Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) : Иронические и саркастические мысли на разные случаи жизни

МИХАИЛ ЕВГРАФОВИЧ САЛТЫКОВ
(Н. ЩЕДРИН)

ИРОНИЧЕСКИЕ И САРКАСТИЧЕСКИЕ МЫСЛИ

НА РАЗНЫЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ

Составитель и автор предисловия
В.В. Прозоров

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2019

УДК 821.161.1-7(082.22)
ББК 84(2=411.2)5-7я48
 
М69

Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) : ИрониМ69 ческие и саркастические мысли на разные случаи жиз
ни  [Электронный ресурс] / сост. и авт. предисл. 
В.В. Прозоров. — М. : ФЛИНТА, 2019. — 160 с.
ISBN 978-5-9765-3949-5

В настоящем издании избранно представлены иронические и саркастические суждения великого сатирика России 
М.Е. Салтыкова (Н. Щедрина) на разные случаи жизни.
Адресуется всем любителям русского слова, интересующимся одновременно актуальными проблемами нашей современной общественной жизни.

УДК 821.161.1-7(082.22)
ББК 84(2=411.2)5-7я48

ISBN 978-5-9765-3949-5 
© Прозоров В.В., составление, 2019
© Издательство «ФЛИНТА», 2019

Предисловие составителя

Сам Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) (1826—
1889) не любил словарей избранных мыслей — «мыслительных обрывков», образующих, по его словам, «безвкусный 
винегрет».
По поводу одного из таких незадачливых опытов, изданных в Петербурге в 1878 г., он заключал: «Отдельные мысли, будучи вырваны из той логической цепи, в которую они 
были первоначально заключены в качестве необходимого 
звена, принимают характер не помнящих родства. Они перестают быть мыслями и делаются краткими и притом совершенно случайными изречениями, о которых нельзя сказать, 
насколько они верны или ложны, потому что Бог весть откуда они явились и куда могут привести»1. Подобная книга — 
«энциклопедия ума» — «человеку вполне невежественному, 
несомненно, поможет приобрести репутацию мудреца в глазах другого, столь же невежественного человека» (9, 449).
Тем более необходимо объясниться относительно замысла книги, посвященной «отдельным мыслям» самого 
Салтыкова-Щедрина2, мыслям, вырванным из сотканного 
авторской волей контекста и представляемым на публичное 
обозрение.

***

С юности я был и остаюсь убежденным поклонником 
щедринского сатирико-публицистического дара. Этим увле чением обязан я в первую очередь своему блистательному 

1 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 20 т. Т. 9. М.: Художественная литература, 1970. С. 448. Все последующие ссылки на это издание 
приводятся в тексте с указанием (в скобках) соответствующих тома и 
страницы.
2 Здесь и далее Михаила Евграфовича Салтыкова (Н. Щедрина) мы именуем привычным для обыденно-речевой и литературноиздательской практики образом.

университетскому учителю — профессору Евграфу Ивановичу Покусаеву (1909—1977). Я прошел его семинары по истории русской сатиры на филологическом факультете Саратовского государственного университета, потом — аспирантуру 
при кафедре русской литературы, которой он заведовал. Защитил дипломную работу, а спустя три года и диссертацию, 
посвященную особенностям художественного мышления 
пи  сателя-сатирика. Затем мне посчастливилось работать на 
той же кафедре под началом Евграфа  Ивановича...
Тесно сближали и общие щедриноведческие дела и инициативы: участие в издании и комментировании самого 
полного на нынешний день щедринского Собрания сочинений в 20 томах, работа в соавторстве с Е.И. Покусаевым над 
книгой для издательства «Просвещение» и другие исследовательские заботы, прямо или косвенно связанные с сатирой Салтыкова-Щедрина...
Изобретательные 
щедринские 
тексты, 
язвительно 
остро объясняя окружающую нас реальность, помогали в 
общении с близкими людьми находить точные определения происходящего на наших глазах. Победительно озорно вершили суд над вероломным пустословием, коварной 
подлостью и беспардонным лицемерием. Только-только 
почувствуешь, как «достает» тебя очередная напасть всепланетарного, всероссийского или местного масштаба — 
полистаешь Салтыкова-Щедрина... И всякий раз совершенно неожиданно открываешь для себя поразительно точный 
и отрезвляюще-ядовитый комментарий к «переживаемому 
моменту»...
Так было во все времена. В читательском мире воспоминание о писателе-сатирике сопровождалось понимающе горестной и многозначительной усмешкой: вот, дескать, что 
на свете творится! ничего не поменялось! как прав был, однако, наш сатирик! Прав, потому что неизменно касался самых затаённых глубин человеческой психологии, укоренённых нравов социально-политической жизни.

