Политические произведения

ПОЛИТИЧЕСКИЕ 
ПРОИЗВЕДЕНИЯ

ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР

Перевод с немецкого В.В. Афанасьева

СБОРНИК НАУЧНЫХ ТРУДОВ

Москва
ИНФРА-М

2022

УДК 32+811.112.2
ББК 66.0:81.2Нем
 
Ш83

Шпенглер О.

Ш83  
Политические произведения : сборник научных трудов / О. Шпенг
лер ; пер. с нем., сост. В.В. Афанасьева. — Москва : ИНФРА-М, 2022. — 
318 с. — (Научная мысль). 

ISBN 978-5-16-010282-5 (print)
ISBN 978-5-16-108284-3 (online)
Политические работы Освальда Шпенглера (1880–1936) оставались 

до недавнего времени не переведены на русский язык, несмотря на то что 
его работа «Годы решений» (1933) имела в предвоенной Германии огромный читательский успех. В ней содержатся основные идеи политической 
социологии Шпенглера, которого считают одним из основателей современной теории международных отношений («Новые формы мировой политики» (1924)). 

Для анализа политики современной России представляет особый ин
терес его статья «Двойной лик России и немецкие восточные проблемы» 
(1923), которая также вошла в предлагаемый сборник.

Данный сборник представляет интерес для всех интересующихся со
временными социальными и политическими проблемами.

УДК 32+811.112.2
ББК 66.0:81.2Нем

Р е ц е н з е н т:

Староверов В.И., доктор философских наук, профессор

ISBN 978-5-16-010282-5 (print)
ISBN 978-5-16-108284-3 (online)

© Афанасьев В.В., перевод 

на русский язык, составление, 
приложение, заключение, 2015

ОСВАЛЬД  ШПЕНГЛЕР 
 
ПРУССАЧЕСТВО  И  СОЦИАЛИЗМ 
 
Перевод В.В. Афанасьева 
 
Эта небольшая книга появилась из набросков, написанных для второго тома «Заката Европы» и отчасти даже явилась зародышем всей моей 
философии. 
Слово «социализм» означает не самый глубокий, но самый громкий 
вопрос современности. Всякий вкладывает в него различный смысл, в 
зависимости от того, что любят и что ненавидят, чего опасаются и чего 
желают. Но никто не обозревает исторические условия в их узости и их 
широте. Является социализм инстинктом или системой? Является он конечной целью человечества или современным состоянием? Является он 
требованием только одного класса? Идентичен он марксизму? 
Распространенной ошибкой является смешение того, что должно 
быть, с тем, что будет на самом деле. Редко встречается свободный взгляд 
на вещи. Я не вижу ни кого, кто бы понимал эту революцию, ее смысл, ее 
длительность, ее окончание. Часто путают отдельные моменты с эпохами, 
грядущий год с грядущим столетием, озарения с идеями, книги с людьми. 
Марксисты сильны только в отрицании, для всего позитивного они бесполезны. Они наконец-то показали, что их мастер был только критиком, а 
не творцом. Для читательского мира марксизм создал понятия. Его литературно созданный и с помощью литературы сплоенный пролетариат был 
реальностью, пока он отказывался принимать реальность. Сегодня становится ясным, что Маркс был только отчимом социализма. В социализме 
есть более древние, более сильные, более глубокие характеристики, чем 
марксистская социальная критика. Они были до Маркса, они будут существовать дальше без него и даже вопреки ему. Они существуют не на бумаге, а в крови. И только кровь решает, каким будет будущее. 
Если социализм не идентичен марксизму, тогда что же это такое? 
Здесь дается ответ на этот вопрос. Сегодня о многом уже догадываются, 
но головы забиты планами, мнениями,  целями. Боятся энергичных действий, бегут к Жан-Жаку Руссо, Адаму Смиту, куда угодно. И хотя все 
это направлено против Маркса, на него продолжают ссылаться. Но время 
партийных программ прошло. Мы, поздние жители Запада, стали скептиками. Идеологические системы не смогут больше вскружить нам голову. 
Программы принадлежат прошедшему столетию. Нам не нужны предложения, нам нужны мы сами. 
Отсюда вытекает задача освобождения немецкого социализма от 
Маркса. Именно немецкого, ибо никакого другого социализма не существует. Об этом невозможно больше молчать. Мы, немцы, по своей природе социалисты, и мы оставались бы ими, если даже ничего не знали об 
этом. Другие не могут быть социалистами. 

