Литература ХХ—XXI веков: Проблемы поэтики

ЛИТЕРАТУРА 
ХХ—XXI ВЕКОВ
Проблемы Поэтики

Коллективная монография

Под редакцией 
С.Н. Аверкиной

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2020

УДК 821
ББК  83.3(0)6
         Л64

А в т о р ы:
С.Н. Аверкина, М.А. Александрова, О.Ю. Анцыферова, М.К. Бронич, 
Г.Л. Гуменная, Н.В. Живолупова, Е.В. Зуева, А.В. Кулагин,  
П.Ю. Лясков, И.В. Морозова, Н.В. Морженкова, О.А. Наумова,  
О.О. Несмелова, А.Г. Садовников, Е.Н. Шевченко, С.М. Фомин

Л64 
  Литература ХХ—XXI веков: Проблемы поэтики [Электронный 
ресурс] : коллективная монография / под ред. С.Н. Аверкиной. — 
М. : ФЛИНТА, 2020. — 198 с.

      ISBN 978-5-9765-4266-2

Монография посвящена творчеству авторов, вписанных в литературную традицию столетия между окончанием Первой мировой войны 
и сегодняшним днем. Определенно, невидимая связь, объединяющая 
привлеченные для анализа тексты, существует: онтологические поиски характеризуют литературный темперамент большинства 
крупных писателей начала — середины ХХ в. и равноправно 
соседствуют 
с 
желанием 
выявить 
социальные 
проблемы; 
художественный 
дискурс 
переплетается 
с 
документальным, 
создавая 
новые 
сложные 
отношения 
между 
вымыслом 
и 
реальностью. 
Но 
неизменной 
остается 
открытость 
слова, 
обращенность его в прошлое и одновременно в будущее. 
Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических 
факультетов вузов.

УДК 821
ББК 83.3(0)6

ISBN 978-5-9765-4266-2 
© Коллектив авторов, 2020
© Издательство «ФЛИНТА», 2020

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Попытка определения границ явлений — задача сложная и неблагодарная. Фактический календарь и логика исторического, духовного развития 
человечества почти всегда расходятся, особенно если говорить о разных 
национальных культурах и литературах. Когда начался ХХ в. и когда он 
закончился — вопрос, который долго еще будет оставаться открытым. Но 
историки, философы, литературоведы не должны обходить его стороной. 
Попробуем внести свой скромный вклад, обернувшись назад, в сравнительно 
недавнее прошлое. Есть страшные вехи, рубежи, которые объединяют русских, европейских, американских мыслителей; существуют и сугубо «личные» травмы, оставившие страшные раны в душе одного поколения. Очевидно, что писатели разных «мастей» и «литературных конфессий» связаны 
неуловимой общностью поэтических интуиций, поэтологического мышления. Именно это стало поводом для написания монографии о тенденциях в 
поэтике литературы ХХ—XXI вв.
Эта книга посвящена творчеству авторов, вписанных в литературную 
традицию столетия между окончанием Первой мировой войны и сегодняшним днем. Определенно, невидимая связь, объединяющая привлеченные для 
анализа тексты, существует: онтологические поиски характеризуют литературный темперамент большинства крупных писателей начала — середины 
ХХ в. и равноправно соседствуют с желанием выявить социальные проблемы; художественный дискурс переплетается с документальным, создавая новые сложные отношения между вымыслом и реальностью. Но неизменной остается открытость слова, обращенность его в прошлое и одновременно в будущее. Мифопоэтический потенциал литературы неисчерпаем, он 
соединяет авторов с архаическими истоками культуры, античностью, средневековьем, романтизмом.
Сегодня, когда пестрые неологизмы вытесняют в гуманитарной науке традиционные термины, хотелось бы вернуться к истокам, обратиться к классикам и отдать им дань. Отсюда название монографии, объединившей статьи 
филологов кафедры русской филологии, зарубежной литературы и межкультурной коммуникации Нижегородского государственного лингвистического 
университета им. Н.А. Добролюбова и коллег из Казани, Коломны, Москвы, 
Санкт-Петербурга.

Коллектив авторов

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ «ЗАЗОР» 
ЛИТЕРАТУРЫ: СЛОВО И ЖИЗНЬ,  
СЛОВО И СМЕРТЬ

Поэтика русской Прозы:  

образная символика, библейские основания 

(л. андреев, а. Платонов)

