Художественный перевод и сравнительное литературоведение. XI

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД 
И СРАВНИТЕЛЬНОЕ 
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

XI

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2019

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6
Х98

Редакционная коллегия
Д.Н. Жаткин (ответственный редактор),
Т.С. Круглова (ответственный секретарь),
О.С. Милотаева, А.А. Рябова, В.К. Чернин

Художественный перевод и сравнительное литературоведение. XI [Электронный ресурс] : сборник научных трудов  / отв.
ред. Д.Н.  Жаткин. –  М. : ФЛИНТА, 2019. – 656 с.

ISBN 978-5-9765-4154-2 (ФЛИНТА)

Одиннадцатый сборник научных трудов «Художественный перевод и сравнительное литературоведение» включает в себя статьи, посвященные русской переводческой 
рецепции баллады У. Вордсворта «We are Seven», особенностям восприятия Н.С. Гумилевым творчества У. Блейка, уайльдовской теме в произведениях К.И. Чуковского, 
русским и украинским переводам стихотворения И. Мангера «У дороги дерево…» и др. 
Впервые публикуются переводы стихотворений Р. Бернса, выполненные В.Е. Чешихиным-Ветринским, Б.Ф. Лебедевым, А.А. Ефременковым, М.А. Мендельсон-Прокофьевой, статьи В.Н. Энгельгардта «О переводах Л. Мартынова из А. Теннисона 
и У. Шекспира» и »О переводах Л. Мартынова (Сборник «Эрцинский лес», ОмГИЗ, 
1946)», материалы В.М. Федотова из фонда И.А. Кашкина в Российском государственном архиве литературы и искусства. В особом разделе сборника начата публикация переводов В.Г. Бенедиктова из его личного фонда в Отделе рукописей Российской 
национальной библиотеки (переводы мистерии Дж.Г. Байрона «Каин», стихотворений 
А. Мицкевича). В сборнике также представлено творчество современных переводчиков С.А. Александровского, С.В. Антипова, Т.В. Берфорд, А.А. Грибанова, О.Л. Денисовой, О.А. Комкова, А.В. Кроткова, В.А. Русанова, Е.Д. Фельдмана, В.И. Шаповалова, предложивших новые прочтения стихотворных фрагментов Махмуда аль-Кашгари 
(Барсхани), басен Джона Гея, малых поэм Джона Китса, стихотворений Джованни Пасколи, Эмили Дикинсон, Ангелоса Сикелианоса и др.
Предназначен для лингвистов и литературоведов, может использоваться студентами филологических факультетов в качестве учебного пособия по курсам «Введение 
в литературоведение», «История русской литературы».

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6

© Коллектив авторов, 2019
© Издательство «ФЛИНТА», 2019

Х98

ISBN 978-5-9765-4154-2 (ФЛИНТА)

ÑÒÀÒÜÈ

РУССКАЯ ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ РЕЦЕПЦИЯ БАЛЛАДЫ 
ВОРДСВОРТА «WE ARE SEVEN» 1

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

Одна из самых знаменитых баллад Вордсворта “We are Seven” («Нас 
семеро») была написана в Альфоксдене в 1798 г., хотя девочку, ставшую 
героиней произведения, английский поэт повстречал еще в 1793 г. возле замка Гудрич, когда, посетив во время путешествия из Альфоксдена 
в Лентон в сопровождении своей сестры Дороти и друга С.Т. Кольриджа 
остров Уайт и долину Сейлсбери, продолжал свой путь вверх по течению 
реки Уай. Интересен тот факт, что сначала Вордсворт написал последний 
стих первой строфы, и только когда стихотворение было почти закончено, он вернулся к его началу, обратившись за помощью к С.Т. Кольриджу, чей вариант с небольшими корректировками Вордсворта и открывает 
балладу: “A simple child, dear brother Jim, / That lightly draws its breath, / 
And feels its life in every limb, / What should it know of death?” [1, p. 3] [Простодушное дитя, дорогой брат Джим, / Который дышит легко / И живет 
каждой клеточкой, / Тебе ль о смерти знать?].
Большая часть произведения (за исключением первых трех строф) 
представляет собой диалог лирического героя и встреченной им девочки, которая упрямо утверждала, что в ее семье семеро детей, хотя двое из 
них к тому времени уже умерли. Акценты, расставленные Вордсвортом, 
вызвали неприятие многих современников, посчитавших балладу символом идейного и художественного падения поэта, обвинявшегося в проповеди смирения, апологии детского мировосприятия и чрезмерной 
увлеченности проблемами загробной жизни. Однако при непредвзятом 
осмыслении нетрудно заметить, что поэта «волнует не столько вопрос 
о загробной жизни, сколько различие двух сознаний: логически-рассудочного, трезвого сознания взрослого и наивно-мифологического, интуитивного детского сознания, которому свойственна не столько мистика, религиозность, сколько непосредственно-чувственная предметность» 
[2, с. 31]. В восприятии девочки душа и тело человека не существуют

