Стилистика и стихосложение

СТИЛИСТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Серия основана в 2010 году

Гл а в н ы й  р е д а к т о р

д-р филол. наук, проф. Л.П. Крысин

Р е д а к ц и о н н а я  к о л л е г и я:

д-р филол. наук, проф. Е.Л. Вартанова;

д-р филол. наук, проф., член-кор. РАН Ю.Л. Воротников;

д-р филол. наук, проф. Л.К. Граудина;
д-р филол. наук, проф. В.З. Демьянков;
д-р филол. наук, проф. Я.Н. Засурский;

д-р филол. наук, проф., академик РАО В.Г. Костомаров;

д-р филол. наук, проф. Н.И. Клушина;
д-р филол. наук, проф. Н.А. Купина;

д-р филол. наук, проф., академик РАН А.М. Молдован;
д-р филол. наук, д-р пед. наук, проф. Ю.Е. Прохоров

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

Институт русского языка имени В.В. Виноградова

Б.В. Томашевский

СТИЛИСТИКА

И СТИХОСЛОЖЕНИЕ

Курс лекций

Москва

Издательство «ФЛИНТА»

2019

УДК 821.161.1: 801.6(042.4)
ББК 83.3(2=411.2)5/6я73

Т56

Издание осуществлено при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям

Т56 

Томашевский Б.В.
Стилистика и стихосложение [Электронный ресурс] : курс 
лекций / Б.В. Томашевский ; авт. предисл. О.В. Никитин. — 
М. : ФЛИНТА, 2019. — 536 с. — (Стилистическое наследие.)

ISBN 978-5-9765-4160-3

В книге выдающегося филолога Б.В. Томашевского «Стилистика и стихосложение» систематически изложены основные проблемы стилистики художественной литературы — одного из наиболее 
сложных разделов филологии — и стихосложения, представлен анализ произведений русской литературы начиная с XVIII века.

Для специалистов-филологов и студентов.

УДК 821.161.1: 801.6(042.4)
ББК 83.3(2=411.2)5/6я73

ISBN 978-5-9765-4160-3 
© Издательство «ФЛИНТА», 2019

Борис Викторович Томашевский

(1890—1957)

ВЛАСТЬ УМА
(о Борисе Викторовиче Томашевском)

Имя Бориса Викторовича Томашевского (1890—1957) зна
комо любому образованному человеку, хоть раз соприкоснувшемуся с наследием Пушкина. Казалось бы, в эпоху всеобщего увлечения творчеством великого поэта было столько ярких, 
по-своему талантливых имён, что найти культурную нишу в научном пространстве непросто. Надо быть не только интеллектуально высоким филологом, бесконечно любящим XIX век, но
и тонким знатоком истории, культуры и философии той эпохи, 
уметь грамотно толковать многие пересечения западной и русской традиций и вообще жить удивительным временем пушкинского порубежья — надо быть таким же неистовым творцом, 
как он, пусть не в поэзии, но в художестве — в филологии духа. 
Эта наука для Б.В. Томашевского стала призванием, смыслом
всей биографии, верованием, ибо без него невозможны такие
провидческие в художественно-эстетическом смысле книги, как 
«Русское стихосложение. Метрика» (1923), «Теория литературы. 
Поэтика» (1925), «Писатель и книга. Очерк текстологии» (1928), 
«О стихе» (1929), «Пушкин» (1956) и многие другие.

Две темы идут параллельно в его творческих мирах: поэтика
и стихосложение (причём не только русское) и Пушкин. На этом
поприще Б.В. Томашевский выразил себя максимально широко, 
независимо, с филигранной точностью, высочайшей техникой
исследования и культуры слова.

Не думая о том, чтобы в коротком очерке описать жизненный
путь и филологические искания учёного, мы решили коснуться
тех островков творческого восприятия личности Б.В. Томашевского, которые показывают его как фигуру особого масштаба и темперамента в русской науке XX века. В кругу его друзей и соратников
находились такие же неугомонные исследователи-портретисты, 
крупнейшие деятели живого искусства слова без притёртого деления на поэтов, писателей и учёных: И.Л. Андроников, А.А. Ахма

това, В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, С.М. Бонди, О.Л. КнипперЧехова, Ю.Г. Окс ман, А.А. Реформатский, Б.-О. Унбегаун, 
М.А. Цявловский, Р.О. Якобсон и ещё десятки филологов, искусствоведов, историков, архивистов и библиографов — всех тех, кто
вопреки идеологии сверху жил настоящими деяниями — подвигом мысли — и совершал их каждый час, не размениваясь на пустословие партийных собраний и повального «чтоизволизма».