А.Г. Садовников 
Нижний Новгород

Кризисная эпоха конца XIX — начала XX в. оказала особенно значительное воздействие на писателей, одаренных способностью утонченно-болезненного эстетического переживания трагизма бытия.  
В творчестве Л. Андреева и А. Платонова эта способность выразилась 
в особом характере образной символизации и библейской обращенности художественных текстов. 
Белинский писал, что есть тип художников слова, чье «...вдохновение вспыхивает для того, чтобы через верное представление предмета сделать в глазах всех очевидным и осязаемым смысл его»1.  
Л. Андреев обладал подобного рода художественным мышлением. Интуитивно улавливая в атмосфере окружающей жизни сущностные явления, писатель конкретизирует и опредмечивает их в пределах хронотопа своих произведений.
Поэтика сложно ассоциативной абстрактной образной символики 
Леонида Андреева формировалась в процессе мучительных жизненных, 
эстетико-философских и творческих исканий. Для Андреева вчувствование, слияние с изображаемым объектом — не могли не стать основополагающим принципом художественного осмысления действительности и постольку, поскольку в те эпохи, когда человек испытывает страх, 

1 Чуковская Л. «Былое и думы» Герцена. М.: Худож. лит., 1966. С. 4.

находится в конфликте с окружающим миром, у художника закономерно 
возникает потребность в абстракции, вследствие чего художественная 
воля перестает быть зависимой от объекта изображения.
В этих условиях кристаллизовался уникальный стиль андреевской 
прозы, для которого характерны: лаконичность повествования, отсутствие развернутых, детализированных объективно-нейтральных изображений социальной действительности, активность авторского отношения к героям, ярко выраженная авторская субъективность, стремление 
возвысить настроение над бытом и воплотить это настроение в символической образности, конкретизирующей абстрактные представления.
Картина мира, воплощенная в прозе Леонида Андреева, базируется 
на ряде ключевых абстрактно-символических образов, конкретизированных в границах андреевского интертекста и организованных на 
основании общих принципов формирования языковой картины мира. 
Общеизвестно, что основная функция символизации состоит в образовании некоторого нового понятия. Символ возбуждает спектр ассоциаций, сквозь который действительность, воспринимаемая сознанием, 
воплощается в языковой ткани текста. Ассоциации, возбуждаемые в процессе формирования художественного символа, дают художнику основания, усматривая связь между гетерогенными разнородными сущностями, устанавливать их аналогию, и, прежде всего, аналогию между 
элементами воспринимаемой действительности и миром идей и страстей, владеющих художником, а также различного рода абстрактными 
понятиями, создаваемыми в процессе восхождения от умозрительного 
представления о действительности к ее художественному постижению.
В произведениях Леонида Андреева процесс символизации абстрактных понятий основывается на допущении подобия (или сходства) актуализируемого в тексте понятия о той или иной абстрактной реалии и 
некоторого в чем-то сходного с ней конкретного образно-ассоциативного представления о другой реалии. Причем, выбор того или иного 
символизируемого абстрактного понятия связан, прежде всего, с особенностями писательского мировосприятия, а конкретизирующий его 
художественный образ с одной стороны мотивирован авторской субъективностью, с другой — системой стереотипных образов и эталонов 
современной языковой картины мира. 
Рождающийся в результате данного процесса художественный образ 
(антропометрический по своей сути) ориентирован в сферу создания целост

ного гносеологического образа отображаемой действительности, и, совмещая в себе абстрактное и конкретное, он неизбежно способствует усилению эмоционального воздействия и психологического напряжения.
При анализе образной символики абстрактных представлений в 
прозе Леонида Андреева важно учитывать ее ориентацию на адреса- 
та — на его способность понимания не только интеллектуально, но также 
эмоционально-ассоциативного, предполагающего соотнесение художественных реалий со шкалой этических и эстетических ценностей субъекта в значительной степени детерминированных национально-культурными и образными ассоциациями. В результате читатель оказывается перед задачей постижения трудноуловимого, труднопонимаемого, 
таинственного, данного героям андреевских рассказов в смутных, едва 
сознательных ощущениях, мира внешних и внутренних катастрофических противоречий.
Как непосредственно авторские, так и воплощенные в идеологии 
героев философские, этические, нравственные и другие позиции, а также 
трудноуловимые оттенки их душевных состояний мотивируют и организуют систему образных составляющих хронотопа андреевских произведений. При этом его пространственно-временные координаты и 
детали символизируются и поляризуются в зависимости от меры приобщенности героев к общечеловеческим ценностям и их способности 
к переживанию истинно человеческих чувств, что сам писатель определял как меру человеческого и звериного в человеке. 
В дневнике за 1902 г. Леонид Андреев призывал: «Перестаньте травить человека и немилосердно безжалостно травите зверя»1. Видя в 
этом главную общечеловеческую задачу, писатель стремится выявить 
и наименовать многообразные проявления «звериного», «вражеского», 
«сатанинского» начала в человеке, что однозначно сделать так же невозможно, как невозможно единственное имя Дьявола, который является 
главным субъектом невидимого мира, где идет постоянная борьба между 
добром и злом.
В «Дневнике Сатаны» (1919) Сатана говорит о своем имени и характере отношений с человеком: «...даже мое имя невыразимо на твоем 

1 Андреев Л.Н. [Статьи] // Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. / сост. и подгот. 
текста В.А. Александрова и В.Н. Чуваков, Ком. Ю.Н. Чирвы и В.Н. Чувакова. М.: 
Худож. лит., 1996 (цит. по: http://teatr-lib.ru/Library/Andreev/T_6/).