Я пишу не о «примирении», не о возврате к прошлому, не об уклонении в сторону, а о судьбе, которую нельзя избежать, даже если закрыть 
глаза, если ее не признавать, с ней бороться и убегать от нее. Судьба ведет того, кто смирился, и тащит того, кто сопротивляется. Старый прусский дух и социалистические убеждения – это одно и то же, несмотря на 
то, что они ненавидят друг друга сегодня братской ненавистью. Этому 
учит не литература, а непреклонная реальность истории, находящаяся в 
крови раса, воспитанная не идеями, а единообразным сдерживанием тела 
и души, на которое не влияют пустые слова, тезисы и выводы. 
Здесь я обращаюсь к той части нашей молодежи, которая может отличать подлые дела, тупые речи и нереальные сказочные планы от силы и 
непобедимости. Она идет своим путем  несмотря ни на что. В этой молодежи дух отцов сформировался в жизненные формы, которые позволяют 
им в бедности и лишениях требовать от себя римской гордости служения, 
подчинения с достоинством. Они не требуют своих прав от других, а следуют своим обязанностям. Все они, без исключений, без различий, стремятся осуществить свою судьбу, которую они чувствуют в себе.  
Безмолвное сознание, которое соединяет отдельных людей в единое 
целое, является самым светлым и глубоким наследием трудных столетий, 
отличающих нас от всех других народов, среди которых мы являемся 
самыми молодыми и последними в нашей культуре. 
Я обращаюсь именно к этой молодежи. Поймет ли она свое будущее, 
будет ли она горда за свою судьбу. 
 
 
РЕВОЛЮЦИЯ 
 
1 
 
В истории нет более трагического народа. Во время великих кризисов 
другие боролись за победу или потери, мы же всегда сражались за победу 
или уничтожение. Начиная с Колина и Гохкирха через Йену и освободительные войны, когда на французской земле путем раздела Пруссии попытались достичь договоренности между союзниками и Наполеоном. В 
час сомнений в Никольсбурге, когда Бисмарк хотел покончить с собой, в 
Седане, когда в последний момент было решено отказаться от объявления 
войны Италией и тем самым единое наступление всех приграничных государств. И, наконец, гроза ужасной войны над всей планетой, раскаты 
грома которой недавно утихли. Только государство Фридриха Великого и 
Бисмарка осмелилось думать о сопротивлении. 
Во всех этих катастрофах немцы боролись с немцами. На поверхности 
истории часто борются друг с другом роды, князья, на сам же деле существует глубокая двойственность  в любой немецкой душе, начиная с готов. Она заметна уже у Барбароссы, Генриха Льва и битве при Леньяно. 
Кто это понял? Кто увидел в Лютере возвращение Видукинда? Какое 
смутное стремление заставило многих немцев бороться за Наполеона и 
сочувствовать тому, что он с помощью французской крови распространял 
на континенте английские идеи? Что общего в битве при Леньяно и «бит

ве народов» у Лейпцига? Почему Наполеон считал главной своей задачей 
устранение маленького фидерицианского мира, хотя в душе и понимал, 
что эта задача невыполнима? 
Мировая война на закате западной культуры представляет собой войну двух германских идей, которые, как и все настоящие идеи, невозможно 
сформулировать, а можно лишь прочувствовать. С самого начала, с битвы 
на Балканах 1912 года, война выглядела  как борьба двух государств, когда на стороне одного нет союзников, а на стороне другого все союзники. 
Она закончилась на стадии окопных боев, уничтожив миллионные армии.  Но  в этом обнаруживается уже новая формула борьбы, которая 
обозначается терминами «социализм» и «капитализм», хотя и в плоском 
смысле прошлого столетия, преувеличивающего значение чисто экономических моментов. За этим скрывается последний духовный вопрос фаустовского человека. 
В этот момент снова появляется наполеоновская загадка, непонятная 
для немцев. На наше оригинальное государство напала английская армия 
Германии, которое является только настолько оригинальным, что его не 
смог понять и скопировать никакой другой народ и поэтому его могли 
только ненавидеть, как ненавидят все непостижимое. 
 