1930-е годы. Идёт подготовка работы над «Полным собрани
ем сочинений» Пушкина. Грандиозный замысел: от лицейских
стихотворений до критики, публицистики, переписки. Привлечены лучшие учёные-текстологи... А за порогом научного благообразия кипели нешуточные страсти: кто-то мечтал о Сталинской
премии, отодвигая истинных пушкинистов на самые дальние
места, другие боролись за места в редколлегии... А Б.В. Томашевского чуть не забыли! Откровения его друга и соратника в
этой нелёгкой работе Г.О. Винокура раскрыли нам неизвестные
страницы филологического быта середины 1930-х:

«Проклятые и мерзкие пушкинистические дела! Вы меня, 
Б. В., не так поняли. Я не уговаривал Вас итти1 в лавочку холуев. Мне только было досадно, что холуи портят Вам настроение и что вся эта мерзость нарушает Ваше душевное спокойствие. <...> Не знаю, согласитесь ли Вы со мною, но я придаю
гораздо большее значение не количеству томов, которые Вам
будут отведены, но просто Вашему участию в руководстве изданием, п<отому> ч<то> остальные руководители никакого доверия с точки зрения высших требований дела не внушают. <...>

Нельзя ли было “переплюнуть” Академию, хотя бы через
И<здательст>во писателей. Ведь какие-то планы Тынянов когдато развивал. Было бы полезно ублюдочному акад<емическому> 
изданию противопоставить хотя бы даже не полное, без рисунков и векселей, но зато действительно хорошее издание»2.

И всё-таки проблемы филологии — главные в личных обра
щениях двух замечательных учёных, которые горели высокими 

1 Так в рукописи.
2 ОР ОРГ. Ф. 645. Картон 35. Ед. хр. № 77. Л. 2. Маши нопись.

идеями и не представляли себя без живого общения и полемики
о самых спорных сюжетах по истории и теории литературы. 

В другом письме Б.В. Томашевскому Г.О. Винокур замечал: 
«Дорогой Борис Викторович, простите, что так долго не отвечал
Вам по вопросу о Пушкине и цензуре, мы говорим не совсем об
одном и том же. Дело, конечно, вовсе не в том, будто Пушкин не
был сыном своего времени. Речь идёт лишь о том, что вряд ли
Пушкин, соображаясь с тем, что у него могут вычеркнуть, сознательно шёл навстречу цензуре и изменял самый замысел — 
он писал, не отказываясь от замысла, даже когда был уверен, что
ему не пропустят — примеры “Онегин” и “Годунов”. В общем я
думаю, что большого разногласия у нас нет <...>»1.

В этой атмосфере приходилось работать не одному Б.В. То
машевскому, но отступить от своих принципов и быть приспособленцем могли далеко не все. Документальные свидетельства тех
лет снова недвусмыслен но показывают тяготы и скитания наших
филологов, которые они могли доверить только самым близким, 
проверенным друзьям. Из письма А.А. Реформатского Б.В. Томашевскому (с таким замечательным обращением «Чудесный Борис
Викторович!»): «Мучительно читаю четверокурсникам основы
сравнительного метода под флагом “Сталинского учения о языке”. 
Им трудно. А мне некогда. Вообще я слегка рехнулся, но в добрую
сторону: стал искренним, простым, честным. К чему бы?»2.

В 1956-м вышла, пожалуй, самая значительная книга
Б.В. Томашевского «Пушкин»3 — событие отнюдь не рядового
масштаба в литературоведении. По сути автор составил новое
жизнеописание народного поэта и с помощью современной методологии науки, опираясь на богатый мировой опыт, проанализировал его творчество как систему, воссоздал исторический
портрет Пушкина на фоне эпохи XIX века. Если бы не сохра
1 Там же. Л. 5. Автограф (19 марта 1937 [?] г.).

2 ОР РГБ. Ф. 645. Картон 38. Ед. хр. № 60. Л. 5. Автограф (5 октября
1950 г.).

3 См.: Томашевский Б.В. Пушкин. Книга первая (1813—1824). М.; Л., 1956. 

Посмертно вышло продолжение монографии: Томашевский Б.В. Пушкин. Книга вторая. Материалы и монографии (1824—1837). М.; Л., 1961.

