Художественный перевод и сравнительное литературоведение. XII

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД 
И СРАВНИТЕЛЬНОЕ 
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

XII

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2020

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6
Х98

Редакционная коллегия
Д.Н. Жаткин (ответственный редактор),
Т.С. Круглова (ответственный секретарь),
О.С. Милотаева, А.А. Рябова, В.К. Чернин

Художественный перевод и сравнительное литературоведение. XII [Электронный ресурс]: сборник научных трудов  / отв. 
ред. Д.Н.  Жаткин. –  М. : ФЛИНТА, 2020. – 472 с.

ISBN 978-5-9765-4318-8 (ФЛИНТА)

Двенадцатый сборник научных трудов «Художественный перевод и сравнительное литературоведение» включает статьи, посвященные проблемам герменевтики 
поэтического перевода, русской переводческой рецепции поэзии Р. Бернса, особенностям восприятия Г.В. Сапгиром творчества У. Блейка, литературно-критическому 
осмыслению К.И. Чуковским творчества Дж.М. Синга, специфике перевода игры 
слов в романе Х. Хельгасона «101 Рейкьявик» и др. В сборнике опубликован перевод 
трагикомедии П. Корнеля «Сид», осуществленный В.Г. Бенедиктовым и сохранившийся в его личном фонде в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки. Впервые публикуются выполненный В.Н. Энгельгардтом (с английских текстов 
Э. Фитцджеральда) перевод избранных рубаи Омара Хайяма из фондов Омского государственного литературного музея им. Ф.М.Достоевского и материалы к истории подготовки и публикации сборника Р. Бернса «Избранная лирика» в переводе Т.Л. Щепкиной-Куперник (Государственное издательство «Художественная литература», 1936) 
из фондов Российского государственного архива литературы и искусства. В сборнике 
также представлено творчество современных переводчиков С.А. Александровского, 
А.А. Грибанова, О.Л. Денисовой, О.А. Комкова, А.В. Кроткова, О.А. Маркеловой, 
О.В. Матвиенко, Е.Д. Фельдмана, В.И. Шаповалова, предложивших новые прочтения произведений Джона Гея, Редьярда Киплинга, Эмили Дикинсон, Поля Жеральди, 
Йована Дучича, Любена Любенова, Сьоуна (Сигурйоуна Сигурйоунссона) и др.
Предназначен для лингвистов и литературоведов, может использоваться студентами филологических факультетов в качестве учебного пособия по курсам «Введение 
в литературоведение», «История русской литературы».

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6

© Коллектив авторов, 2020

Х98

ISBN 978-5-9765-4318-8 (ФЛИНТА)

ÑÒÀÒÜÈ

К ИСТОРИИ РУССКОЙ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ РЕЦЕПЦИИ 
ПОЭЗИИ РОБЕРТА БЕРНСА 1

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

Стихотворение “John Anderson my Jo” («Джон Андерсон мой любимый…»), написанное Робертом Бернсом в Эллисланде в 1789 г., было 
не совсем традиционным для творчества шотландского поэта, который, 
едва достигнув тридцатилетнего возраста, неожиданно стал размышлять 
о склоне жизни и смерти. Несмотря на появление в 1856 г. первого перевода стихотворения, выполненного М.Л. Михайловым, первоначально 
интерес к нему в России был весьма ограниченным. Многие русские читатели узнавали о бернсовском произведении благодаря своему знанию 
европейских языков; это, в частности, можно сказать об И.С. Тургеневе, сообщавшем 23 ноября (5 декабря) 1870 г. в письме к Полине Виардо: 
«<…> j’ai tout mon beau et cher passé de 27 ans à garder – c’est aussi un trésor 
et cela m’inspire du respect. Et cela sera ainsi comme pour “Joe Anderson my 
Joe” de Burns – nous descendrons la colline ensemble» [<…> ведь я должен хранить все мое прекрасное и дорогое 27-летнее прошлое – это 
тоже сокровище, и оно внушает мне уважение. И с нами будет то же, 
что с “Joe Anderson my Joe” Бернса, и мы вместе спустимся по склону 
холма] [1, c. 268, 350].
В последующие годы переводы бернсовского стихотворения были выполнены П.И. Вейнбергом (1869), В.М. Михеевым (1880-е гг.), А.М. Федоровым (1896), С.Я. Маршаком (1938), С.А. Орловым (1939, 1959), С.Б. Болотиным и Т.С. Сикорской (1954), С. Сапожниковым (2014). Настоящая 
статья посвящена сопоставительному анализу переводческих прочтений 
“John Anderson my Jo”, установлению их общности и специфики.
Очевидно, первой публикацией на русском языке, представлявшей 
анализ “John Anderson my Jo”, была статья К.И. Тернера «Роберт Бернс», 
увидевшая свет в 1896 г. – в год 100-летия со дня смерти шотландского поэта. К.И. Тернер отнес “John Anderson my Jo” к числу песен, 

