«Замкнутые вселенные» сопротивления: разыскания в пространстве русской культуры

«ЗАМКНУТЫЕ
ВСЕЛЕННЫЕ»
СОПРОТИВЛЕНИЯ

РАЗЫСКАНИЯ
В ПРОСТРАНСТВЕ РУССКОЙ 
КУЛЬТУРЫ

А.В. СКИПЕРСКИХ

Москва
ИНФРА-М
2022

МОНОГРАФИЯ

УДК 130.2(075.4)
ББК 87.6
 
С42

Скиперских А.В.
С42  
«Замкнутые вселенные» сопротивления: разыскания в пространстве русской культуры : монография / А.В. Скиперских. — Москва : 
ИНФРА-М, 2022. — 237 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/1818427.

ISBN 978-5-16-017184-5 (print)
ISBN 978-5-16-105901-2 (online)
Монография представляет собой многолетние наблюдения автора 
за жизнью хронотопов русской культуры. С точки зрения автора, хронотопы изначально присутствуют в особом поле противоположностей, взаимодополняющих ценностей, что только драматизирует самоидентификацию субъекта сопротивления в открывающихся перед ним увлекательных 
и темных мирах «замкнутых вселенных».
Жизнь культуры, равно как и жизнь ее отдельного носителя, создающего текст сопротивления, представляется своеобразным путешествием 
по определенным станциям — хронотопам.
Может найти своего читателя среди тех, кто пытается уловить таинственную морфологию русской культуры и зароненные в ней характеры.

УДК 130.2(075.4)
ББК 87.6

Р е ц е н з е н т ы:
Коротких В.И., доктор философских наук, профессор кафедры философии и социальных наук Елецкого государственного университета 
имени И.А. Бунина;
Нестерчук О.А., доктор политических наук, профессор кафедры 
политологии и политического управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы

ISBN 978-5-16-017184-5 (print)
ISBN 978-5-16-105901-2 (online)
© Скиперских А.В., 2022

Данная книга доступна в цветном  исполнении 
в электронно-библиотечной системе Znanium.com

Введение

Необъяснимость человека сопротивления, его сложность и непроницаемость, скрывающие тайны его извечного оппонирования 
политическому строю и создаваемым в его рамках «правилам 
игры», в полной мере может проецироваться на хронотопы, заключающие его в культуре.
Пространство не принадлежит человеку, выступающему в окружающей его реальности своеобразным пролетарием — человеком, 
не отягощенным собственностью и стремлением к умножению 
капитала. Наоборот, пространство способно подчинять человека, 
притягивая его к себе, таинственно и необъяснимо призывая. Двойственность отношения к окружающему пространству свидетельствует о шатости человека сопротивления, его неукорененности 
в бытии. Такая позиция заставляет человека искать оптимальное 
место для собственного утешения и производство правды на транзитных «станциях», которые в рамках нашего исследования определяются как хронотопы сопротивления. Человек сопротивления 
будет во многом соответствовать тем хронотопам, в рамках которых 
будет производить свои культурные тексты. Именно они будут выступать своеобразным genius loci. Обреченность человека на сопротивление означает его вечное движение — неустанный поиск оптимальной позиции диалога с властью. Диалог с властью оказывается 
неизбежным ввиду всеохватности власти, ее фундаментальной природы. Обретение независимости в жизненном пространстве предполагает постоянное координирование человеком собственного 
места и статуса и сопоставление своей позиции с позицией власти.
Как же нам определить человека сопротивления? Как отдать 
предпочтение тому или иному прочтению или интерпретации? Чью 
объяснительную схему посчитать наиболее удачной? В принципе, 
нам может быть близко определение, данное некогда бунтующему 
человеку Альбера Камю, как «человеку, говорящему нет»1.
Конечно, эта позиция вовсе не говорит об изначальной критичности человека и о врожденной способности несогласия с установками авторитетных инстанций. Позиция сопротивления вызревает 
в человеке, медленно подступает внутри и однажды вырывается наружу, шокируя всех своей откровенностью. А. Камю продолжает: 
«Нередко бывало так, что он безропотно выполнял распоряжения 
куда более возмутительные, чем то последнее, которое вызвало 

1 
Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / пер. 
с фр. — М.: Политиздат, 1990. — С. 124.