нившиеся архивы Б.В. Томашевского, мы и не узнали бы, как
отреагировали современники на этот филологический шедевр. 
С.М. Бонди писал автору не просто как другу, а очерчивая и возвышая самое яркое, культурное, высокое в его земном таланте: 

«Сразу хочу поздравить Вас с прекрасной работой. Читаю я
с наслаждением (хотя это не значит, что я со всем согласен — об
этом “см. ниже”). Как всё серьёзно, обстоятельно! Какое уважение к науке, к Пушкину и к читателю! Как хорошо продумано
каждое положение, как великолепно аргументировано! Всё это
так не похоже на наш обычный стиль: общеобязательные предпосылки, в тысячный раз с серьёзным видом повторяемые, безответственная, благонамеренная болтовня, а иногда, для оживления, неожиданные дурацкие фокусы (вроде “симметрии” 
Благого). И как чувствуется в Вашей книге громадный научный
опыт, как он импонирует читателю! Наконец, как прекрасно
написано, как приятно читать этот спокойный, прямо художественно выделанный научный язык! Очень хорошо!

<...> Судя по масштабам работы, Вам ещё надо будет напи
сать два таких тома (если не три). Дай Бог Вам успешно завершить этот замечательный труд! Это будет на много лет основополагающая книга.

Ещё раз спасибо Вам за подарок — и особенно за надпись
на книге. Нас мало остаётся, видевших и переживших всё, что
было1, и не вымазавшихся в грязи и в крови... Нам нужно, хотя
бы издали, держаться друг за друга...»2.

«Испытанный скептик и глубочайший пессимист» Р. Йик
стамрофф, как иногда именовал себя в письмах А.А. Реформатский, откликнулся таким восторженным письмом:

«Дорогой Борис Викторович!

Если бы Вы знали, как Вы меня обрадовали Вашим подар
ком, надписью к нему и даже... марками с Н.С. Лесковым! Вот
мне скоро 56, и лучшего к этой печальной дате я не мог ждать.

1 Далее по тексту фрагмент зачёркнут.
2 Из письма С.М. Бонди Б.В. Томашевскому от 7 октября 1956 г. (ОР РГБ. 
Ф. 645. Картон 35. Ед. хр. № 53. Л. 14—15 об. Автограф).

Книгу “перелистывал”, смотрел “с хвоста” и “снизу”: ука
затели и сноски всегда перьвое1, что надо посмотреть, пока не
прочитаешь насквозь.

Чего там толковать! 46 листов, 36 (? так ли? А не вру насчёт
“Гаврилиады”? А если “Аполлон”, то, пожалуй, и все 45 лет!) — 
т.е. “памятник нерукотворный”! И через сколько унижений, 
ослов и в преодоление глупых слов!

Вы прежде всего молодец, молодец и молодец...»2.
В числе корреспондентов Б.В. Томашевского находились 

учёные с необычной судьбой. Он всю жизнь искал таких людей
и не смущался, когда чего-то не понимал или не знал. Не дойти
до истины, пропустить малейшую деталь, забыть о неточности
Б.В. Томашевский не мог. Он был боговдохновенным филологом! Вот показательный пример. Учёный решил проконсультироваться с известным славистом Борисом Унбегауном, работавшим в конце 1950-х годов в Оксфорде:

«Глубокоуважаемый Борис Осипович3!

Разрешите обратиться к Вам с просьбой решить одну пуш
киноведческую загадку, связанную с произведениями В. Скотта.

<...> Критическая проза в последний раз комментировалась в
9-м томе старого академического изд<ания> соч<инений? Пушкина под ред<акцией> Н.К. Козмина. В этом комментарии Козмин ограничивается указанием, что такой сцены в “Вудстоке” 
нет. Это мне кажется недостаточным. По-видимому, у Пушкина
какая-то описка или обмолвка, но я не допускаю мысли, чтобы
всё это было фантазией Пушкина. Но разъяснение Козмина до
сих пор принимается за абсолютную истину, и никто не искал
цитаты, которую хотел выписать Пушкин.

1 А.А. Реформатский любил «играть» со старой орфографией.

2 Из письма А.А. Реформатского Б.В. Томашевскому от 8 октября 1956 г. 
(ОР РГБ. Ф. 645. Картон 38. Ед. хр. № 60. Л. 23. Автограф). 

3 В ответном письме Б.В. Томашевскому 25 апреля 1957 г. Б.-О. Унбегаун
сделал уточнение: «Моё отчество “Генрихович”; “О” — инициал моего второго 
имени /Оттокар/», обратив внимание коллеги на ошибку в написании отчества
(ОР РГБ. Ф. 645. Картон 41. Ед. хр. № 53. Л. 1 об. Машинопись).