Память: поле битвы или поле жатвы?

С. А. Еремеева

Память: 
поле битвы 
или поле жатвы?

| И  ДЕЛО |

Москва | 2021

УДК 94(41/99)
ББК 63.3(2)6
         Е70

Е70

Еремеева, С.А.

Память: поле битвы или поле жатвы? / С.А. Еремеева. —  Москва: Издатель
ский дом «Дело» РАНХиГС, 2021. — 360 с. — ISBN 978-5-85006-273-6

Активные споры ученых вокруг легитимности понятия «коллективная память» закончились не консенсусом или компромиссом, а естественным 
размежеванием между теми, кто не признает такого «способа упаковки» 
прошлого, и теми, для кого коллективная память как культурная практика 
и предмет исследования существует. После такого разделения для вторых 
пришло время сосредоточить внимание на деталях и противоречиях конкретных ситуаций работы памяти, представляющих помимо сугубо познавательного или академического интереса возможность через отношение 
к прошлому изучать самих себя —  сегодняшних и помнящих.

Память можно рассматривать как механизм —  тогда главным объек том 

исследования станут усилия по конструированию ее и манипулированию 
ею различными мемориальными группами. Память можно рассматривать 
как организм —  тогда акцент в анализе переносится на то, как проявляется память, реализуясь в «низовых» практиках. Хотя конструктивистский 
подход ориентируется на универсальность, а имманентный —  выявляет 
культурную специфичность, изучение памяти и с той и с другой точки зрения показывает, что в реальности разнонаправленные, казалось бы, усилия 
влияют друг на друга, однако способы и результаты их взаимодействия часто оказываются неожиданными.

Память конкретна и изменчива, попытка описать ее наличное состоя
ние всегда будет неполной и запаздывающей. Тем не менее данная книга 
пытается хотя бы отчасти зафиксировать координаты того мнемонического ландшафта, который существует здесь и сейчас —  в России 10-х годов XXI века.

ISBN 978-5-85006-273-6

УДК 94(41/99)

ББК 63.3(2)6

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства
и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2021

Оглавление

Вместо введения  ......................................................................5

Глава 1. Годное прошлое: возможны варианты  .....................9

Инфраструктура влияния  ............................................ 14

Проектирование гетеротопий  ..................................... 25

Воины духовной брани  ...............................................49

(Ре)конструкция традиции и истории  .........................68

Зона рассеяния  ........................................................... 77

У каждого своя война. Три памятника 
жертвам репрессий  ........................................................ 108

Глава 2. Жизнь побеждает смерть 

неизвестным способом  ...........................................127

Не-памятники. Реанимация  ...................................... 130

Муравьиный труд  .......................................................145

Вне повестки  ..............................................................163

Воля вспомнить  .............................................................. 184

Поколение пост-пост-  .................................................... 205

Навечно неизвестный: смерть после смерти  ............... 224

Глава 3. Боль, которую больно терять  .................................251

Кэтрин Мерридейл: 
специфика/структуры советского опыта  ................... 253

Поли Джонс: обреченные на травму ..........................283

Алейда Ассман: трудности перевода  .........................294

Бои за теорию  ................................................................. 325

Победителей не будет. Вместо заключения  ....................... 338

Список литературы  ..............................................................349

Аустерлиц все продолжал в тот день говорить 
о следах, которые оставляет боль в истории, испещренной, как он утверждал, бесчисленными, 
еле видимыми линиями.

В. Г. Зебальд. Аустерлиц

Вместо введения

Введение придает работе респектабельность. Появившееся за последние тридцать лет огромное 
количество книг в области (формировавшейся по мере их появления) memory studies сделало необходимым расстановку опознавательных 
знаков, свидетельствующих о теоретической 
подкованности, методологической мудрости 
и чистоте намерений автора. Часто это занятие 
оказывается настолько увлекательным, что заставляет усомниться в самой реальности предмета ну или, по крайней мере, делает ее относительно неважной.

За несколько десятилетий споров сторонни
ки «правильного» подхода к прошлому (история 
или память?) размежевались, миссионерская деятельность стала бессмысленна, рекрутство сопоставимо. Стало понятно, что история —  практика 
интеллектуальная, а память скорее социокультурная и предполагают они разные способы 
выстраивания отношений с прошлым, разные 
способы «упаковки» прошлого. Сравнивать их 
не стоит и из-за разницы социальной природы, 
и из-за разности действующих субъектов, способов действия, цели и смысла, что не избавляет их 
от ревности по отношению друг к другу, тем более что возможны системы аргументации, в которых то история оказывается лишь частным 
случаем памяти, то память оказывается предметом изучения истории.

В своей книге я исхожу из одной очевидности: 

человек —  существо помнящее, существование 

Память: поле битвы или поле жатвы?

