы и ее 
рассмотрения. 

Вопросы и вопрошания в поэтическом  
лирическом тексте

Первое условие выяснение эвристического потенциала вопрошания в лирике — различение художественной функции и познавательной направленности вопроса, т.е. оценка не яркости «фигуры мысли» 
[1], но ее нацеленности на определение эвристических задач и, по возможности, их разрешение. Так, знаменитые строки Владимира Маяковского: «А вы / ноктюрн сыграть / могли бы / на флейте водосточных труб?» («А вы могли бы?», 1913) [2] — не вопрос, а риторический 
вызов, они содержат в себе заявку на эвристический образ творчества, 
но не формулируют объективную проблему, прежде никем не заявленную. Ни до-, ни послереволюционная лирика Маяковского, переполненная сначала взываниями или безадресными ламентациями, а 
потом политическими призывами, не отмечена вопросами-открытиями. 

- 8 
Зато в его стихах обыграны все формы вопросительных конструкций 
в их экспрессивной или динамизирующей функции. В использованной 
нами подборке интимной и социальной лирики [2] 144 из 213 текстов 
содержат 502 вопросительных предложения, т.е. почти по 2,4 вопроса 
на каждый текст и в среднем по 3,5 на стихотворения с вопрошаниями. Статистика свидетельствует об активности вопросного модуса 
высказываний — хотя по существу своему все они сугубо утверди- 
тельные.  
Самые яркие вопрошания являются художественными декларациями — прежде всего собственной избранности. Так живописно заявлена мессианская роль поэта — единственного собеседника Бога, ибо 
только он может заново увидеть и оценить Его творение: «Ведь, если 
звезды / зажигают — / значит — это кому-нибудь нужно? / Значит — 
это необходимо, / чтобы каждый вечер / над крышами / загоралась 
хоть одна звезда?!» («Послушайте!», 1914) [2]. Вопрос-обращение выполняет коммуникативную функцию с надеждой на исполнение заветной  
мечты — прорваться в будущее: «Грядущие люди! / Кто вы? / Вот — 
я, / весь / боль и ушиб. / Вам завещаю я сад фруктовый / моей великой 
души» («Ко всему», 1916) [2]. Дореволюционные жалобы соединяют 
отчаяние и величание: «Пройду, / любовищу мою волоча. / В какой 
ночи, / бредовой, / недужной, / какими Голиафами я зачат / такой большой / и такой ненужный?» («Себе, любимому, посвящает эти строки 
автор», 1916) [2]. После 1917 года поэт спорит уже с недооценкой своего поэтического труда и, соответственно, себя как первого поэта революции: «А что, / если я / народа водитель / и одновременно / народный слуга?» («Разговор с фининспектором о поэзии», 1926). Вопросная форма диалога использована для отстаивания новой эстетики и 
поэтики — в виде полемики с условным противником: «Он вошел, / 
склонясь учтиво. / Руку жму. / — Товарищ — / сядьте! / Что вам дать? /  
Автограф? / Чтиво? / — Нет. / Мерси вас. / Я — / писатель. / — Вы? / 
Писатель? / Извините. / Думал — / вы пижон. / А вы... / Что ж, / прочтите, / зазвените / грозным / маршем / боевым» («Птичка божия», 1929) 
[2]. В «грозном марше» вопросы звучат как призыв, как суггестивное 
средство мобилизации: «Глаз ли померкнет орлий? / В старое ль станем пялиться? / Крепи у мира на горле / пролетариата пальцы! / Грудью 
вперед бравой! / Флагами небо оклеивай! / Кто там шагает правой? /  
Левой! / Левой! / Левой!» («Левый марш», 1918) [2]. Нагнетание рито