1 Статья подготовлена при поддержке Российского научного фонда (проект № 19-18-00080 
«Русский Бернс: переводы, исследования, библиография. Создание научно-информационной базы данных»). 

Статьи

касающихся домашней жизни, описывающих «со всем сочувствием 
души, чуткой ко всему доброму и святому в натуре человека, историю 
нежной привязанности, силу которой не ослабили годы, постоянство 
которой не поколебали несчастия» [2, c. 114]. Исследователь предложил 
краткий пересказ стихотворения, вполне точно передавший его основную идею: «Старая жена напоминает своему мужу давно прошедшие дни 
их первого знакомства, когда его кудри, теперь белые, как снег, были 
черны, как воронье крыло, когда его лоб, теперь изрезанный морщинами, был бел и гладок. Она напоминает ему те веселые, приятные дни, какие они проводили вместе в молодые годы, и призывает благословение на 
“покрытую снегом” голову своего старика, находит утешение в той мысли, 
что как они вместе всходили на гору жизни, так и теперь они пойдут под 
гору рука в руку и вместе уснут, достигнув пристани» [2, c. 114].
Известный исследователь творчества Бернса профессор С.А. Орлов, дважды, в 1939 и 1959 гг., обращавшийся к переводу “John Anderson 
my Jo”, отдельно рассуждал в своей книге «Народный поэт Шотландии 
(к 200-летию со дня рождения Р. Бернса)» (1959) об этом проникновенном лирическом этюде шотландского поэта: «Сколько глубокого чувства, 
сколько уважения к человеку проявляет поэт, прославляя дружбу и человечность. Обращаясь к другу – Джону Андерсону, черные волосы которого время опушило снегом, поэт произносит слова любви и верности, 
приязни и дружбы. Искренность и лиризм, страстность чувств и жизнеутверждение, полное отсутствие сентиментальности или аффектации, 
ясность мысли и доходчивость, музыкальность и особая художественная 
выразительность – такова песня Бернса» [3, с. 17].
Неповторимый колорит стихотворения “John Anderson my Jo”, одного из лучших у Бернса, акцентировала в своей книге «Роберт Бернс», 
выпущенной в 1965 г. в серии «Жизнь замечательных людей», Р.Я. РайтКовалева: «Если бы Бернс написал одну только эту песню – имя его запомнилось бы навеки: так неотделимо, плавно и прочно легли слова на 
старый мотив, так передана в них спокойная и вечная любовь двух состарившихся вместе людей» [4, с. 216]. Для А.А. Голикова, автора статьи 
«Шотландские народные песни в обработке Роберта Бернса (вопросы 
языка и стиля)» (1982), представляла особый интерес форма бернсовской песни – две восьмистрочных строфы, предполагавшая стремление 
«к предельной лаконичности и простоте» [5, c. 118].
Во многих статьях даны оценки созданного М.Л. Михайловым 
[см.: 6] первого перевода песни Бернса. В частности, С.А. Орлов в исследовании «Бернс в русских переводах» (1939) назвал перевод М.Л. Михайлова «лучшим из всех русских переводов этого стихотворения»: 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