6

для него не ограничивается здесь и сейчас, оно всегда в длении, а не в точке, и сам он существует во временном континууме даже тогда, когда не задумывается об этом. Этот «воздушный пузырь» прошлого у разных людей имеет различную 
величину, но, как правило, он выходит за временные границы собственной жизни, у одних расширяясь до жизни близких, у других простираясь до времен сотворения мира. Но 
стенки пузыря проникаемы, они не только изолируют, но 
и связывают. «Хальбвакс понимает память и как точку встречи индивидуальных сознаний. Социальность памяти поэтому не столько главный модус ее функционирования, сколько 
следствие того, что люди —  социальные, говорящие существа. 
Поскольку коллектив —  результат взаимного влияния составляющих его индивидов, память тоже результат интеракции 
индивидов и коллективна прежде всего в этом смысле» 1.

Эти неспецифические и часто нерефлексируемые отно
шения с прошлым и были проблематизированы в memory 
studies. В отличие от относительно универсальной (в пределах культур западного типа) истории память оказалась более культурно укорененной, что поставило вопрос об общих 
подходах к ее изучению. В России ситуация усугубилась некоторыми особенностями образования: людей, знакомых с такой формой работы с прошлым, как история, здесь просто 
мало. Не было представления об истории как о дисциплине (даже не в смысле характерного для СССР понимания ее 
как идеологической дисциплины, а скорее как определенной дисциплины ума) со своим инструментарием, критикой, 
критериями. Если в начале ХХ века этому препятствовал низкий уровень грамотности населения (6% детей получали образование в гимназиях и реальных училищах), то, повышая 
этот самый уровень, большевики одновременно упразднили историю в школах и вузах: между декретом СНК РСФСР 
от 19 нояб ря 1920 года «О реорганизации преподавания общественных наук в высших учебных заведениях РСФСР» 2 

 1  Трубина Е. Учась вспоминать: векторы исследований памяти // Власть вре
мени: социальные границы памяти / под ред. В. Н. Ярской и Е. Р. Ярской-Смирновой. М., 2011. С. 33.

 2  О реорганизации преподавания общественных наук в высших учебных за
ведениях РСФСР. https://www.lawmix.ru/zakonodatelstvo/2576658.

Вместо введения

7

и постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 16 мая 1934 года 
«О преподавании гражданской истории в школах СССР» 3 выросло первое массово грамотное поколение, не имевшее 
представления о науке истории. Ну и параллельно шло уничтожение части людей, такое представление имевших. Формирование представления об истории (не о прошлом вообще, 
а об истории как науке, изучающей это прошлое) происходит 
(с переменным успехом) в рамках полной средней школы, 
введение которой отмечено Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 1972 года «О завершении перехода 
ко всеобщему среднему образованию молодежи и дальнейшем развитии общеобразовательной школы» 4. То есть значительная часть населения России старше 60 лет имеет об истории весьма смутные представления, даже если исходить из 
идеальных представлений о школе. Но это не значит, что они 
отказываются от прошлого. Просто отношения с ним выстраиваются в другой парадигме. Историческая стратегия обращения с прошлым —  аналитическая, но существуют и другие, 
например этическая или политическая. Знание истории легко замеряется (тестируется), присутствие в памяти определяется по наличию боли.

Задача данной книги —  зафиксировать некоторые момен
ты состояний памяти как динамической структуры отношений с прошлым в совершенно определенной сегодняшней 
культурной и политической российской ситуации (что само 
по себе задача утопическая —  приблизительно как получить 
изображение отдельных мест среза потока воды).

Общая память имеет свои ландшафты. Понимая невоз
можность структурного и полного описания этого ландшафта, я описываю отдельные, на мой взгляд, значимые процессы, 
внутри которых функционирует память. В первой главе собраны те из них, которые существуют в пространстве конструктивистской точки зрения на память; они составляют значительную часть нашей сегодняшней реальности, материализуясь 

 3  О преподавании гражданской истории в школах СССР. http://www.libussr.

ru/doc_ussr/ussr_3989.htm.

 4  О завершении перехода ко всеобщему среднему образованию молодежи 

и дальнейшем развитии общеобразовательной школы. http://docs2.cntd.ru/
document/765709294.

Память: поле битвы или поле жатвы?

порой в совершенно однозначных и наивных попытках декретировать отношение к прошлому. Таким процессам соответствует вполне сложившееся поле актуальных исследований с понятными источниками и инструментами. Это своего 
рода взгляд с высоты, сверху вниз. Вторая глава скорее натуралистическая по подходу: я пытаюсь увидеть моменты, 
в которых отношения с прошлым оказываются не предметом 
спекуляций и манипуляций, а самой сущностью действий. 
Это скорее не я-память, а меня-память, попытка поймать 
взгляд изнутри. Третья глава касается проблем исследования памяти как критического дистанцированного взгляда, 
ищущего возможности понимания.