языке. <...> Но мое истинное имя звучит совсем иначе, совсем иначе! 
Оно звучит необыкновенно, и Я никак не могу втиснуть его в твое узкое 
ухо, не разодрав его вместе с твоими мозгами: пусть Я — Сатана, и 
только. <...> Помни, что необыкновенное невыразимо на твоем чревовещательном языке, и Мои слова только проклятая маска моих мыслей»1.
Именно к выражению невыразимых отголосков «мыслей Сатаны» 
во внутреннем мире человека стремится Леонид Андреев в своих произведениях. Эти отголоски, затмевающие сознание и увлекающие человека в пропасть отступничества, доносятся из темных глубин подсознания андреевских героев, из существующей в человеке и грозящей 
поглотить его бездны. 
При их образном определении Андреев тяготеет к предельным степеням обобщения: «нечто», «что-то», «оно», а при их конкретизации 
использует целый спектр определений, характеризующих негативные 
грани внутреннего бытия: «сумасшествие», «безумие», «ужас», «ложь», 
«жестокость», «страх», «похоть», «мука», «тоска», «отчаянье» и т.д., а 
так же исключительно емкие в смысловом отношении символические 
образы «бесформенного», «ужасающего», «чудовищного», от чего «веет 
безумием и смертью», что «господствует над бедными людьми», чьей 
власти не видно конца.
Авторской эстетической позицией и характером мировосприятия 
и внутреннего состояния героев мотивированы параметры времени 
и особенности пространства и предметной обстановки, их окружающей. Ее образная парадигма организована относительно инвариантных 
образов-символов «тьмы», «молчания», «бесформенности», «пустоты», 
«мрака» и т.д.
В ранней прозе Андреева художественное исследование темных явлений бытия и внутренней жизни человека запечатлено стремление увидеть и их позитивные составляющие. Но это были отдельные попытки, 
не сплотившиеся в целостный художественный мир, преисполненный 
света и жизнеутверждения. 
В период с 1898 по 1905 г. Л. Андреев создал ряд произведений пасхально-святочного-рождественского содержания: «Что видела галка. Из 
рождественских мотивов» (1898), «Баргамот и Гараська» (1898), «Анге
1 Роуз С. Недочеловечество // Прямой Путь: Православный журнал. М., 1992. 
С. 144.

лочек» (1899), «В Сабурове» (1899), «На реке» (1900), «Весенние обещания» (1900), «Праздник» (1900) и другие. Андреевские рассказы, в которых действие и время связаны с христианскими праздниками, очень 
условно можно назвать «пасхальными» или «рождественскими». Мир 
христианский присутствует в раннем творчестве Андреева только косвенно, как бы «жанрово». Дух христианства способствует пробуждению нравственного начала во внутреннем мире андреевских героев и 
их сближению на основе общечеловеческих ценностей, но такого рода 
моменты не влекут за собой гармонизацию человеческих отношений и 
не разрешают мучительных жизненных противоречий. Более того, на 
их фоне тьма и мрак реальности сгущается до степени безысходности. 
Это касается даже самого трогательного андреевского рассказа «Баргамот и Гараська», который писатель сам считал своим творческим дебютом. Среди пасхальных рассказов «Баргамот и Гараська» ближе всех 
андреевских к жанровому канону пасхального рассказа.
Андреев считал Пасху праздником по преимуществу убогой Руси, 
т.е. крестьянской деревни, городских трущоб. Пасха наполняет душу 
убогой Руси «великим ожиданием и трепетом надежды». Однако проявления людской любови и красоты человеческой души, которые воспевает Андреев, сколь прекрасны столь и кратковременны. Друг Андреева, великий писатель М. Горький, высоко оценив рассказ, сказал, что 
в тоне произведения чувствуется «скрытая автором умненькая улыбочка недоверия к факту». Причина такого недоверия состоит в писательском сознании — торжество добра над злом крайне непрочно. При 
чтении рассказа читателя не оставляет ощущение, что праздник Христова Воскресения закончится и Гараська так и останется «пьянчужкой» 
и «скандалистом первым на всей окраине», а Иван Акиндиныч Бергамотов, «городовой бляха № 20», — «степенным, серьезным и солидным человеком, достойным всякого почета и уважения». 
Так, в философско-психологической ситуации (часто моделируемой самим автором, а не замеченной им в жизни) андреевской малой 
прозы проблема человеческого отчуждения, одиночества становится 
одной из главных. 
В контексте той же философско-психологической ситуативности 
формировалась и авторская образная символика.
Исследователи творчества Л. Андреева неоднократно отмечали использование автором ряда образов-лейтмотивов, которые помимо прямого 