***

Сегодня Салтыкова-Щедрина мало кто читает. И с этим 
ничего не поделаешь. Это грустная реальность. В него не 
заглядывают даже те, кто по роду профессиональных занятий мог бы черпать в щедринских текстах бездну удивительных — на разные случаи жизни — премудростей. 
Премуд ростей ехидных и простодушно-лукавых, добросердечных и комичных, провидческих и только по видимости 
наивных...
И прежде Салтыков-Щедрин был труден для читателя, 
настойчиво требуя от него отрешения от праздного досуга, беспокойного погружения в толщи запутанных общественных отношений. Очень избранно его «проходили» в 
средней школе (две-три сказки, главы из романа «Господа 
Головлевы» и/или из «Истории одного города»). Изредка 
(случалось, с большим успехом!) инсценировали. Подходящие цитаты время от времени включались в ответственные 
политические речи — для уместного властного назидания, 
сопровождавшегося «оживлением» и «смехом в зале»...
Теперь же, когда чтение художественных текстов, увы, 
перестает быть делом насущно важным (особенно для входящих в жизнь новых компьютерных поколений), и вовсе 
завершается век автора остроумных, горестно-мудрых и 
вынужденно многословных речевых периодов, автора, постоянно общавшегося со своим читателем на особом — для 
посвященных! — «эзоповом языке». Неукоснительно въедливая цензура приучала читающую аудиторию к искусству 
дешифровки и угадывания мыслей «между строк»...
Прошли 
времена, 
и 
сатирическую 
публицистику 
Салтыкова-Щедрина стало очень трудно воспринимать вне 
погружения в контекст современной ему эпохи, в острые 
журнально-газетные споры позапрошлого века и т.д.
Осторожно предположим, что речь, вероятно, не идет 
пока еще о таких пронизанных глубоким психологизмом 
произведениях, как «Господа Головлевы» или «Пошехонская 

старина», или о вершинных художественно-гро теск ных текстах — «Помпадуры и помпадурши», «Ис тория одного города», «Современная идиллия», о некоторых сказках.
Но, наверняка, щедринские «Губернские очерки», «Невинные рассказы», «Сатиры в прозе», «Наша общественная жизнь», «Признаки времени», «Письма о провинции», 
«Итоги», «Дневник провинциала в Петербурге», «В больнице для умалишенных», «Благонамеренные речи», «В среде 
умеренности и аккуратности», «Круглый год», «Письма к 
тетеньке», «Убежище Монрепо» и ещё десятки сатирических, критико-публицистических и других текстов остаются для наших современников наглухо закупоренными.
Между тем, спрос на них обратно пропорционален их 
внутреннему социально-энергетическому заряду, который с 
годами не только не идет на убыль, но напротив, обнаруживает убийственно точное родство с заботами и болями новых времен. Одна эпоха спешит на смену другой, меняются 
и действующие лица истории, и политические декорации, и 
основные векторы общественного развития, а очень многие 
из раздумий и приговоров Салтыкова-Щедрина сохраняют 
свою убийственную злободневную силу.
Сам писатель в «Пошехонской старине» проницательно 
грустно объяснял долгожительство своих характеристик и 
прогнозов: «<...> хотя старая злоба дня и исчезла, но некоторые признаки убеждают, что, издыхая, она отравила своим ядом новую злобу дня и что, несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их остается 
нетронутою» (17, 9).

