Перевод и переводы: история и современность

Г.Т. Хухуни, И.Ф. Беляева, 
И.И. Валуйцева, А.А. Осипова 

ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДЫ 

История и современность

Коллективная монография

2-е издание, стереотипное

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 
2019

УДК 81’25
ББК  81-8
         Х98

Х98 

Хухуни Г.Т.
     Перевод и переводы: история и современность 
[Электронный 
ресурс] 
: 
коллективная 
монография 
/ 
Г.Т. Хухуни, И.Ф. Беляева, И.И. Валуйцева,  А.А. Осипова.  — 
2-е изд., стер. — М. : ФЛИНТА, 2019. — 98 с.

ISBN 978-5-9765-3869-6

В книге рассматриваются актуальные проблемы теории, истории и практики перевода, не получившие до настоящего времени однозначного решения в существующей специальной литературе. Особое внимание уделено переводческой традиции начала 
XIX в., имевшей большое значение для развития переводческой 
мысли, вопросу о так называемом «переводческом буквализме», 
а также отдельным аспектам межъязыковой передачи новозаветных текстов.
Монография предназначена для специалистов в области переводоведения и лингвокультурологии, студентов и аспирантов 
филологических факультетов, а также широкого круга читателей, интересующихся вопросами перевода.

УДК 81’25
ББК 81-8

ISBN 978-5-9765-3869-6 
© Хухуни Г.Т., Беляева И.Ф.,
    Валуйцева И.И., Осипова А.А., 2018
© Издательство «ФЛИНТА», 2018

ПРЕДИСЛОВИЕ

Основу предлагаемой книги составляют статьи, опубликованные 
авторами в различных изданиях и посвященные истории, теории и практике межъязыковой передачи. Будучи естественным продолжением предыдущих работ по указанной проблематике [Хухуни, Валуйцева, Осипова 2014], [Хухуни, Валуйцева, Осипова 2015], [Хухуни, Валуйцева, 
Осипова, 2016], данная монография представляет собой самостоятельное исследование, раскрывающее проблемы, которые в названных трудах не получили освещения или вообще не были затронуты. Основное 
внимание было уделено тем моментам, которые входят в круг научных интересов авторов. Этим объясняется значительное место, которое отведено переводческой традиции начала XIX в.
Авторы считают приятным долгом выразить искреннюю благодарность всем коллегам, общение с которыми способствовало написанию 
данной книги.

АНТИНОМИЯ  
ПЕРЕВОДИМОСТИ / НЕПЕРЕВОДИМОСТИ  
В ИСТОРИИ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ МЫСЛИ  
(К 250-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ 
ВИЛЬГЕЛЬМА ФОН ГУМБОЛЬДТА)

Среди корифеев, определявших ход развития науки о языке, Вильгельм фон Гумбольдт (1767—1835) уже давно завоевал одно из наиболее 
почетных мест. Практически во всех работах по истории лингвистических учений, начиная с трудов, опубликованных в XIX в., рассмотрению и анализу взглядов немецкого ученого уделяется особое внимание. Пожалуй, в этом отношении рядом с ним можно поставить только 
родившего девяносто лет спустя Фердинанда де Соссюра. Помимо собственно языкознания, он внес выдающийся вклад и в область теории 
и практики перевода. Это нашло достаточно полное отражение в трудах и учебных пособиях. Доводилось писать о нем и одному из авторов данной книги [Нелюбин, Хухуни 2006, с. 138—140]. Но далеко не 
всегда лингвистическая и переводческая стороны деятельности В. фон 
Гумбольдта рассматриваются в единстве, а порой оценка его переводческой деятельности оказывается несколько спорной... 
Вспомним многократно воспроизводившуюся цитату из учебника 
основоположника лингвистического переводоведения в нашей стране  
А.В. Федорова. Приведя выдержку из письма В. фон Гумбольдта к А. Шлегелю: «Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного 
народа, либо своеобразия собственного народа за счет своего подлинника. Нечто среднее между тем и другим не только трудно достижимо, 
но и просто невозможно», — А.В. Федоров комментирует ее следующим 
образом: «Эти утверждения принципиальной невозможности перевода 
стояли в непосредственной связи с идеалистическим взглядом Гумбольд- 
та и его единомышленников на языки мира, каждый из которых, по их 
мнению, определяет и выражает национальное своеобразие “духа” (то 