«Глубокий лиризм, мысль о нерушимости чувства привязанности и дружбы, переданы в переводе с большой силой» [7, с. 238]. По мысли Е.С. Белашовой, сформулированной в ее диссертации «Роберт Бернс в переводах С. Маршака» (1958), перевод М.Л. Михайлова отличается большой 
близостью к подлиннику; интерпретатору удалось воссоздать глубокий 
лиризм и теплоту тона оригинала, сохранить метафоры и перифразы, 
в следствие чего «русские стихи не менее поэтичны бернсовских» [8, с. 92]. 
Восторженная оценка дана этому переводу Ю.Д. Левиным, который 
полностью привел его в монографии «Восприятие английской литературы в России: Исследования и материалы» (1990), прокомментировав 
следующим образом: «Михайлов, в сущности, первый достойно воссоздал Бернса на русском языке, передал жизнеутверждающий гуманистический пафос, драматизм его поэзии и своеобразие стихотворной 
формы. Под пером Михайлова “русский Бернс” приобрел подлинность, 
которой у него раньше не было» [9, с. 240].
Стихотворение Бернса написано ямбом с рифмой abab. Этот размер сохранен во всех русских переводах, за исключением перевода 
П.И. Вейнберга, использовавшего амфибрахий. Двухоктавная структура 
оригинала воссоздана М.Л. Михайловым, П.И. Вейнбергом, В.М. Михеевым, С. Сапожниковым; А.М. Федоров, С.Я. Маршак, С.Б. Болотин 
и Т.С. Сикорская предложили четыре строфы-катрена, что также не противоречит подлиннику; у С.А. Орлова нет графического деления на строфы.
Из-за подбора такой своеобразной лексики как череп гол, взгляд 
потух от мук, в одном гробу перевод у В.М. Михеева оказался лишенным бернсовской ироничности, которую, впрочем, легко сохранили 
А.М. Федоров, С.Я. Маршак, С.А. Орлов (в первой редакции), С. Сапожников, всего лишь использовав для описания головы постаревшего 
героя лексему лысый или плешивый. Неудачный подбор лексики (не испещрен, оснежен) в переводе А.М. Федорова привел к потере музыкальность бернсовского стиха.
Е.С. Белашова отметила грубые отклонения от формальных особенностей оригинала, допущенные П.И. Вейнбергом [см.: 8, с. 107]. 
П.И. Вейнберг переводил данную песню вместе с еще двумя произведениями Бернса – кантатой “The Jolly Beggars: A Cantata” («Веселые нищие», 1785) и балладой “Lord Gregory, A Ballad” («Лорд Грегори», 1793). 
Переводы предназначались для публикации в «Отечественных записках», о чем П.И. Вейнберг сообщил Н.А. Некрасову в конце мая – начале июня 1868 г. [см.: 10, с. 178; 11, с. 22]. Однако Н.А. Некрасов отобрал 
только два перевода [12, c. 325–336; 13, с. 622], не став печатать «Джона 
Андерсона», и тот появился в 1869 г. в журнале «Дело» [14, с. 183].