1 Публикация подготовлена в рамках проекта Российского научного фонда № 17-18-01006 
«Эволюция русского поэтического перевода (XIX – начало XX века)».

Статьи

отдельно друг от друга, более того, она не может понять смерти как 
уничтожения однажды возникшей жизни. Следовательно, умереть для 
нее значит уйти, переместиться в пространстве, но не измениться качественно, не разорвать своих связей с миром живых; для нее нет разницы между отплытием братьев на корабле или отъездом в город и уходом 
брата и сестры в могилу. Удивляясь упорству девочки, автор вместе с тем 
всем эмоциональным настроем стихотворения вносит оттенок сожаления, обусловленный тем, что сам он уже не может разделить искренней 
детской веры. По наблюдению И.Г. Гусманова, именно в этом и состоит 
«тоска романтика по утраченной цельности мировосприятия» [2, с. 32]. 
Поэтическая сила баллады английского поэта объясняется гармонией ее содержания и формы: простота, естественность маленькой героини 
с ее светлым взглядом, непосредственностью, привязанностью к природе, 
кладбищу, дому, с ее любовью к близким и верой в бессмертие этой любви 
подчеркнуты безыскусностью и непритязательностью стиха Вордсворта. 
Вероятно, английский поэт сознательно использовал неполную рифмовку четверостиший в духе народной баллады, избегая внутренних 
рифм. И только один раз, в момент кульминации, в десятой строфе, 
когда девочка, потеряв терпение, с искренним недоумением объясняла 
взрослому, что умершие брат и сестра никуда не делись, что они рядом, 
Вордсворт употребил внутреннюю рифму: “Their graves are green, they 
may be seen” [1, p. 4] [Их могилы зелены, их можно видеть]. Затем напряжение внезапно исчезло, девочка спокойно рассказала о своей жизни, – 
и только в последних словах поэта возникла характерная нота отчаяния 
и восхищения, поскольку стало ясно, что девочку не удастся переубедить.
Характерный мотив стирания грани между бренным и вечным, достигаемого благодаря свойствам человеческой памяти, через Вордсворта 
вошел в русскую литературу. В этой связи интересно упомянуть о стихотворении А.А. Ахматовой «Нас четверо (Комаровские наброски)», написанном в ленинградской больнице 19–20 ноября 1961 г. и предваренном эпиграфами из О.Э. Мандельштама («Черты лица искажены…»), 
Б.Л. Пастернака («Анне Ахматовой») и М.И. Цветаевой («О, Муза Плача, прекраснейшая из Муз!..»): «…И отступилась я здесь от всего, / От 
земного всякого блага. / Духом-хранителем места сего / Стала лесная 
коряга. // Все мы немного у жизни в гостях, / Жить – это только привычка. / Чудится мне на воздушных путях / Двух голосов перекличка. // 
Двух? А еще у восточной стены, / В зарослях крепкой малины, / Темная, свежая ветвь бузины… / Это – письмо от Марины» [3, c. 119]. Как 
видим, перекличка с Вордсвортом здесь не только внешняя («Нас семеро» – «Нас четверо»), но и внутренняя: Ахматова воспринимает себя 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