есть также и мышления), свойственного данному народу, а поэтому несводим ни к одному другому языку, как и своеобразие “духа” одного народа 
несводимо к своеобразию “духа” другого народа» [Федоров 1983, с. 31]1.
Среди критических «комментариев к комментарию» А.В. Федорова 
можно отметить работу Р.Р. Чайковского, который справедливо указывает, что «приведенный выше комментарий А.В. Федорова к словам Гумбольдта тем более странен», что «еще при жизни А.В. Федорова исчезла необходимость уличать Гумбольдта в идеализме» [Чайковский 2008, с. 80; 79].
Заметим, что у самого немецкого мыслителя квалификация его взглядов как идеалистических, вероятно, возражений бы не вызвала. Он, как 
и практически все представители немецкой классической философии 
его времени, труды которых составляют вершину философской мысли, 
действительно был идеалистом. Обстоятельство, свидетельствующее 
о том, что идеализм не является препятствием для развития науки. 
В этой связи заслуживают внимания слова Р.Р. Чайковского том, 
что «записывать Гумбольдта в адепты принципа непереводимости по 
меньшей мере несправедливо. Скорее наоборот — именно в лице Гумбольдта идея переводимости получила одного из наиболее авторитетных приверженцев» [Там же, с. 80]2.

1 В оригинале “Alles Übersetzen scheint mir schlechterdings ein Versuch zur 
Auflösung einer unmöglichen Aufgabe. Denn jeder Übersetzer muß immer an einer 
der beiden Klippen scheitern, sich entweder auf Kosten des Geschmacks und die 
Sprache seiner Nation zu genau an seiner Original oder auf Kosten seines Originals zu sehr auf die Eigentümlichkeiten seiner Nation zu halten. Das Mittel hierzwischen ist nicht bloß schwer, sondern geradezu unmöglich” (цит. по [Stolze 2005, 
S. 25—26]). 
2 Как отмечается в более поздней работе [Лысенкова, Чайковский 2017, 
с. 118], несмотря на это, «в подавляющем большинстве случаев, включая и 
постсоветские издания, Гумбольдт предстает идеалистом, отрицающим возможность перевода». Подтверждением, помимо приводимых авторами примеров, может служить и статья Д.М. Бузаджи и А.М. Ковальчука, в которой 
читаем: «Именно В. Гумбольдт на рубеже XVIII—XIX веков впервые определенно высказал мысль о принципиальной непереводимости оригинального 
текста <...> Пессимистические воззрения Гумбольдта на возможность преодолеть переводческие трудности впоследствии укоренились в работах не одного 
поколения ученых и мыслителей, убежденных в справедливости теории принципиальной непереводимости» [Бузаджи, Ковальчук 2014, с. 59].

Вопрос о проблеме переводимости-непереводимости в понимании 
В. фон Гумбольдта более сложен, поскольку в концепции немецкого 
лингвиста вполне могло сочетаться как отрицание принципа переводимости, так и его признание.
Подобное суждение может показаться парадоксальным. Однако в 
данном случае необходимо учитывать учение В. фон Гумбольдта о 
наличии в языке ряда так называемых антиномий, т.е. присущих ему 
противоречий.
«Диалектический мир Гумбольдта — это прежде всего мир антиномий, характеризующих природу языка, его сущность» [Постовалова 
1982, с. 93]. И в этом плане придется признать, что при всей односторонности трактовки А.В. Федорова она содержит указание на необходимость анализировать собственно переводческие / переводоведческие аспекты деятельности ученого вместе с общелингвистическими и 
лингвофилософскими сторонами его научного мировоззрения. (Напомним, что в середине ХХ в. в некоторых работах «философичность»  
В. фон Гумбольдта вообще рассматривалась как основание вычеркнуть 
его из истории языкознания1). В монографии Р. Штольце, фрагмент которой был процитирован выше, интерпретация данного высказывания Гумбольдта оказалась весьма близкой А.В. Федорову. В ней утверждается, 
что основой такого «пессимистического для теории перевода взгляда» 
(für die Übersetzungstheorie eher pessimistische Vorstellung) является лингвистическая концепция Гумбольдта, согласно которой два слова в разных языках никогда полностью не соответствуют друг другу, что объясняется идентичностью языка и мысли: “Der Grund für die Unmöglichkeit 
liegt in der Verschiedenartigkeit der Einzelsprachen, weil ‘kein Wort einer 
Sprache einem in einer Sprache gleich ist’ und dies gründet in der Identität 
von Sprache und Denken <...>” [Stolze 2005, S. 26].
Отметим, что в труде А.В. Федорова в какой-то степени аналогичную оценку получили и воззрения немецких романтиков. Одним из 
виднейших их представителей был и адресат письма, где содержалось 

1 Так, в 50-х годах прошлого века А.С. Чикобава (с именем которого связана 
известная дискуссия по вопросам языкознания 1950 г.) писал: «Неразличением 
философии языка и общего языкознания, неучетом специфики философии 
языка объясняется тот факт, что нередко среди основоположников языкознания наряду с Фр. Боппом, Ял. Гриммом <...> называют В. Гумбольдта, одного 
из крупнейших представителей философии языка» [Чикобава 1959, с. 30].