Статьи

Согласно Е.С. Белашовой, С.Я. Маршак в данном случае (как и во 
многих других) умело нашел главное, определил своеобразие песни, заключавшееся в глубоком лиризме бернсовских сопоставлений, и подчинил все средства русского языка его выявлению [см.: 15, с. 11]. Говоря 
о переводе С.Я. Маршака, С.Р. Майзельс отметила, что «в разных изданиях имеются разночтения в первом стихе: “Джон Андерсон, когда с тобой…”, “Джон Андерсон, мой друг, Джон…”» [16, с. 770]. Однако на самом деле этих разночтений значительно больше. Так, первая редакция, 
напечатанная в «Литературной газете» в 1938 г., отличается от третьей 
редакции (1959) только начальными тремя стихами: «Джон Андерсон, 
когда с тобой / Делил я хлеб и соль, / Я помню волос твой густой / Был 
черен, точно смоль» (первая редакция; [17, с. 5]) – «Джон Андерсон, мой 
старый друг, / Подумай-ка, давно ль / Густой, крутой твой локон / Был 
черен, точно смоль» (третья редакция; [18, с. 216; 19, с. 212]).
Сравнив первую и вторую редакции перевода С.Я. Маршака в рецензии на книгу «Роберт Бернс в переводах С. Маршака» (1950), опубликованной в 1951 г., А.Т. Твардовский счел, что во втором случае одно из 
лучших стихотворений Бернса «перекалечено ритмически» [20, с. 229], – 
при всей своей относительно большей точности вторая редакция перевода вступает в диссонанс с нормами русского языка: «Джон Андерсон, 
мой друг, Джон, / Подумай-ка, давно ль / Густой, крутой твой локон, 
Джон, / Был черен, точно смоль» [21, с. 140]. Тем не менее, на примере 
перевода С.Я. Маршаком конца первой октавы и начала второй октавы 
второй редакции, Т.Б. Лиокумович в своей статье «Мастерство С. Маршака – переводчика Бернса» (1960) показала, что переводчик в полной 
мере овладел характерным бернсовским приемом подхвата последних 
слов одной строфы началом следующей строфы: «Это придавало его 
стихам песенную непрерывность, позволяло связывать предыдущую 
мысль с последующей и добиваться того, чтобы читатель с неослабевающим вниманием все время следил за ходом изображаемых событий» 
[22, с. 83], ср.: «Теперь ты стал не тот, Джон, / Ты знал немало вьюг. / 
Но будь ты счастлив, лысый Джон, / Джон Андерсон, мой друг! / Джон 
Андерсон, мой друг Джон, / Мы шли с тобою в гору, / И столько славных 
дней, Джон, / Мы видели в ту пору» (вторая редакция; [21, с. 140]) – «Теперь ты снегом убелен, – / Ты знал немало вьюг. / Но будь ты счастлив, 
лысый Джон, / Джон Андерсон, мой друг! / Джон Андерсон, мой старый 
друг, / Мы шли с тобою в гору, / И столько радости вокруг / Мы видели в ту пору» (первая / третья редакция; [17, с. 5; 18, с. 216; 19, с. 212]). 
Во втором и третьем куплетах второй и первой / третьей редакций можно видеть различия в обращениях, причем С.Я. Маршак в конечном 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

итоге отказался от буквального следования оригиналу, характерного 
для второй редакции.
С.А. Орлов в разные годы создал два сильно отличающихся перевода бернсовской песни – «Джон Андерсон, мой друг» в 1939 г. и «Джон 
Андерсон» в 1959 г. В своей статье «На языках народов нашей страны 
(Бернс «Джон Андерсон»)» (1972), представляющей переводы стихотворения на языки народов СССР (украинский, белорусский и т. д.), 
С.А. Орлов воспроизвел свой перевод в изначальном виде, что свидетельствует о том, что к концу жизни он вернулся к ранней редакции, 
напечатанной в 1939 г. [см.: 23, с. 110–111]. Созданный в 1954 г. перевод С.Б. Болотина и Т.С. Сикорской, отчасти соотносимый по тональности с переводами С.А. Орлова, отличается некоторой вольностью 
и философичностью.
Отметим, что большинство позднейших переводчиков Бернса 
(Е.Д. Фельдман, Ю.В. Князев, С.А. Александровский и др.) не обращались к интерпретации бернсовского текста (по крайней мере, опубликованные варианты нам не знакомы). И только С. Сапожников, поставивший задачу представить русскому читателю полного Бернса, 
перевел сразу два существенно различающихся варианта стихотворения: 
«ранний», представляющий собой диалог (передан в изданной в 1765 г. 
второй части собрания Томаса Перси “The Reliques of Ancient English 
Poetry”), и «поздний» – монолог жены, упрекающей своего состарившегося мужа в лени и в сексуальной немощи, который пользовался особой 
популярностью во времена Бернса [см.: 24, с. 1018–1021]. Этот поздний 
вариант, по сути, можно считать шотландской народной песней; его 
принадлежность Бернсу оспаривается исследователями, но не С. Сапожниковым, указывающим в комментариях к переводу: «…непристойный 
вариант песни “Джон Андерсон, родной”, интонация которой намного 
теплее и мягче. Многочисленные версии одноименной народной песни были в ходу до середины XVIII в., и тут Бернс гораздо ближе подходит к их приземленности и сексуальному эгоизму» [24, с. 1165]. Однако 
в реальности здесь было нечто иное: традиционный текст шотландской 
народной песни и его обработка, созданная Бернсом в 1789 г. для “The 
Scots Musical Museum” Джеймса Джонсона: «Обработка Бернса, полемизируя с традиционным текстом, хорошо известным его слушателям, 
утверждает значительно более высокую ступень культуры человеческих 
отношений: здесь нет жалоб, скрытого раздражения, обидных насмешек; 
их место занял мотив гордости, верности, привязанности друг к другу 
людей, прошедших вместе долгую и нелегкую жизнь» [25, с. 625]. Источником мелодии к бернсовскому сочинению стал “The Caledonian Pocket 