в единстве с тремя ушедшими навсегда талантливыми современниками. 
Комментатор текстов А.А. Ахматовой Н.В. Королева воспринимает название стихотворения «Нас четверо» как ответ на начальную строку стихотворения Б.Л. Пастернака «Нас мало. Нас, может быть, трое…» (1921) 
[4, c. 402]. Однако в данном случае не возникает никаких содержательных параллелей, поскольку Б.Л. Пастернак размышлял о себе и своих 
реальных современниках О.Э. Мандельштаме и В.В. Маяковском.
Баллада Вордсворта вызвала интерес русских поэтов и переводчиков 
еще в 1830-е гг. В Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в фонде цензурных материалов (ф. 831) нами обнаружен первый 
прозаический перевод “We are Seven”, выполненный В.Н. Семеновым 
(под переводом проставлена дата – 21 марта 1831 г.). На первой странице 
рукописи имеются помета «В ЛПРИ» (т. е. в «Литературные прибавления 
к “Русскому инвалиду”») и цензорское заключение: «Не дозволена, потому что сия же статья напечатана в журнале Е<го> И<мператорского> 
В<еличества> наследника, из коего нельзя заимствовать. 14 апреля 1831» 
[5, л. 99]. Из этих помет следует, что публикация в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”» не состоялась, поскольку перевод 
до этого увидел свет в редчайшем ныне издании, готовившемся в 1831 г. 
для наследника престола его воспитателем В.А. Жуковским. Издание 
это – «Муравейник, литературные листы, издаваемые неизвестным обществом неученых людей» (№ 1–5 за 1831 г.) – имело небольшой объем 
(от 22 до 33 страниц в номере), выходило тиражом не более 40 экземпляров и предназначалось для узкого придворного круга.
В связи с тем, что перевод В.Н. Семенова «из Wordsworth» «Нас семеро» ныне практически недоступен, приведем его целиком:

Дитя, которое дышит свободно, полно жизни, может ли, в простоте 
своей, знать, что такое смерть!
Я встретил деревенскую девочку. По словам ее, ей было от роду восемь 
лет. Волосы ее вились кудрями и украшали живописную головку.
Как дитя природы, она имела грубый вид, платье ее походило на одежду 
дикарей; но глаза ее были прекрасны. – И я улыбался при виде сей красоты.
– Скажи мне, душенька, – спросил я ее, – сколько у тебя братьев и сестер? – Сколько? Нас всего семеро, – отвечала она, смотря на меня с удивлением.
– Где ж они? Скажи мне. – Она отвечала: «Нас семеро, двое живут 
в Конвае, а двое на море.
Двое из нас, т. е. мой брат с сестрою лежат на кладбище, а я живу 
с матерью в домике подле них».
«Ты говоришь, что двое живут в Конвае и двое на море, а все-таки вас 
семеро. Объясни мне, душенька, отчего это так?»

Статьи

Девочка возразила: «Нас семеро, мальчиков и девочек, но двое из них на 
кладбище под большим деревом».
«Смотри, как ты резва, как здорова, если двое из вас на кладбище, то 
вас осталось только пять».
«На могилах их растет трава; ты увидишь их в двух шагах от нашей 
хижины; они спят один подле другого.
Там я часто поправляю чулки мои, развешиваю платки, там часто 
лежу я и пою песни.
И часто, сударь, когда сядет солнышко за лес, когда станет смеркаться, я сажусь на их могилу, беру чашку и ужинаю с ними.
Сестрица Анна прежде умерла; она давно стонала на своей постели, 
пока Бог не избавил ее от мученья и не взял к себе.
Ее отнесли на кладбище, а когда прошло лето, брат мой Жан и я играли 
вокруг могилы.
И когда земля покрылась снегом, когда можно было бегать и кататься, 
брат мой Жан должен был уйти за нею; и его положили подле сестрицы».
– Но сколько же вас, – сказал я, – когда двое на небе? – Девочка подхватила: «Ах, сударь, нас семеро».
«Но они умерли; двое из вас умерли, души их на небесах». Напрасно терял я слова; девочка никак не хотела уступить мне и твердила одно: «Нас 
семеро» [5, л. 99–100].

Биография первого русского переводчика баллады Вордсворта Василия Николаевича Семенова (1801–1861) хорошо изучена К.Я. Гротом 
[см.: 6, с. 155–191], и потому остановимся лишь на некоторых деталях. Известно, что В.Н. Семенов находился в товарищеских отношениях 
с А.С. Пушкиным во время обучения в Царскосельском лицее (1814–1817) 
и в последнее десятилетие жизни великого русского поэта (1826–1837); 
в период создания перевода он работал «сторонним цензором» в Главном 
цензурном комитете, где его нередко критиковали за либерализм. Именно первая половина 1830-х гг. стала в жизни В.Н. Семенова ярким творческим периодом, временем увлечения литературой, переводом, русской 
историей и историографией; впрочем, «его слишком увлекающийся, 
непостоянный и нестойкий характер не давал ему сосредоточиться на 
чем-нибудь одном и специализировать свои труды» [6, с. 164]. В.Н. Семенов составил и издал альманах «Комета Белы» на 1833 год, осуществил 
в 1835 г. переделку в стихах драмы Э.Раупаха «Земная ночь», тогда же 
в сотрудничестве с П.И. Кеппеном издавал «Петербургские ведомости», 
однако труды его «не увенчались должным признанием», не привлекли 
«того заслуженного и поощрительного» внимания, на которое В.Н. Семенов «безусловно имел право» [6, с. 173]. Он также планировал издание 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