процитированное утверждение Гумбольдта — Август фон Шлегель. 
Признав, что романтики внесли большой вклад в теорию и практику 
художественного перевода (о чем писали очень многие), автор «Основ 
общей теории перевода» замечает: «Не случайно, что большинство 
высказываний о невозможности перевода <...> принадлежит именно 
поэтам, критикам и филологам, стоявшим на идеалистических позициях, в частности — представителям романтизма <...>» [Федоров 1983, 
с. 31]. Опять-таки — как и в случае с Гумбольдтом — можно согласиться с тем, что проблемы перевода в трудах последних были действительно связаны с их общим мировоззрением. Сравним замечание  
Н.Я. Берковского: «У романтиков перевод — философская тема» [Берковский 2001, с. 46]. И опять-таки, думается, не вполне учитывается тот 
исторический контекст, в котором протекала деятельность и А. Шлегеля с его собратьями, и В. фон Гумбольдта.
Указанное обстоятельство играет весьма важную роль. Приведем 
замечание В.М. Алпатова: «Время, когда работал В. фон Гумбольдт, 
было периодом расцвета немецкой классической философии; в это время 
работали такие великие мыслители, как старший современник В. фон 
Гумбольдта И. Кант и принадлежавший к одному с В. фон Гумбольд- 
том поколению Г. Гегель. <...> несомненно влияние на ученого общей 
философской атмосферы эпохи, способствовавшее рассмотрению крупных, кардинальных вопросов теории. В то же время эпоха сказывалась 
и на научном стиле ученого: перед ним не стояла задача строить логически непротиворечивую теорию <...>» [Алпатов 2001, с. 60].
Последние слова приведенной цитаты дают основание вспомнить 
одну характерную черту эпохи, о которой идет речь, — обостренное 
внимание к противоречиям, присущим человеческому разуму и восприятию мира. Она проявилась и в антиномиях И. Канта, с которым 
часто связывали упомянутую выше «антиномическую» особенность 
лингвистического мировоззрения В. фон Гумбольдта1, и в наиболее 
влиятельной философской системе этого периода, созданной Г. Геге
1 Ср. слова В.И. Постоваловой: «Гумбольдт первый разработал в языко- 
знании учение об антиномиях. На его лингво-философские взгляды глубокое влияние оказало учение Канта об антиномиях разума» [Постовалова 1982,  
с. 93]. Правда, «вопрос о связи гумбольдтовской теории с теми или иными 
философскими концепциями, в частности, И. Канта, по-разному трактуется 
историками науки» [Алпатов 2001, с. 60].

лем, и в присущем романтизму обостренном внимании к контрасту 
между идеалом и действительностью, в результате которого «сквозь 
всю романтическую поэзию проходит тема двойничества» [Микушевич 1971, с. 38]. Разумеется, между теми или иными направлениями и 
течениями интеллектуальной жизни Германии рассматриваемого периода и отдельными ее представителями могли быть достаточно серьезные расхождения, но наличия указанной тенденции это не отменяет1.
Поэтому В. фон Гумбольдт мог, с одной стороны, утверждать, что 
«всякий перевод представляется <...> попыткой разрешить невыполнимую задачу», а с другой — не только самому много заниматься переводами (по замечанию его биографа Р. Гайма, в своих письмах он «говорит 
о своей “переводческой страсти” как о “бешенстве”, которое “им неоднократно овладевает”» [Гайм 1898, с. 193]) и подчеркивать огромную 
историко-культурную функцию переводческой деятельности («Перевод — один из самых необходимых видов литературы, он служит расширению смысловых возможностей и выразительности родного языка» 
[Разговор цитат 1970, с. 484]), но и указывать на собственно лингвистическую возможность межъязыковой передачи, правда, с некоторыми 
оговорками: «Опыт перевода с весьма различных языков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в 
самые тайные религиозные откровения показывают, что, пусть даже 
с равной степенью удачи, каждая идея может быть выражена на любом 
языке» [Гумбольдт 1984, с. 315]2 (курсив наш. — Авт.).
Следует отметить, что взгляды В. фон Гумбольдта в интересующей 
нас области эволюционировали. В труде Р. Гайма отмечается, что если 

1 Так, Н.Я. Берковский заметил: «Гегель не был сторонником романтизма и 
даже враждовал с ним, в особенности в свой зрелый период. И все же он умел 
высказаться на темы романтиков порой сильнее их самих» [Берковский 2001, 
с. 21]. Двойственность отношения В. фон Гумбольдта к романтикам отмечал 
и его биограф Р. Гайм [Гайм 1898, с. 142; 498].
2 Здесь взгляды Гумбольдта напоминают отношение к переводу А. Шлегеля. Он характеризовал перевод как «невыгодное и неблагодарное занятие 
<...> потому, что чем больше переводчик вникает в свою работу, тем больше 
он должен чувствовать ее неизбежное несовершенство», но в то же время подчеркивал, что «переводчик — это посол от нации к нации: благодаря ему взаимное уважение и восхищение порождаются там, где царили бы равнодушие 
или даже вражда» (цит. по [Нелюбин, Хухуни 2006, с. 132—133]).