бунт <…> Потеряв терпение, он теперь начинает нетерпеливо отвергать все, с чем мирился раньше»1.
Так начинаются метания человека от одного полюса к другому, так 
он уже не может найти покоя, отвязавшись от сдерживающих рамок. 
Вызовы, испытанные его совестью, становятся ключевыми факторами 
последующей активности интересующего нас героя в культурном ландшафте. Активность человека, находящего в фокусе нашего исследования, целиком и полностью есть воспитание в себе субъектного начала — необходимости говорить от собственного имени. Практически 
вся деятельность человека осуществляется в контексте свободного 
действия — каждый шаг оценивается на предмет его автономности, 
неангажированности, принадлежности самому себе. Вот за это и следует бороться интересующему нас человеку, что он и пытается делать, 
намереваясь приблизиться к состоянию, описанному итальянским политологом Маурицио Вироли, когда неким оптимумом будет являться 
«отсутствие физических, психологических или юридических помех 
для того, чтобы действовать по своей воле»2.
Человек, выбирающий тактику сопротивления, обладает склонностью к постоянному движению, всеми силами стремящийся преодолеть тотальный контроль над собой и подчиненность своего 
тела властью, «держащей его мертвой хваткой»3. Рано или поздно, 
человек может достигнуть ситуации, когда сопротивление оказывается неактуально. Расслабляется ли он при этом, вечный борец, 
Сизиф, неустанный искатель проблем? Сложно сказать. Ведь окончание всякого рода войны за право быть собой означает некую пустоту — искомую свободу. Вспомним, как звучит свобода в логике 
Томаса Гоббса. Разве это не отсутствие сопротивления?
Человек сопротивления, фигура которого представляет интерес 
для нас, всеми силами противостоит окружающей реальности, изводящей его и заставляющей играть по своим правилам. Александр 
Блок однажды очень образно выскажется по этом поводу, приведя 
сравнение подступающего тревожного неудобства, как отвратительного серого животного, отравляющей все своим ядом паучихи. Так 
человек искусства оказывается в проигрышной диспозиции в отношении к человеку государеву4. Система политических отношений 

1 
Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / пер. 
с фр. — М.: Политиздат, 1990. — С. 124.
2 
См.: Вироли М. Свобода слуг / пер. с итал. И. Кушнаревой. — М.: Издательский дом НИУ ВШЭ.
3 
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — М.: Ad Marginem, 
1999. — С. 39.
4 
Блок А.А. Собраний сочинений: в 8 т. / под общ. ред. В.Н. Орлова, А.А. Суркова, К.И. Чуковского. — М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. — Т. 5. — Проза: 1903–1917. — С. 69.

претит человеку, стремящемуся обрести себя в творчестве. Конфликт двух представлений об организации реальности, их антагонистичность была отмечена Александром Сокуровым в перестроечном 
интервью «Огоньку». Добрый и мягкий художник противостоит 
жесткому проекту системы — государству необходима «дисциплина 
и стройность рядов»1. Несовпадение художника и политической 
машины открепляет их друг от друга, выталкивая первого на маргиналии общественной жизни. И не только художника. Вообще, любого человека, рано или поздно решившегося на собственные поиски 
справедливости, которую не увидел в мире политическом.
Не является исключением и ситуация, складывающаяся в русской культуре. В этом смысле очень показательно и пронзительно 
звучит Осип Мандельштам:

Я буду метаться по табору улицы темной
…
И все же скрипели извозчичьих санок полозья,
В плетенку рогожи глядели колючие звезды...
Осип Мандельштам
«Я буду метаться по табору улицы темной...» (1925)

Человек, преодолевающий давление власти и имеющий намерение 
покончить с зависимостью от нее, постоянно присутствует в различных хронотопах, чередующихся с определенной регулярностью.
Сопротивление — бесконечный санный путь с остановками 
на маленьких, занесенных станциях. Противоборство с несправедливой машиной превращается в затяжное, а подчас и бесконечное 
путешествие, в драматическую историю с самим собой и окружающей реальностью. Необходимость присутствия в тех или иных 
хронотопах сопротивления подчинено различным временным континуумам — человек находится в каких-то местах дольше, а в какихто эпизодически или даже случайно. В своем движении он минует 
разные места и интерьеры, попадая в различные временные рамки. 
Его движение проходит многочисленные станции — пространства 
и локусы.
Сопротивление предполагает постоянное нарушение установленных властью табу и предписаний. Власть всегда пытается захватить как можно больше территории для жизнедеятельности, 
а отдельного человека сделать послушным налогоплательщиком. 
Пространство — ресурс для роста власти, ее обогащения. Элита использует ренту с контролируемой ею территории. Схожие мысли 
звучат в теоретических построениях американского социолога 

1 
Сокуров А. Одинокий голос человека // Огонек. — 1989. — № 31. — С. 18.