двенадцатитомной «Библиотеки иностранных писателей о России», которая включала бы материалы XV–XVII вв., однако вышел только один 
том (1837), удостоенный Демидовской премии.
В 1832 г. баллада была переведена известным русским поэтом-романтиком Иваном Ивановичем Козловым (1779–1840); этот перевод, 
вошедший во вторую часть «Собрания стихотворений Ивана Козлова» 
(СПб., 1833) [7, c. 283–286], был близок английскому оригиналу образностью, характерными интонациями, формой построения и сохранением размера и общего количества стихов; немногочисленные изменения, 
внесенные в текст переводчиком, были несущественны и в целом не изменяли основную идею произведения.
В 1835 г. в «Библиотеке для чтения» за подписью «Е.К.» был напечатан перевод «Нас семеро. We are seven Вордсворта» [8, c. 77–79], в котором, отойдя от оригинала, интерпретатор поделил стихотворение на 
пять смысловых частей (вступление, описание девочки, разговор незнакомца и ребенка, рассказ о смерти брата и сестры, заключение), а также сократил два стиха, оборвав шестую и четырнадцатую строфы. Под 
псевдонимом Е.К. в «Библиотеке для чтения» О.И. Сенковского в 1834 г. 
публиковался начинающий литератор Евгений Федорович Корш 
(1809/1810–1897), владевший английским, немецким и французским 
языками, в 1829–1832 гг. работавший переводчиком на Кронштадтской 
таможне, а с 1832 по 1835 г. занимавший должность секретаря генерала-гидрографа Главного морского штаба. И.Ф. Масанов, атрибутировавший в своем словаре этот псевдоним [9, с. 359], также указывал, 
что составителями тома «Литературного наследства», посвященного 
И.В. Гете, псевдоним и публикации под ним в «Библиотеке для чтения» 
ошибочно приписывались Елизавете Алексеевне Карлгоф-Драшусовой 
[10, с. 1001–1002], имевшей публикации за подписью Е.К. в «Современнике» за 1844 г. [9, с. 358].
Английская баллада была также интерпретирована молодым Яковом Карловичем Гротом (1812–1893), впоследствии видным ученымлитературоведом, опубликовавшим свой перевод, ориентированный 
на детскую аудиторию, в 1842 г. в журнале «Звездочка» [11, c. 131–134], 
издававшемся А.О. Ишимовой, а затем включившим его в свой сборник «Стихи и проза для детей», вышедший в Санкт-Петербурге в 1891 г. 
[12, c. 29–32]. Направленность перевода на юного читателя была ощутима в подборе лексики, изобразительно-выразительных средств, однако при этом нисколько не нарушала принципиального для Я.К. Грота 
формального соответствия оригиналу в метрике, рифме и даже в общем 
количестве стихов (шестьдесят девять).