2 
 
И такое возможно. Смертельным здесь стал не космополитизм, а метафизическое самоотверженное, простодушное, одухотворенное и действительно политическое желание, давшее оружие внешним врагам, обладающим практичностью англичан. Это была роковая смесь политических желаний, мыслей и форм, которые мог использовать только англичанин. Для немца, несмотря на тяжелые страдания и готовность к жертвам, это было только поводом для дилетантизма, разрушительного для 
государства, отравляющего и самоубийственного. Он стал невидимой 
английской армией, которую оставил Наполеон после битвы под Йеной 
на немецкой земле. 
Недостаточное знание фактов преследовало немцев, начиная с Штауфенов вплоть до XIX века, когда немецкие профессионалы получили 
название «Михельса». Это препятствовало развитию инстинктов и превращало немецкую историю в серию катастроф. Это привело к неспособности и нежеланию немцев заниматься реальными проблемами, требующими подчинения и уважения. Это выражалось в несвоевременной критике, несвоевременном отдыхе, погоней за идеалами вместо дел, излишней поспешностью, вместо тщательного анализа. Все это делало «народ» 
кучей болтунов, а народное представительство – компанией собутыльников. Все это делало немцев немецкой карикатурой на англичан, что особенно заметно на стремлении к частной свободе и независимости, к которым призывают именно тогда, когда англичанин Джон Буль, обладающий 
правильным инстинктом, этого бы делать не стал. 
Немецкая революция началась 19 июля 1917 года. Судя по ее кровавой форме, она была не просто сменой руководства, а победой проанглийски настроенных сил, воспользовавшихся удобным моментом. Она 

была выступлением не против слабой власти, а против власти вообще. 
Что это такое? Неспособность государственных мужей управлять? Эти  
группы людей не имели ни одного государственного деятеля. Видели они 
только соринку в глазу ответственных лиц? Или они хотели предложить 
новый принцип, а не свои услуги в управлении? Это не было восстанием 
народа, который смотрел на все происходящее с опаской и сомнением, 
хотя и без злорадства в адрес власть имущих. Это была революция в кулуарах парламента. Представители крупных партий, численностью двести 
человек не являются большей частью населения. Эрцбергер был самым 
влиятельнм их демагогом, мастер засад, нападений, скандалов, виртуоз в 
детской игре смещения министров. У него не было ни малейшей тени 
того государственного дарования, который имеет английский парламентарий. Но благодаря свой хватке он сумел увлечь за собой целый рой неизвестных людей, желающих играть какую-нибудь политическую роль.  
Это были эпигоны революции Бидемейера 1848 года, мировоззрением 
которых является оппозиция, а также эпигоны социал-демократии, которым не хватало железной руки Бебеля. Он обладал  прекрасным пониманием реальности и не желал терпеть этот позорный спектакль, требовал и 
добился бы диктатуры справа или слева. Он разогнал бы парламент, а 
пацифистов и приверженцев Лиги наций приказал бы расстрелять. 
Это был «штурм Бастилии» в немецкой революции. Суверенитет партийного лидера – это английская идея. Чтобы его реализовать, необходимо быть по своим привычкам англичанином и понимать стиль английской публичной жизни. Мирабо думал об этом следующее: «Мы живем в 
великое время. Но люди все мелкие и я не вижу ни одного, с кем бы я 
хотел бы пуститься в плаванье». В 1917 году никто не мог повторить эти 
гордые и в то же время смиренные слова. Чисто негативным смыслом 
этой революции был слом государственной машины, отклонение какихлибо претензий со стороны ее, в то же время сами ее деятели не созрели 
для принятия решений. Уничтожение государства, замена его олигархией 
мелких партийных лидеров, которые мыслят себя только в оппозиции, а 
управление считают наглостью и систематическим разрушением основ 
порядка. Они делают это перед лицом смеющегося врага, перед отчаявшимися зрителями, пробуя свою власть на чиновниках, как африканский 
король пробует оружие на своих рабах. Таков был новый дух, пока в роковой час не исчезло последнее сопротивление государства. 
 