Харви Молотча, видевшего в урбанистическом развитии интересы 
политической элиты1.
Развитие, бурный экономический рост, естественно, не может 
стать прерогативой большинства. Наоборот, он является шансом 
для своих, после которых — хоть потоп, хоть серьезнейшие 
проблемы для всей инфраструктуры. Отсюда в пространстве возникает огромное количество перегородок и барьеров — свободное 
движение человека значительно корректируется. Все ограничения 
фиксируются еще и формальным правом.
И если человек в западной культурной традиции выглядит вполне 
законопослушным, то человеку протеста в русской культуре представляется необходимым постоянно проникать в запрещенные сферы. Это 
может быть связано с первооткрывательством чего-либо, постоянной 
страстью к высвобождению от придавливающих его репрессивных 
институций, а также передвижения по пространству — пустому и бесформенному. Достигая искомых островков благополучия, человек 
отгораживается и обживается в новых неизвестных ему местах, что 
актуализирует наше рассуждение о хронотопах с новой силой. Человек сопротивления — обладатель определенной истины, которую 
он готов обнародовать и раскрывать, находясь в авантюрном поиске. 
Наличие правды в сердце — этого, по словам Ханны Арендт, «мерцающего и часто слабого света, которые некоторые люди в своей жизни 
и в своих трудах, зажигают почти при любых обстоятельствах и которым освещают отведенный им на земле срок»2.
Транзитивный характер сопротивления можно встретить в текстах ряда исследователей. За правду приходится страдать, ее поиск 
сопряжен с бесконечным движением, ради чего затрачиваются 
огромные ресурсы. Как в сказках, поиск правды требует, чтобы 
были стоптаны три пары железных башмаков.
Проговаривание правды всегда чревато для субъекта, вынужденного испытывать на себе прелесть жизни в тоталитарной или 
авторитарной реальности.
Вспомним, как у Александра Галича:

...Хоть всю землю шагами выстели,
Хоть расспрашивай всех и каждого,
С чем рифмуется слово ИСТИНА —
Не узнать ни поэтам, ни гражданам!..
Александр Галич
«Виновники найдены» (1965)

1 
Подробнее о городе как машине роста см.: Molotch H.R. The City as a Growth 
Machine: Toward a Political Economy of Place // American Journal of 
Sociology. — 1976. — Vol. 82. — № 2. — P. 309–332.
2 
Арендт Х. Люди в темные времена. — М.: Московская школа политических 
исследований, 2003. — С. 10.

Заинтересованный в правде, человек сопротивления в русской 
культуре отправляется в бесконечный квест, цели которого слабо 
выражены, пространны. Горизонт постоянно убегает от усталого 
путника, перед которым все пронзительнее и загадочнее раскрывается русская неизведанная даль. Даль зачаровывает и увлекает 
за собой, обещая новые испытания и искушения. Такие опасные 
путешествия, пронизывающие тексты русской культуры, отличают 
отечественные традиции. Многим авторам непосредственно могло 
быть знакомо подобное состояние, сильно притягивающее к себе, 
скрывающее сакральные смыслы человеческой экзистенции. Путешествие на грани жизни и смерти, с постоянной рефлексией пережитого в каких-то случаях становится мечтой русского интеллектуала, а также свидетельством его самостоятельности и презрения 
ко всякому начальству. Последний тезис очень важен. Действительно, неужели собственный уход — свое путешествие — всякий 
раз рассматривающееся как последнее, должно с кем-то согласовывать?! В частности, такие путешествия Льва Толстого за правдой 
могут казаться делом всей жизни, естественным поиском, логично 
вытекающим из чувства правды и совести отдельно взятого человека.
Как некогда справедливо отметил Михаил Бахтин, «приключения правды на земле происходят на больших дорогах, в лупанариях и воровских притонах, в тавернах, на базарных площадях, 
в тюрьмах, на эротических оргиях тайных культов и т.п.»1. Рассматривая тексты русской культуры, понимаешь, что приключения 
правды, действительно, происходят всюду — в грязных углах «петербургского» текста Федора Достоевского и хлыстовских кораблях Дмитрия Мережковского, в публичных домах Александра 
Куприна, полесских корчмах Константина Паустовского, где собираются таинственные майстры, и воровских притонах советского 
писателя Леонида Леонова.
Скованность пространством оказывает серьезное давление на самого субъекта. Особенно пронзительно эта зависимость ощущается 
на стыке эпох, когда существует потребность в новых смыслах. Что 
это будет — божественное провидение или удивительное открытие 
культуры, ее техницистский, механический привет? Но пока, как 
печально констатирует немецкий теоретик культуры Вальтер Беньямин, «наши пивные и городские улицы, наши конторы и меблированные комнаты, наши вокзалы и фабрики, казалось, безнадежно 
замкнули нас в своем пространстве»2.