Статьи

Наш анализ был бы неполным без обращения к позднейшему переводу баллады «Нас семеро», выполненному Игорем Сунеровичем Меламедом (1961–2014), поэтом, переводчиком, эссеистом, работавшим 
в разные годы редактором журнала «Юность» и научным сотрудником 
в доме-музее Б.Л. Пастернака в Переделкино. И.С. Меламед, автор книг 
«Бессонница» (1994), «В черном раю» (стихотворения, переводы и статьи 
о русской поэзии, 1998), «Воздаяние» (2010), «О поэзии и поэтах» (эссе 
и статьи, 2014), интерпретатор произведений Вильяма Вордсворта, Джона Донна, Сэмюэля Тейлора Кольриджа, Эдгара По, впервые опубликовал свой перевод в № 11 журнала «Октябрь» за 1996 г. (подборке предшествовала статья Дмитрия Бака «Возвращение к Вордсворту»), затем, 
в 2011 г., включил его в авторскую книгу переводов лирических баллад 
Вордсворта и Кольриджа [13, с. 84–89]; наконец, перевод И.С. Меламеда вошел в том Вордсворта, увидевший свет в 2017 г. в академической серии «Литературные памятники» [14, c. 398–401].
Особо ценимая всеми поэтами «озерной школы», в том числе 
и Вордсвортом, «простота» (“a simple child”) точно акцентирована Семеновым («Дитя, которое дышит свободно, полно жизни, может ли, 
в простоте (здесь и далее курсив наш. – Д.Ж., А.Р.) своей, знать, что 
такое смерть!» [5, л. 99]); в интерпретациях Козлова и Корша она передана через ощущение легкости и безграничной жизненной силы, присущее мировосприятию ребенка, а в переводе Грота отождествлена со 
счастьем, беззаботностью, игривостью: «Легко радушное дитя / Привыкшее дышать, / Здоровьем, жизнию цветя, / Как может смерть понять?» 
(И.И. Козлов; [15, c. 211]), «Ребенку так легко дышать на свете! / Он жизни полон, – и зачем ему / О смерти знать? Нет, мысли эти / Несродны 
детскому уму» (Е.К. <Е.Ф. Корш>; [8, c. 77]), «…Как счастливо дитя! / 
Как беззаботно, как резво! / В нем жизнь играет и кипит; / Смерть непонятна для него» (Я.К. Грот; [12, c. 29]; см. также современный перевод, 
в котором, для большей выразительности, используется сравнение: «Ребенок простодушный, чей / Так легок каждый вдох, / В ком жизнь струится, как ручей, / Что знать о смерти мог?» (И.С. Меламед; [14, с. 398]). 
Семенов, Козлов и Меламед точно указали возраст девочки, которой, согласно английскому оригиналу, было восемь лет: “She was eight years old, 
she said” [1, p. 3] [Ей было восемь лет, она сказала] – «По словам ее, ей 
было от роду восемь лет» (В.Н. Семенов; [5, л. 99]); «Лет восемь было ей» 
(И.И. Козлов; [15, c. 211]); «“Мне восемь”, – молвило дитя» (И.С. Меламед; [14, с. 398]). В других интерпретациях девочка оказалась младше: 
Корш утверждал, что ей семь лет («Семь лет ей, по ее словам» [8, c. 77]), 
Грот – что ей нет и семи («Ей был седьмой лишь год» [12, c. 29]). 

А.А. Рябова, Д.Н. Жаткин

При создании портрета юной героини Вордсворт уделил основное 
внимание ее густым кудрявым волосам (“Her hair was thick with many 
a curl / That cluster’d round her head” [1, p. 3] [Ее волосы были густы со 
множеством кудряшек, / Которые вились вокруг головы]) и выразительным глазам (“Her eyes were fair, and very fair; / – Her beauty made 
me glad” [1, p. 3] [Ее глаза были красивые, очень красивые, / Ее красота обрадовала меня]). Козлов добивался особой теплоты описания с помощью уместного употребления уменьшительно-ласкательной лексики («головка», «малютка»), а также замены «красивых глаз» 
(“eyes <…> fair”) «красивым взглядом»: «Ее головку облегла / Струя густых кудрей / <…> / И радовал меня красой / Малютки милой взгляд» 
[15, c. 211]. Корш, восторженно характеризовавший густые кудри героини и ее «глазки, чудо красоты», вносил в перевод упоминание о плечах, 
на которые ниспадают волосы («Дивлюсь густым ее кудрям, / Волнами 
вьющимся на плечи!» [8, c. 77]), а затем делал не соответствующий оригиналу решительный вывод: «Все в этой девочке отрада» [8, c. 78]. Грот, 
наряду с кудрявыми волосами и «яркими глазами», отмечал румяность 
лица девочки и сравнивал ее прелесть с прелестью ангела: «Как ангел, прелести полна. / У ней кудрявы волоса, / Румяно личико у ней, / 
И что за яркие глаза! / От них мне стало веселей!» [12, c. 29]. Семенов 
описал не только волосы и глаза, но еще и головку ребенка: «Волосы ее 
вились кудрями и украшали живописную головку» [5, л. 99]; «…но глаза 
ее были прекрасны. – И я улыбался при виде сей красоты» [5, л. 99]. 
В позднейшем переводе Меламеда, хотя и упоминается «кудрявая голова», внимание все же акцентировано на глазах, на взгляде, что достигается с помощью эпитетов: «…дитя / С кудрявой головой» [14, с. 398]; 
«Но милый взгляд ее очей / Был кроток и открыт» [14, с. 398]. 
В результате существенной переработки начало третьей строфы 
английского оригинала, характеризовавшее носившую растрепанную 
одежду девочку как жительницу глухой деревни, находившейся среди 
лесов (“She had a rustic, woodland air, / And she was wildly clad” [1, p. 3] 
[У нее был вид жителя деревни, расположенной в лесистой местности, / 
Она была в растрепанной одежде]) получило в переводе Козлова иное 
звучание – его героиня живет в степи, у нее дикий вид и дикий простой 
наряд: «И дик был вид ее степной, / И дик простой наряд» [15, c. 211]. 
Перемещая место действия из лесистой местности в степь, переводчик 
несколько русифицировал текст, поскольку, как известно, в Англии нет 
степей; вместе с тем подчеркивались незаурядность, оригинальность, самобытность героини, дочери степей, подобной романтическим цыганкам 
из произведений современников Козлова. Корш, опустив упоминание 