Статьи

Companion” Джеймса Освальда; публикация же состоялась в сборнике 
Джеймса К. Дика “The Songs of Robert Burns” в 1903 г.
В оригинале обе октавы начинаются обращением к Джону Андерсону и заканчиваются почти так же, что в сочетании с аллитерацией звуков 
[d] ([dƷ]) и [n] создает песенную основу произведения: “John Anderson my 
jo, John / <…> / John Anderson my jo” [26, p. 160] [Джон Андерсон мой 
любимый, Джон / <…> / Джон Андерсон мой любимый]. М.Л. Михайлов 
и А.М. Федоров отчасти нарушили эту структуру: «Джон Андерсон, сердечный друг! / <…> / <…> сердечный друг! / Джон Андерсон, сердечный 
друг! / <…> / <…> сердечный мой!» (М.Л. Михайлов; [27, с. 151]); «Джон 
Андерсон, мой милый! / <…> / Джон Андерсон, мой Джон! / Джон Андерсон, друг славный, / <…> / Джон Андерсон, мой Джон!» (А.М. Федоров; 
[28, с. 289]). П.И. Вейнберг четко в начале и конце каждой из двух строф 
повторяет «Джон Андерсон, милый мой Джон» [14, с. 188]. Почти так же 
аккуратны В.М. Михеев, С.Я. Маршак, С.Б. Болотин и Т.С. Сикорская, 
С. Сапожников: «Джон Андерсон, мой друг Джон / <…> / Джон Андерсон, мой друг!» (В.М. Михеев; [29, с. 333]); «Джон Андерсон, мой старый 
друг / <…> / Джон Андерсон, мой друг!» (С.Я. Маршак; третья редакция; 
[18, с. 216; 19, с. 212]); «Джон Андерсон, ты помнишь, / <…> / Джон Андерсон, мой друг!» (С.Б. Болотин и Т.С. Сикорская; [30, с. 358]); «Джон 
Андерсон, родной, Джон / <…> / Джон Андерсон, родной» (С. Сапожников; [24, с. 557]). С.А. Орлов начинает и заканчивает октавы поразному, причем особенно своеобразной оказывается у него финальная 
строка: «Джон Андерсон, мой милый Джон, / <…> / Твоя, мой милый 
Джон! // Джон Андерсон, мой милый друг, / <…> / Дай руку мне, мой 
милый Джон, / И вот моя рука!» (первая редакция; [7, с. 248–249]); 
«Джон Андерсон, давным-давно / <…> / Твоя, мой милый Джон. // Джон 
Андерсон, мой верный Джон, / <…> / Дай руку мне, мой милый Джон, / 
И вот – моя рука!» (вторая редакция; [3, с. 31]). Аллитерация прекрасно отражена в переводе М.Л. Михайлова (Джон, Андерсон, сердечный, 
друг), во второй редакции перевода С.А. Орлова (Джон, Андерсон, давным-давно), а также у С. Сапожникова (Джон, Андерсон, родной).
Бернсовская колористическая антонимическая пара like the raven – 
like the snaw (как вороново крыло – как снег), призванная противопоставить молодость и старость при сравнении цвета волос героя с вороновым 
крылом и снегом, нашла отражение во всех русских переводах, причем 
М.Л. Михайлов, П.И. Вейнберг, А.М. Федоров сочли возможным акцентировать появление морщин на лице, лбу, о чем не упоминается в оригинале: “When we were first acquent, / Your locks were like the raven, / Your 
bonnie brow was brent; / But now your brow is beld, John, / Your locks are like 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