ранние опыты В. фон Гумбольдта могут быть охарактеризованы «скорее как поэтическое переложение, чем точная передача» [Гайм 1898,  
с. 195], то затем «с каждым годом <...> воззрения Гумбольдта становились все строже и педантичнее» [Там же, с. 198].
В наиболее полной форме эти воззрения были изложены ученым 
в предисловии к переводу трагедии Эсхила «Агамемнон», опубликованном в 1816 г. Сформулированные в ней принципы были опятьтаки во многом схожи с теми установками романтического перевода, 
которые нашли отражение в докладе Ф.-Д. Шлейермахера в Королевской академии наук в Берлине, прочитанном несколько раньше —  
в 1813 г. [Scleiermacher]1. И эти принципы, и их практическая реализация в названном переводе вызывали в последующие годы различные, порой весьма критичные отклики. Это нашло отражение даже в 
весьма уважительной по отношению к Гумбольдту биографии, созданной  
Р. Гаймом: «При всей своей точности этот перевод носит на себе отпечаток педантизма и натуги. Он так точен, что становится деревянным 
и неясным <...> Обыкновенный, незнакомый с греческим языком читатель, прочтя перевод, может понять его не больше, чем если бы ему 
прочли его в оригинале; ему может показаться, что он имеет перед 
собой греческий текст, написанный немецкими буквами» [Гайм 1898,  
с. 198—199]. Однако для нас сейчас важен другой момент — в предисловии Гумбольдта речь идет не о принципиальной возможности / 
невозможности перевода, а о критериях, которым этот перевод должен 
соответствовать. А это имеет смысл только в том случае, если допускается сама его возможность. 
Таким образом, «антиномичный» подход немецкого ученого к проблеме переводимости / непереводимости, если оперировать понятиями логики, осуществляется не столько исходя из дизъюнкции «или», 
сколько на основе конъюнкции «и». 
Отметим, что присущее переводческим воззрениям В. фон Гумбольд- 
та единство противоречий проявлялось в дальнейшем и у других авторов. Об этом, в частности, свидетельствуют слова одного из крупнейших философов ХХ столетия Хосе Ортеги-и-Гассета в эссе с характерным заглавием «Нищета и блеск перевода»: «Мне было очень важно подчеркнуть нищету перевода, мне было особенно важно определить его 

1 Подробнее об этом см. следующий раздел настоящей книги.

трудности, его неосуществимость, однако не для того, чтобы на этом 
остановиться; напротив, чтобы, оттолкнувшись от этого, мы смогли 
устремиться к возможному блеску искусства перевода <...> заявить о 
невозможности занятия переводом не значит отрицать его возможный 
блеск. Напротив, это определение придает ему особое благородство и 
будит в нас подозрение, что перевод имеет смысл» [Ортега-и-Гассет]1.
Конечно, и переводы В. фон Гумбольдта, и его теоретические воззрения воспринимались и оценивались по-разному, порой весьма критично. Здесь можно вспомнить замечание одного из крупных зарубежных историков ХХ столетия: «Энергичная полемика против какой-либо 
доктрины — безошибочный признак того, что эта доктрина чрезвычайно распространена среди современников писателя и даже обладает 
определенной притягательной силой для него самого» [Коллингвуд].  
И то внимание, которое привлекало и продолжает привлекать наследие 
В. фон Гумбольдта, наглядно свидетельствует о том, что оно обладает 
не только историческим значением, но и в полном смысле слова актуальной для современной науки значимостью.

1 Аналогичную мысль высказал В.Б. Микушевич: «Поэтический перевод 
невозможен — это, как ни странно, основная предпосылка работы в этой области. Когда мне попадается стихотворение и я знаю, как его перевести, мне не 
стоит за него браться — получившийся перевод не будет иметь особой ценности. Для меня творческая работа начинается тогда, когда меня охватывает 
чувство невозможности перед стихотворением. Через какое-то время оно начинает прорываться через эту невозможность, что-то образуется — и тогда получается поэтический перевод» [Если я знаю...].