Статьи

о лесистой местности, акцентировал внимание на различиях городского и более простого сельского образов жизни, сказавшихся на внешнем 
виде девочки, придавших «дикую странность» ее наряду: «Простые, 
сельские черты, / И странность дикая наряда» [8, c. 77]. Еще большая 
оторванность ребенка от цивилизации показана в переводе Семенова: 
«Как дитя природы, она имела грубый вид, платье ее походило на одежду 
дикарей» [5, л. 99]. Более других отклонился от английского оригинала 
Грот, который свел весь фрагмент к краткому сообщению о бедном платье героини, сделанному, к тому же, в виде небольшого отступления, взятого в круглые скобки с целью подчеркнуть всю его незначительность по 
сравнению с очарованием ребенка: «<…> она / (Хоть в бедном платьице) 
была <…>» [12, c. 30]. В новейшем переводе Меламеда также представлена 
скорее убогость одежды, нежели свойственные подлиннику простота и несоответствие нормам: «Одежда жалкая на ней, / И диковатый вид» [14, с. 398].
Особенностью перевода Грота стало использование многочисленных 
восклицательных синтаксических конструкций, призванных показать восхищение автора красотой и непосредственностью ребенка («…Как счастливо дитя!»; «Как беззаботно, как резво!»; «И что за яркие глаза!» [12, c. 29]). 
В оригинале Вордсворта и в переводах Семенова, Козлова и Меламеда 
таких предложений нет; побудительные конструкции у Корша несколько 
искусственны, хотя и выполняют функцию акцентировки внимания на пафосности описания: «Ребенку так легко дышать на свете!» [8, c. 77]; «Дивлюсь густым ее кудрям, / Волнами вьющимся на плечи!» [8, c. 77].
Если у Вордсворта используется, по сути, одно обращение к девочке –“little (sweet) Maid (Maiden)” («малютка», «милашка»), то набор обращений в интерпретации Грота чрезвычайно широк: «крошка», 
«малютка», «душенька», «светик», «мой друг». Козлов, не склонный 
к обращениям, лишь один раз называет девочку «дружком»; у Семенова 
дважды употреблено обращение «душенька»; в переводе Корша использованы обращение «вострушка», подчеркивавшее смышленость девочки, 
и шаблонизированные инверсивные обороты «душа моя» и «друг мой» 
(к последнему склонен и Меламед – «мой свет» (без инверсии), «дитя 
мое», «ангел мой»). В свою очередь девочка в балладе Вордсворта называла незнакомого собеседника «сэром» (“Sir”) и «хозяином / господином» (“Master”), что было трансформировано отечественными интерпретаторами в русифицированное «барин» (И.И. Козлов, Е.Ф. Корш) 
и «сударь» (В.Н. Семенов, Я.К. Грот). 
Упомянутый Вордсвортом в пятой и седьмой строфах «Conway» 
(город или графство Конви/Конуи), что находится в Северном Уэльсе 
(“And two of us at Conway dwell / <…> / <…> two at Conway dwell” [1, p. 3]