- 9 
рических вопросов-восклицаний соответствует трагическому содержанию темы голода: «Сына? / Отца? / Матери? / Дочери? / Чья?! / Чья 
в людоедчестве очередь?!.» («Сволочи», 1922) [2]. Идея превращения 
гражданского чувства в творческий инстинкт художника высказана 
в форме вопроса-вызова: «Вы чуете — / слово / пролетариат? / ему /  
грандиозное надо» («Верлен и Сезан», 1925) [2]. Впрочем, модель коммуникации та же, что и в прошлом, — страдательно-взывающее восклицание, когда абсолютная правота поэта требовала безусловного 
сочувствия: «Понимаете / крик тысячедневных мук? / Душа не хочет 
немая идти, / а сказать кому?» («Надоело», 1916) [2]. Главной болью 
и целью всегда оставалась надежда на понимание, доверие, сочув- 
ствие.
Эвристическая проблематика до 1917 года вся связана с идеей поэзии, творящей энергией взрыва. Утверждается эстетика вдохновенного 
безобразия, ее эффект — победа в соперничестве с Творцом: «И бог 
заплачет над моею книжкой! / Не слова — судороги, слипшиеся комом; /  
и побежит по небу с моими стихами под мышкой / и будет, задыхаясь, 
читать их своим знакомым» («А все-таки», 1914) [2]. Единственный 
вопрос, требующий эвристического усилия от читателя, сформулирован в сакраментальной декларации: «Я люблю смотреть, как умирают 
дети. / Вы прибоя смеха мглистый вал заметили / за тоски хоботом?» 
(«Я. 4. Несколько слов обо мне самом», 1913) [2]. Требуется разгадать 
смысл вопрошания в его соотнесении с предшествующей эпатажной 
строкой в духе как будто ставрогинских экспериментов. Для самого 
поэта нет тайны в «словах-судорогах», более того, содержание первого 
стиха приобретает буквальный смысл, ибо развитие сюжета живописует жертвоприношение невинного дитя-поэта — он заместил собой 
сбежавшего с иконы Христа и с любовью готов принять свою смерть: 
«Это душа моя / клочьями порванной тучи / в выжженном небе / на ржавом кресте колокольни!» [2]. Соответственно, «мглистый вал смеха» 
звучит как жестокий хохот — отчаянная насмешка над простаком-читателем и над самим собой: поэт знает о грядущей муке и трубит о ней 
«тоски хоботом». 
Строй мысли Маяковского прост, несмотря на сложную конструкцию стиха, но хранит свое духовное величие независимо от исторической ситуации. Идея спасения мира силами поэзии трансформировалась после 1917 года в решение политических задач поэтическими сред

- 10 
ствами, однако утопическая ясность целей исключала эвристическое 
познание мира, смысл «агитвопросов» был не в познании, а в решении организационных проблем. Поэту оставалось указывать на вопиющее противоречие между идеалом революции и отчуждением государства: «Я / на сложных агитвопросах рос, / а вот / не могу объяснить 
бабе, / почему это / о грязи / на Мясницкой / вопрос / никто не решает 
в общемясницком масштабе?!» («Стихотворение о Мясницкой, о бабе 
и о всероссийском масштабе», 1921) [2]; «Впрочем, / написанное / ни 
для кого не ново, / разве нет / у вас / такого Иванова? / Кричу / благим /  
(а не просто) матом, / глядя / на подобные истории: / — Где я? / В лонах 
красных наркоматов / или / в дооктябрьской консистории?!» («Товарищ 
Иванов», 1927) [2].
Маяковский как поэт и человек не выносил неопределенности. Поэзия была для него средством примирения противоречий не только в 
сфере эстетики (прекрасное / безобразное, натурализм плоти / трепетность чувств, брань / красноречие), но и в самой жизни. Так «Ода революции» (1918) перекрывала пафосом всю трезвую аналитику: «О, звериная! / О, детская! / О, копеечная! / О, великая! / Каким названьем 
тебя еще звали? / Как обернешься еще, двуликая? / Стройной построй- 
кой, / грудой развалин? <...> Тебе обывательское / — о, будь ты проклята трижды! — / и мое, / поэтово / — о, четырежды славься, благословенная! — » [3]. Источником и пределом развития поэтической мысли 
была вера — в стихи как в революцию и обратно. Итоговое «Во весь 
голос» (Декабрь 1929 — январь 1930) — исповедь-credo, поэтому оно 
не содержит ни одного вопроса.

Проблемное и вопрошающее мышление

Очевиден феномен особой «специализации»: за поэзией как будто не 
числятся «роковые» вопросы, в которых сформулированы ключевые и 
трудноразрешимые проблемы национального самосознания. На слуху 
фразы, вынесенные в названия эпических произведений: романы Александра Герцена «Кто виноват?» (1846), Николая Чернышевского «Что 
делать?» (1863), поэма Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» 
(1863—1877) с вопросом «Кому живется весело, / Вольготно на Руси?» [4].  
В ХХ веке к ним добавился вопрос Василия Шукшина «Что с нами 
происходит?» (рассказ «Кляуза», 1974) [5]. Пока не признан насущным