the snaw; / But blessings on your frosty pow” [26, p. 160] [Когда мы впервые встретились, / Твои волосы были как вороново крыло, / Твои красивые брови были черны; / А теперь твое чело лысо, Джон / Твои волосы 
как снег; / Но благословения твоей убеленной сединами голове] – «Как 
я сошлась с тобой, / Был гладок лоб твой и как смоль / Был черен волос 
твой. / Теперь морщины по лицу / И снег житейских вьюг / В твоих кудрях; 
но – бог храни / Тебя <...>» (М.Л. Михайлов; [27, с. 151]), «Когда мы 
сошлися с тобой, / Твой волос был черен, как смоль, / И лоб – без морщины одной. / Но нынче морщины на лбу, / И волос как снег убелен… / Спаси 
твою старость, Господь» (П.И. Вейнберг; [14, с. 188]), «Когда, мой друг, 
с тобой / Сошлись мы, – темен волос был / И светел – облик твой. / 
Теперь твой череп гол, Джон, / Твой взгляд потух от мук, / И волос бел – 
но мир тебе» (В.М. Михеев; [29, с. 333]), «Когда сошлись мы, Джон, / 
Твой волос густ был, черен / И лоб не испещрен. / Теперь ты, Джон, стал 
лысым, / Твой волос оснежен. / Но будь благословен он» (А.М. Федоров; [28, с. 289]), «Подумай-ка, давно ль / Густой, крутой твой локон / 
Был черен, точно смоль. / Теперь ты снегом убелен, – / Ты знал немало 
вьюг. / Но будь ты счастлив, лысый Джон» (С.Я. Маршак, третья редакция; [18, с. 216; 19, с. 212]), «Как ты меня любил, / Ты черен, словно 
ворон, был, / И вот ты лыс, мой Джон! / Седая бровь еще черна, / Ты 
снегом опушен, / Благословенна седина» (С.А. Орлов; первая редакция; 
[7, с. 248–249]); «Ты знал мою любовь… / Чернее ворона крыла / Была густая бровь… / И вот уже, мой милый Джон, / Ты снегом опушен… / Благословенна седина» (С.А. Орлов, вторая редакция; [3, с. 31]) (1–4 строки 
фрагмента резко отличаются в разных редакциях), «Как жизнь для нас 
цвела, / и смоль кудрей была черней / вороньего крыла? / А нынче кудри, 
словно снег, / окончен жизни круг, / но будь благословен навек» (С.Б. Болотин и Т.С. Сикорская; [30, с. 358]), «Все помню о былом: / Ты черной 
смоли кудри / Над чистым нес челом; / Теперь твой лоб плешив, Джон, / 
А кудри – снег сплошной: / Но счастлив с вьюжной будь башкой» 
(С. Сапожников; [24, с. 557]). В переводах М.Л. Михайлова, С.Я. Маршака и С. Сапожникова возникает образ вьюги, отражающий сложности жизни и характера героя, а в вольной интерпретации С.Б. Болотина 
и Т.С. Сикорской появляется философский образ круга жизни.
При помощи многократного повтора личного местоимения we (мы), 
а также использования наречия thegither (= together – вместе), устойчивых сочетаний wi’ ane anither (= with one another – друг с другом), hand in 
hand (рука об руку) Бернсом сделан характерный акцент на неразлучности героев и в молодости и в старости: “We clamb the hill thegither; / And 
mony a canty day, John, / We’ve had wi’ ane anither: / Now we maun totter 