3 
 
За выступлением английских противников государства в ноябре 1918 
года неизбежно последовало восстание марксистского пролетариата. События из зала заседаний переместились на улицу. Вслед за мятежом 
«родной» армии восстали читатели радикальной прессы, которых покинули их более умные вожди, поскольку лишь наполовину были убеждены 
в необходимости этих действий. За революцией трусости последовала 
революция пошлости. И снова это был не народ и даже не посоциалистически выученная масса. Это был сброд во главе с литературными отбросами. Истинный социализм, воскресший в 1914 году, нахо

дился в это время на фронте и лежал в массовых захоронениях по всей 
Европе, всеми преданный. 
Это было бессмысленнейшее дело в немецкой истории. Трудно найти 
в истории других народов нечто подобное. Француз отклонил бы сравнение с 1789 годом как оскорбление нации. 
Была ли это Великая немецкая революция? Как тупо, гнило и неубедительно было все это! Там где ждали героев, появились освобожденные 
осужденные, писатели, дезертиры, которые начали грабить, опьяненные 
своей  важностью и отсутствием опасности.  Они бродили, устраняли, 
грабили, решали, избивали, сочиняли стихи. Скажут, что такие фигуры 
оскорбляют любую революцию. Но народ в других революциях выступал 
с такой стихийной силой, что эта пена исчезала, здесь же действовала 
только она. Здесь не было массы скованной одной идеей единства. 
В партии Бебеля было нечто солдатское, отличающее ее от социалистов других стран: четкий шаг рабочих батальонов, спокойная решимость, дисциплина, готовность умереть за что-то потустороннее. С тех 
пор как интеллигентные вожди бросились в объятия бывшего врага – 
мелкого мещанства, душа партии угасла. Они испугались успеха того 
дела, за которое боролись сорок лет, испугались ответственности, когда 
действительность надо было творить, а не критиковать. Здесь впервые 
разделяется марксизм и социализм, классовая теория и общий инстинкт. 
Некоторая доля честности осталась только у спартаковцев.  Самые умные 
потеряли веру в догму, но смелости отказаться от нее полностью у них не 
хватило. Итак, мы наблюдаем театр рабочего класса, который с помощью 
вдолбленных в его сознание понятий был отделен от народа, от их вождей, потерявших свое знамя. Он превратился в массу единомышленников, идущих прежним путем, спотыкаясь и держа перед собой книгу, которую они никогда не читали и никогда не понимали. 
Победителем в революции никогда не бывает один единственный 
класс, как иногда неправильно трактуют 1789 год. Буржуазия – это только 
слово, хотя считается, что всех движет ставшая плотью и кровью идея. 
Они назвались в 1789 году буржуазией, но любой настоящий француз был 
и остается сегодня буржуа, как любой настоящий немец – рабочий. Это 
стиль жизни. У марксистов была власть, но они сами от нее отказались. 
Революция, по их мнению, наступила слишком поздно. Она была ложью. 
 
4 
 
Понимаем ли мы революцию? Когда Бакунин в 1848 году в Дрездене 
призвал сжечь все общественные знания, но он не нашел поддержки и 
удалился, сказав что, «немцы слишком тупы для революции». Неописуемая мерзость ноябрьских дней уникальна. Ни одного важного момента, 
ничего одухотворяющего, ни одного великого человека, ни одного запоминающегося высказывания, ни одного дерзновенного преступления, все 
мелочное, ничтожное, пошлое. Нет, мы не революционеры. Никакая нужда, никакая агитация, никакая партия не способна вызвать восстания и 
разрушить порядок, как было в 1813, 1870 и 1914 годах. За исключением 
нескольких и мечтателей, революция воспринималась всеми  как руша