1 
Подробнее об этом см.: Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. — 
СПб.: Азбука-классика, 2017. — С. 171.
2 
См.: Беньямин В. Краткая история фотографии / пер. с нем. С. Ромашко. — 
М.: Ад Маргинем Пресс, 2015.

Стремясь выскользнуть из удушающей реальности, человек сопротивления соскальзывает в специфические хронотопы, где дышит 
другим воздухом и говорит на языке более или менее органичном 
тому пространству, в котором ему пришлось оказаться. Пространство 
может иметь и этническую, и религиозную выраженность — человекискатель может быть богоискателем и богоборцем, апеллирующим 
к фольклорным, низовым стандартам культуры, что периодически 
раскрывается, скажем, в творчестве Владимира Нарбута1.
В контексте наших разысканий выглядит очень полезной точка 
зрения Александра Шмемана, видевшего в данном движении — богоискательство — поиск истины, поиск церкви, поиск нового идеального дома, согласующееся с характерными для русской культуры практиками поиска «грядущего града» и Царства Божия2. 
Может показаться, что у этих людей есть проблемы с постоянным 
обретением себя на каком-то одном месте, в одной профессии, 
в одной миссии, что и подталкивает их к постоянному шатанию. 
Вместе с тем наша исследовательская оптика намерена «схватить» 
именно таких людей, различая за их фигурами некий таинственный 
и характерный для русской культуры смысл. Объективен и интерес 
к ним со стороны русских и советских интеллектуалов, видевших 
в них продукт определенной системы жизнеустройства.
«Русь изобилует неудавшимися людьми <…> фальшиво добродушные, нарочито болтливые и — будто бы — веселые, но холодные 
изнутри, серые люди, они поражали своей жестокостью, жадностью, волчьим отношением ко всему в жизни», — довольно жестко 
охарактеризует своих героев Максим Горький3.
В русской культуре, которая практически всегда воспроизводилась в достаточно жесткой системе власти, огромным значением наделен непосредственный феномен границы, очерчивающей 
пространство. Внутри большого пространства — полного воздуха 
и убегающего горизонта — человек в русской культуре оказывается 
зависимым от постоянных ограничений4.

1 
См.: Нарбут В. Стихотворения. — М.: Современник, 1990.
2 
Шмеман А. Основы русской культуры. Беседы на Радио Свобода. 1970–
1971. — М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного 
университета, 2017. — С. 28–29.
3 
Горький М. Собрание сочинений: в 16 т. — М.: Правда, 1979. — Т. 7. — С. 43.
4 
На наш взгляд, именно в этом может заключаться одно из ключевых отличий 
русской культуры от европейской и американской культур, на контрасте 
располагающей человека к изучению социального контекста собственного 
существования. В частности, именно об этом рассуждают герои известного 
битнического романа «В дороге» Джека Керуака. Один из героев романа, 
после наскучивших путешествий по США от океана к океану, наконец-то 
хочет поступить в университет для занятия социологией. Социология 