Статьи

down, John, / And hand in hand we’ll go; / And sleep thegither at the foot” 
[26, p. 160] [Мы лезли в гору вместе; / И много веселых дней, Джон, / 
Мы провели друг с другом. / Теперь мы должны ковылять вниз, Джон, / 
И рука об руку мы пойдем; / И уснем вместе у подножия]. М.Л. Михайлов сохранил значимые устойчивые сочетания и повтор местоимения 
мы: «Мы вместе в гору шли, / И сколько мы счастливых дней / Друг 
с другом провели! / Теперь нам под гору плестись; / Но мы рука с рукой / 
Пойдем – и вместе под горой / Заснем...» [27, с. 151]. У А.М. Федорова, несмотря на сохранение данных деталей поэтического описания, 
утрачена бернсовская экспрессия, возникла некоторая описательность, 
однообразность: «Вдвоем мы в гору шли / И много дней веселых / Мы 
вместе провели. / Теперь идем мы книзу, / Пойдем вдвоем под склон / 
И там уснем мы вместе» [28, с. 289]. Указанная особенность подлинника 
практически осталась вне внимания П.И. Вейнберга: «Мы на гору лезли 
вдвоем, / И много веселых минут / В пути проживали своем. / Теперь поплетемся мы вниз, / И тихо на путников сон / Сойдет у подошвы горы» 
[14, с. 188]. С. Сапожников уменьшил количество устойчивых сочетаний почти в два раза: «Вдвоем мы лезли в гору, / И уйма славных дней, 
Джон, / Нам выпала в ту пору; / Теперь сползти бы вниз, Джон, / Рука 
в руке с тобой, / И вместе там, внизу, уснуть» ([24, с. 557]). В.М. Михеев, как и С.Я. Маршак, сохранил большую часть характерных устойчивых сочетаний оригинала, однако финальный образ получился у него 
слишком прямолинейным и мрачным: «С тобой мы в гору шли, / И много светлых дней, Джон, / Мы вместе провели. / Идем мы под гору, мой 
Джон, / Ужель друг другу рук / Нам не подать в одном гробу» (В.М. Михеев; [29, с. 333]); ср.: «Мы шли с тобою в гору, / И сколько радости вокруг / Мы видели в ту пору. / Теперь мы под гору бредем, / Не разнимая 
рук, / И в землю ляжем мы вдвоем» (С.Я. Маршак, третья редакция; 
[18, с. 216; 19, с. 212]). Напротив, в обеих редакциях перевода С.А. Орлова концовка излишне оптимистична: «Ты не забыл о том, / Как шли, 
не размыкая рук, / Мы жизнь с тобой вдвоем. / Теперь мы под гору бредем, / Уж смерть недалека… / Дай руку мне, <…>, / И вот моя рука!» 
(первая редакция; [7, с. 249]); «Забыть ли юность нам! / И если жизнь – 
огромный холм, / Мы шли, обнявшись, там. / Теперь мы под гору бредем – / Уж смерть недалека… / Дай руку мне, <…>, / И вот – моя рука!» 
(вторая редакция; [3, с. 31]). У С.Б. Болотина и Т.С. Сикорской появились образы тихого луга и тесного дома, придавшие бернсовскому замыслу иное звучание: «Мы рядом в гору шли, / и столько дней, счастливых дней / сияло нам вдали? / Теперь мы рядом вниз бредем / с горы на 
тихий луг / и рядом ляжем в тесный дом» [30, с. 358].