***

Вот и хотелось, помня о предупреждениях самого писателя, сделать эти не тускнеющие от времени суждения «из 
вещи в себе» в объект обдумывания и настоящего удовольствия для сегодняшнего читателя. Кто-то ограничится данным здесь, поневоле «урезанным» минимумом, а для кого

то приведенные «отрывки» могут стать первотолчком для 
постепенного и более основательного погружения в сатиру 
Салтыкова-Щедрина.
Извлечение какого бы то ни было речевого периода из 
ладного словесно-художественного контекста для пущего 
его разглядывания и осмысления — всегда для литературоведа операция мучительно трудная. Тем более, когда речь 
идет о щедринских сатирико-публицистических контекстах, в которых мысль, находящаяся в цензурных тисках, 
кипит, вьётся, многократно по ходу дела уточняется, вновь 
и вновь пробует себя саму объявить и прояснить читателюдругу, достучаться до него во что бы то ни стало: «Ах, это 
писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад. Капля по капле сочится писательская кровь, прежде 
нежели попадет под печатный станок» (16-2, 8).
Щедринские иронические и саркастические мысли, 
представленные в этой книге, как правило, не существуют 
как самодостаточные тексты. Они изъяты из беспокойного пространства авторских рассуждений и предъявлены 
здесь в своей относительной, но вместе с тем вполне ощутимой суверенности. Очень часто происходит чудо второго 
их рождения. Наедине с самими собой эти «щедринизмы» 
начинают жить и вести себя совершенно по-новому — отзываться на наши ожидания, уже никак не связанные с собственно авторскими конкретными сюжетами.
Обращаясь к вероятному читателю-другу, СалтыковЩедрин писал: «Я надеялся не столько на то, что ты в совершенстве усвоил себе механизм чтения, сколько на твою 
проницательность и догадливость, на то, одним словом, что 
ты не только читать, но и понимать можешь» (6, 221).

***

Многие вечно злободневные, ключевые явления и универсальные понятия нашей жизни оцениваются автором с самых 
разных сторон. Вот, к примеру, как плодотворно размышля

ет писатель-сатирик о патриотической культуре, о сложном 
спектре чувств, которые с детских лет естественно и органично укореняются в человеке. Он предупреждает, имея в виду 
ненасытное племя предприимчивых хищников: «Отечеству 
надлежит служить, а не жрать его...» (13, 417). Горестно язвит 
по поводу лицемерной путаницы понятий: «Наилучшее выражение патриотизма заключается в беспрекословном исполнении начальственных предписаний» (7, 162). С болью душевной искренне признаётся: «Отечество есть тот таинственный, 
но живой организм, очертания которого ты не можешь для 
себя определить, но которого прикосновение к себе ты непременно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом неразрывною пуповиной» (13, 391)...
Слог у Салтыкова-Щедрина очень богат на иронические оттенки. То автор проникновенно лирически говорит 
«от себя». И тут же, словно бы в насмешку над собой, принимается рассуждать о том же самом предмете горестно 
саркастически. А вскоре, едва заметно переключает наше 
внимание с прямой речи на несобственно-прямую, с чужеродными вкраплениями — «от персонажей», чей интеллектуальный потенциал потрясающе разнообразен. Здесь и 
умники-скептики, и восторженные наблюдатели, и недалёкие ревнители «порядков», и угрюмые ненавистники, и свирепые распорядители...
В этой книге мы представляем как тексты, принадлежащие автору-повествователю, так и восходящие к его сатирическим по преимуществу героям. Иногда в выбранных 
отрывках без дополнительных пояснений упоминаются самые известные из щедринских собирательных персонажей, 
ставшие крылатыми и не требующие специальных комментариев (помпадуры, глуповцы, пошехонцы).
Вынесенные в заголовок этой книги понятия «иронические и саркастические мысли» имеют в виду разную градацию комического и сатирического в приводимых текстах: 
иронические фразы таят в себе скрытую форму тонкой на