щийся дом, в особенности это понимали социалистические вожди, которые отказались от того, к чему стремились в течение сорока лет, и отказались от захвата власти. Те же солдаты, которые четыре года героически 
сражались под черно-бело-красным флагом, под красным флагом уже 
ничего не хотели, ни на что не решались, ничего не добились. Революция 
не добавила истинным своим приверженцам мужества, а, наоборот, лишила их смелости. 
Классической страной западноевропейских революций является 
Франция. Громкие слова, потоки крови на улицах, «святая гильотина», 
ночные пожары, преднамеренная смерть на баррикадах, оргии беснующихся масс – все это соответствует садистскому духу этой расы. Все символические слова и дела революции идут из Парижа и плохо копируются 
немцами. Как выглядит пролетарская революция перед лицом вражеских 
пушек, они нам показали в 1971 году. Это, вероятно, произойдет еще раз. 
Англичанин пытается убедить своего внутреннего противника в слабости его позиции. Если это не удается, он спокойно берет меч, револьвер 
и принуждает его без революционных мелодрам. Он отрубает своему королю голову, поскольку он чувствует необходимость этого символа. В 
этом заключается его проповедь без слов. Француз делает это же из реванша, из любви к кровавым сценам, при этом ему приятно, что это голова короля. Без человеческих голов на пиках, без аристократов, повешенных на фонарях, без священников, изрубленных бабами, он остался бы 
неудовлетворенным.  Результат этих великих событий волнует его гораздо в меньшей степени.     Англичанин желает цели, француз – средства. 
Чего же хотели мы? Мы способны только на карикатуры. Доктринеры, 
недоумки, болтуны в церкви Святого Павла и в Ваймаре, маленький 
скандал на улице, народ на заднем плане бесстрастно наблюдает. Но истинная революция – это революция всего народа, единый крик, единый 
порыв, единый гнев, единая цель. 
Именно такая немецкая социалистическая революция произошла в 
1914 году. Она вылилась в законные военные формы. Постепенно она 
преодолеет ужасы 1918 года и станет важным фактором прогрессивного 
развития. 
Но в народной памяти останется не она, а ноябрьское восстание. 
Можно себе представить, как могла бы выглядеть идеальная пролетарская революция. Здесь сразу становится ясной вся трусость, мелочность 
тех, кто выступил в защиту пролетарской идеи. Великие революции творятся железом и кровью. Что бы сделали вожди масс, как бы они повели 
себя в этом положении, как бы повели себя в этом положении индепенденты и якобинцы? А марксисты? В их руках была власть, и могли бы 
решиться на все. Если бы появился хотя бы один великий человек, народ 
пошел бы за ним. Но никогда  еще массовое движение не было втоптано в 
грязь таким жалким образом из-за ничтожества вождей и их последователей. Якобинцы жертвовали другими, потому что готовы были пожертвовать собой. Как сказал Сен-Жюст: «Шагать добровольно по крови и слезам». Они боролись против большевизма в своей стране и против половины Европы на фронте. Они увлекли всех за собой. Они создавали армии 
из ничего, они побеждали без офицеров и оружия. Если бы их последова

тели в 1918 году подняли красное знамя на фронте, если бы объявили 
капитализму борьбу не на жизнь, а на смерть, если бы они выступили, 
чтобы погибнуть первыми, их бы поддержали не только усталые до смерти войска и все офицеры, но и Запад. В такие моменты побеждают идя на 
смерть. Но вместо того, чтобы возглавить Красную армию, они спрятались и получили хорошо оплачиваемые места в рабочих советах. Вместо 
того, чтобы бороться с капитализмом, они боролись с продовольственными складами, оконными стеклами и государственными банками. Вместо того, чтобы жертвовать своей жизнью, они продавали униформу. Эта 
революция проиграла из-за трусости. Сейчас уже поздно. То, что было 
упущено во время венного перемирия и подписания мира. Ничто уже не 
восполнит. Так массовый идеал превратился в грубое требование денег 
без работы, в тунеядство за счет народа, крестьян, чиновников и священников. Словами «Советы», «Диктатура», «Республика» была подменена 
необходимая деятельность настолько, что уже через два года эти слова 
стали смешными. Их единственным «делом» стало свержение монарха, 
хотя республиканская форма правления не имеет ничего общего с социализмом. 
Все это доказывает, что «четвертое сословие» является отрицанием и, 
в отличие от всего остального народа, не может создать ничего положительного. Здесь видно, что если это была социалистическая революция, то 
ее движущей силой был не пролетариат. Класс, который Бебель воспитывал для принятия решений, не состоялся как единое целое. И это останется навсегда, поскольку истраченную энергию порыва невозможно восстановить. Страдание невозможно заменить обидой. Последователи вчерашних программ не должны себя обманывать: лучшую часть рабочего класса они навсегда потеряли, и из вождей великого движения они превратятся в крикливых героев городских беспорядков. От великого до смешного 
только один шаг. 
 