значения имеют в произведениях художника и устойчивое символическое. Обычно эти образы являются в эстетике писателя знаками неблагополучия, но иногда выходят за рамки своих устойчивых значений. 
Одним из наиболее частотных символов в ранних андреевских произведениях является образ-символ Тьмы (Темноты, Мрака, Тумана), 
ставший сквозным в более поздних произведениях писателя. Стоит 
отметить, что в 1907 г. писатель создал рассказ с одноименным названием «Тьма». Данный образ закономерно продуктивен в контексте 
рассказов пасхально-святочно-рождественского содержания, где он 
получает различную интерпретацию, но неизменно привносит оттенок тревожности, неизвестности, таинственности, безысходности и т.д.  
В упомянутых выше пасхально-святочно-рождественских произведениях слово «тьма» и производные от него встречаются 9 раз; «мрак» —  
13 раз; «темнота» — 53 раза. Символика тьмы ассоциируется с недобрым, недолжным, несправедливым, деструктивным. В андреевских 
текстах темнота чаще всего — фон действия, знак времени.
Тьма, сохраняя устойчивое символическое значение, порой приобретает олицетворенный характер, рождая своих чудовищ. В рассказе 
«Он» темнота ночи рождает образ, преследующий героя-рассказчика; 
в повести «Жизнь Василия Фивейского» под покровом темноты вьюга 
«оживает», бушует у дверей дома, ведет себя как живое, враждебное 
отцу Василию существо. Попадья, после несчастья с любимым сыном 
«отпадающая» от Бога, в своем сознании рождает безумный план воскресить погибшего ребенка, начинает бояться солнечных дней и прячется в темноте комнаты.
В рассказе «На реке» тьма, прежде всего, является характеристикой 
пространства и времени (действие начинается и заканчивается ночью): 
«Постепенно тьма начала двигаться перед глазами и сбираться в черные пятна, похожие на провалы в темно-сером полотне»1. Состояние 
окружающего мира (темнота, дождь) соответствует тоскливому настроению героя, остро ощущающего свое одиночество. 
Тьма налагает с еще большим трагизмом отпечаток на жизнь Стрелецкой слободы в «пасхальном» рассказе «Весенние обещания»: «Пять 

1 Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1990—1996; Баршт К.А.  
Солнце и «база человека» // Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова.  
2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 169.

месяцев в году Стрелецкая слобода лежала под снегом, и вся жизнь 
тогда уходила в черные маленькие хаты и судорожно билась там, придушенная грязью, темнотой и бедностью»1. 
Тьма и Мрак, окружающие героев, страшны именно своей бесформенностью, неопределенностью очертаний всепроникающего страшного и злого начала, довлеющего над человеком: «...безлюдная и глухая, 
словно вымершая, она (улица) лежала под снегом и была точно отражением безжизненного тусклого неба. И между ней и этим однотонносерым и угрюмым небом быстро нарастала осторожная молчаливая 
тьма»; «Меркулов хрипел и задыхался, и в хате было темно, шуршали 
по стенам невидимые тараканы, и дух людей, живших здесь, страдавших и умерших, делал тьму живой и жутко беспокойной»2. Против этой 
тьмы едва сознательно, но скорбно и горячо негодует главный герой 
рассказа кузнец Василий Васильевич Меркулов: «Не позволю, чтобы 
так все. По какому праву?»3

Но после всех мучительно-прекрасных пережитых героем моментов 
душевного подъема и «весенних обещаний» тьма в его жизни еще более 
сгущается и приобретает кровавый оттенок. Таким образом, любимый 
Андреевым дух Воскресения Христова в сущности не в силах способствовать разрешению противоречий жизни и преодолению разобщенности между людьми. В этом отношении так же оказывается бессилен 
и святой дух Христова Рождества. Как, например, в рассказе «Ангелочек», по сути, пародирующем типичную «рождественскую» исто-
рию о бедном ребенке, которого пригласили в богатый дом и сделали 
на один день счастливым. 
Как это ни парадоксально, но мир, окружающий героев пасхальносвяточно-рождественских произведений, строится как мир антихристианский. По принципу отрицания и выворачивания наизнанку, подмены.
Эмоциональный комплекс, объективируемый в наибольшем количестве произведений Андреева, — сатанинский: «безумие», «ужас», 
«одиночество», «гордыня», «уныние». Невидимый, потусторонний мир 
Андреева — это мир отрицания мира как Божьего творения, причем 

1 Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1990—1996; Баршт К.А.  
Солнце и «база человека» // Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова.  
2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 470—471.
2 Там же. С. 471.
3 Там же. С. 472.