смешки; сарказмы — едко насмешливые, язвительные по 
преимуществу речевые периоды. Мы обращаемся здесь и к 
суждениям Салтыкова-Щедрина, исполненным проникновенного лирического пафоса.
Помимо кратких и относительно завершенных текстов, 
приводятся избранные «усеченные» щедринские комические словосочетания, сближающие традиционно не сближаемые понятия и оценки...

***

За порогом этого собрания щедринских мудростей остались его знаменитые собирательные сатирические образы, 
требующие дополнительных комментариев. Помимо упомянутых выше и широко известных помпадуров, глуповцев 
и пошехонцев, это и белибердоносцы, и взволнованные лоботрясы, головотяпы, гулящие люди, куралесы, дантисты, 
жирные кадыки, каплуны мысли, крепкоголовые, легковесные, пенкосниматели, пестрые люди, праздношатающиеся, 
пустоплясы, сердцеведы, складные души, соломенные головы, талантливые натуры, ташкентцы и многие другие. Это и 
ожившие в щедринском сатирическом мире коллективные 
образы, созданные фантазией литературных предшественников Салтыкова-Щедрина: Молчалины, Чацкие, ТяпкиныЛяпкины, Держиморды, Хлестаковы...
Не вошли в наше издание и такие щедринские словосочетания, которые можно с относительной уверенностью 
назвать крылатыми. Касается это, в частности, заглавий 
сказочных произведений Салтыкова-Щедрина: «Премудрый пискарь», «Медведь на воеводстве», «Вяленая вобла», 
«Карась-идеалист», «Коняга», «Баран-непомнящий», «Орелмеценат» и др.

***

Все цитаты из Салтыкова-Щедрина даны (с указанием в 
скобках соответствующего тома, в необходимых случаях — 

полутома, и страницы) по изданию: Салтыков-Щедрин М.Е. 
Собрание сочинений: в 20 т. М.: Художественная литература, 1965—1977. В угловых скобках и постраничных сносках 
помещены уточняющие замечания, принадлежащие составителю. Многоточия в угловых скобках указывают на произведенное сокращение текста.
Цитаты из Салтыкова-Щедрина представлены в последовательности, которой руководствовались редакторы Собрания сочинений. Курсивом обозначена принадлежность 
данной цитаты определенному щедринскому тексту или 
той рубрике (Критика и публицистика; Рецензии; Письма 
и т.д.), под которой данный текст опубликован в двадцатитомнике.
Книгу завершают краткие сведения о жизни и творчестве М.Е. Салтыкова (Н. Щедрина) и указатель произведений писателя, из которых взяты иронические и саркастические мысли на разные случаи жизни.

***

Некролог, посвященный И.С. Тургеневу, СалтыковЩедрин в 1883 г. заключал грустным риторическим вопрошением: «Но знает ли русский народ о Тургеневе? Знает 
ли он о Пушкине, о Гоголе? Знает ли о тех легионах менее 
знаменитых тружеников, которых сердца истекают кровью 
ради него? — вот вопрос, над которым нельзя не задуматься. Впрочем, это вопрос не исключительно русский, но и 
всемирный» (9, 459).
Вопрос остается открытым...
Что же касается представленных в этой книге суждений, 
то всякий, кто попробует к ним приобщиться, наверняка 
подтвердит: многие из них дарят внезапную радость, поднимают настроение, утешают, вызывают на спор, обнаруживают озорное созвучие нашим собственным наблюдениям 
над жизнью. В щедринских текстах — и поиск истины, и колебания живой остроумной мысли, и мудрый, восходящий к