5 
 
Это была великая долгожданная, воспетая в стихах немецкая революция – ужасно ироническое зрелище, и потребуется несколько десятилетий, чтобы немцам стал понятен ее смысл. Эта революция отказалась от 
того, к чему она стремилась и теперь не знает, что она хочет. 
Если посмотреть на это с высоты будущих поколений, то следует заметить следующее: три поздних народа западной культуры создали три 
идеальных формы наличного бытия. Известные лозунги соответствуют 
им: свобода, равенство, братство. Они развились в политические формы 
либерального парламентаризма, социальной демократии и авторитарного 
социализма. Может показаться, что это что-то новое, на деле это лишь 
выражение неизменного жизненного стиля этих народов, который присущ 
только им и не передается другим. 
Античные революционеры пытались достичь такого состояния, при 
котором был бы возможен покой и внутренняя сосредоточенность. Несмотря на страстность внешних проявлений, их природа была оборонительной. От Клеона до Спартака никто и не думал об изменении всеобще

го порядка античного бытия, и занимались только насущными сиюминутными проблемами. Три великих революции на Западе поставили вопрос о власти: должна ли воля отдельного человека подчиняться общей 
воле, или наоборот? При этом каждый народ решил навязать всем свое 
решение. 
Английский инстинкт: власть принадлежит отдельному человеку. 
Имеет место свободная борьба между индивидами. Побеждает сильный: 
либерализм, неравенство. Государство не нужно. Если каждый будет бороться за себя, то в конечном счете выиграют все.  
Французский инстинкт: власть не принадлежит никому. Никакого 
подчинения, порядка и государства: равенство всех, идеальный анархизм. 
На практике (1799, 1851, 1871, 1918) все это сдерживалось деспотизмом 
генералов и президентов. 
В обоих случаях речь идет о демократии, но в различном ее понимании. Но классовой борьбы в марксистском понимании здесь нет. Английская революция создала тип человека независимого, ответственного только перед самим собой. Она не обращалась к сословиям, а только к государству. Государство здесь упразднено как в светском, так и в духовном 
смысле и заменено на преимущества островного положения. Сословия 
здесь существуют и признаются инстинктивно и рабочим классом. «Классовой борьбой» была только французская революция. Но она хотела 
устранить ранги, а не экономические классы. Немногочисленное привилегированное сословие поглощается однообразной народной массой – 
буржуазией. 
Немецкая революция появилась из теории. Немецким, а точнее прусским инстинктом было: власть принадлежит единству, которому отдельный человек должен служить. Это единство суверенно. Монарх является 
только первым слугой государства (Фридрих Великий). У каждого свое 
место. Все приказывают и подчиняются. Начиная с XVIII века это и есть 
авторитарный социализм, по своей сути нелиберальный и антидемократический, поскольку речь идет об английском либерализме и французской демократии. Но также ясно, что этот прусский инстинкт по своей 
природе антиреволюционен. Задачей немцев было приспособить организм XVIII столетия для XX века, что является, можно сказать, специфическим прусским смыслом либерального и консервативного. Эта радикальная теория сделала из части народа четвертое сословие, которое не 
имело под собой оснований в государстве, состоящем из крестьян и чиновников. Она дала название «третье сословие» многочисленным профессиональным группам и сделала его объектом классовой борьбы. В конце 
концов, она сделала социалистическую идею привилегией «четвертого 
сословия». В соответствии с этой конструкцией произошли октябрьские 
выступления, которые стремились достичь того, что давно уже имело 
место быть. В тумане лозунгов были потеряны цели, к которым стремились. В результате развалилось не только государство, но и партия Бебеля, которая представляла собой шедевр истинного социалиста, считавшегося с реалиями. Эта партия была милитаристской и  авторитарной и поэтому представляла собой удивительное оружие для рабочего класса, 
стремящегося привить государству дух нового века. Все это делает рево