Власть постоянно конструирует их, изобретая границы и рамки. 
В имперской культуре человек обречен быть их вечным заложником. Как справедливо отмечает Владимир Турбин, наибольших 
успехов в этом унизительном контроле над человеком достигает 
тоталитарное государство, подогревающее интерес к границе, 
не только всячески тиражируя образы доблестных пограничников 
с собаками, но и с помощью усиленно насаждаемых других метафор. 
В частности, границы ведомств и многочисленных учреждений охраняют «часовые, вахтеры. На худой конец, мутноглазые тетки, маячащие у входа в учреждения, в помещения контор, издательств, 
редакций газет — эти сниженные пародийные пограничники»1.
В самом деле, кто из нас не испытывал когда-либо грубость вахтера или охранника, начальствующих на контрольно-пропускных 
пунктах системы и выступающих в их рамках перманентной властью.
Движение человека сопротивления в русской культуре связано 
с постоянным балансированием между ситуацией, когда ему приходится пребывать в безопасности, и мятежным, волнительным 
стремлением перейти границу. Человек не верит, что такой большой 
и прекрасный мир может быть закрыт для него странной, необъяснимой волей. Цель данного движения не может быть рационально 
определена — возможно, что это попытка максимального приближения к тайне огромного пространства самой России. Вспомним, 
как в бунинской «Жизни Арсеньева» маленьким автобиографическим героем границы мира понимались как границы леса, открывающегося вдалеке, опушки леса. Видевшийся вдалеке лес был 
словно Геркулесовы столбы для древних греков. Когда человек 
взрослеет, границы мира раздвигаются, мир становится шире, разнообразнее. Мир становится сложноустроенным и наполненным 
противоречиями, утрачивая привычную идилличность.
Мышление человека в русской культуре не далеко уходит 
от способов конструирования реальности человека Средневековья, для которого, как замечает А. Ястребицкая, мир «ограничен бескрайними лесными массивами»2. Вся жизнь обществ, 
в которые включен человек, может быть посвящена постепенному 
отвоеванию пространства — у леса, заключающего в себе удивительный, символический мир. Это освоение и становится постоянным движением, передаваясь в качестве мотива последующим 
периодам времени.

связывается с вольной наукой, с массой свободного времени, позволяющего совмещать получение удовольствия от жизни с научными штудиями.
1 
Турбин В.Н. Незадолго до Водолея. Сборник статей. — М.: Радикс, 1994. — 
С. 6.
2 
Ястребицкая А.Л. Западная Европа XI–XIII веков. — М.: Искусство, 
1987. — С. 19.

Подтверждением этого бесконечного и кажется, что даже и несколько бесцельного движения могут быть сюжеты русской культуры, связанные с ее непосредственными носителями. Особое место 
в русской культуре занимают сюжеты о различных странниках, 
подвижниках, разбойниках, и обращается к ним отнюдь не только 
романтическая традиция. Известный пример — необъяснимый уход 
Льва Толстого из Ясной Поляны, отчасти объясняющийся симпатиями писателя к секте бегунов, искавших постоянного наслаждения, правды и даже смерти именно в дороге.
Довольно созвучно преамбуле нашего исследования хронотопов — «замкнутых вселенных», заключающих в себе человека 
сопротивления, мысль о данном неопределенном путешествии высказана Осипом Мандельштамом:

Я в сердце века — пусть неясен,
А время удаляет цель:
И посоха усталый ясень,
И меди нищенскую цвель.
Осип Мандельштам
«Я в сердце века — путь не ясен...» (1936)

Мотивы движения, встряски, резкого колебания, так или иначе, 
могут присутствовать в текстах как русских классиков (Н. Гоголь, 
И. Тургенев, Ф. Достоевский, Л. Толстой), так и у представителей 
литературы перелома 1917 г. (А. Белый, А. Блок, Б. Пастернак, 
А. Платонов, М. Пришвин и т.д.).
Стремление найти себя в нем, подчиниться колебательной силе 
эпохи присутствует и в других формах искусства. Это и мотив 
ваньки-встаньки — терпеливой русской игрушки, всякий раз восстающей после очередного жестокого унижения и издевательств 
репрессивной машины. Разве не слышится этот мотив в музыкальном искусстве? Скажем, в «Петрушке» Игоря Стравинского? 
Не проступает ли он и в задумчивом голосе Вадима Козина, отправленного в ссылку в Магадан?
Обнаженный, мускулистый пролетарий с булыжником — герой 
скульптуры Ивана Шадра, разве не концентрирует в себе эту нарастающую низовую силу? А сеятель с золотого советского червонца?
Есть и другая сила, более округлая, пластическая. Такова, 
скажем, культура русского модерна, пластика которого сообщается 
с мотивами цветения и увядания, хороводов, танцев, вращений. 
Но на контрасте с ней имеет место быть и угловатый, радикальный 
авангард. Неуклюжие полотеры и разноцветные крестьяне Казимира Малевича могут легко трансформироваться в красную кон