Сторонники легитимного существования памяти ведут 

споры о ее характеристиках и видах, дискутируя о разнице в определениях памяти как коллективной, социальной, 
исторической, культурной, коммуникативной и т. д. В той или 
иной ситуации эти определения оказываются работающими, но я стараюсь их избегать просто потому, что необходимое тогда описание контекста и точки зрения, с которой возможно корректное использования их, всегда уводит разговор 
в сторону теории, что не является моей задачей в данном 
случае. Я говорю о (коллективной) памяти как о своеобразном способе выстраивания отношения с прошлым —  такая 
степень обобщения в данном случае вполне работает.

Внимание к памяти не в ретроспективе, а в непосред
ственном ее существовании сталкивается с трудностями фиксации динамического процесса: даже простое описание его 
тут же становится устаревшим. Но эта невыполнимая задача все же требует постоянного выполнения хотя бы потому, 
что имеет практическое измерение, связанное с ответом на 
вопрос: до какой степени возможно воздействие на коллективную память и, соответственно, насколько далеко простираются пределы конструирования памяти?

После респектабельного введения часто следует книга-ре
зультат, ориентированная на истину. Это не тот случай. Это, 
я надеюсь, книга-процесс, обсуждающая ситуацию и открытая для коррекции.

Когда автору не удается приобщиться к респектабельно
сти, введение играет роль алиби. Что я и попыталась сделать.

Глава 1. Годное прошлое: 
возможны варианты

Имя Сталина я услышала из-под стола. Каждый 
большой праздник (не важно, государственный или 
семейный) родственники собиралась за казавшимся мне в детстве огромным бабушкиным столом 
(стол был бабушкиным даже при жизни дедушки, так повелось). Место этого стола было часах в трех-четырех езды для всех участников застолья, поездка часто растягивалась на два дня, 
но не то что жаловаться —  думать об этом как 
о неудобстве никому в голову не приходило. Сам 
стол на протяжении, наверное, лет двадцати 
моей памяти (где-то до середины 80-х) был изобилен и неизменен. Все самое вкусное копилось общими усилиями к очередному сбору.

Дети, быстро объевшись, обычно спускались 

на пол и на этом подстольном этаже занимались 
своими делами, оставаясь тем не менее в общем 
пространстве разговоров взрослых. И вот оттуда в начале 70-х я, старшая среди внуков, уловила вдруг разыгравшиеся наверху страсти. Из-под 
стола я услышала спор о том, шли ли солдаты 
в бой с именем Сталина. Потом кто-то ушел, 
громко хлопнув дверью.

Спустя почти полвека я успела спросить моих 

80-летних теток, не помнят ли они эту историю. 
Не помнили, но реконструировать оказалось несложно. Видимо, такие разговоры случались не раз.

За столом было трое прошедших войну. У каж
дого она была своя.

Память: поле битвы или поле жатвы?

10

Мой дедушка, харизматик и умница, не был призван 

на фронт, в 1941-м перед ним была поставлена другая задача —  он отвечал за минирование частично эвакуированной фабрики, которую следовало взорвать при приближении немцев. 
После чего дед должен был уйти в партизаны. До конца своих 
дней одна моя тетка, которой в 41-м было пять лет, помнила запах висевшего возле двери тулупа, выданного на этот случай. А другая тетка, тогда трехлетняя, рассказывала про свой 
страх, когда она, проснувшись ночью, обнаружила в доме неизвестного мужика —  дед, рано облысевший, в парике и с накладной бородой пришел проведать семью.

От деда сохранились бравые фотографии с красивыми жен
щинами в военной форме и трофейными машинами, датированные 45-м. Согласно семейной легенде, он был комендантом 
одного из районов Берлина; когда в начале 90-х я перебирала 
случайные документы в опустевшей квартире, готовой к продаже, я наткнулась на военный билет, где было написано, что 
он был интендантом. Оставшаяся к тому времени в живых 
одна моя тетка на вопрос: «Что он там делал», —  сурово сказала: «Мародерствовал». На мой изумленный взгляд пояснила: 
демонтировал оборудование немецких фабрик для отправки 
в Россию. Это он, не бывший на фронте, рассказывал про солдат, с именем Сталина на устах идущих в бой.

Вторым участником давнего разговора был бабушкин брат, 

дядя Миня. Большой красивый мужчина. Его фрагментированная военная история дошла до меня похожей на голливудский 
сюжет. Он мечтал быть военным, в 18 лет, осенью 1940-го, 
пошел учиться в артиллерийское училище в Серпухове, которое летом 1941-го целиком было отправлено на фронт. Быстро попал в окружение и плен, должен был быть расстрелян, 
но тут в горизонте его судьбы появилась простая русская баба 
(в семейной хронике —  Маруся-партизанка), которая устроила подкоп под тот сарай, где сидели пленные, и накануне исполнения приговора вызволила его. Дальше они вместе воюют 
в партизанском отряде Ковпака, попадают в плен теперь уже 
вдвоем, но, не будучи опознаны как партизаны, направляются в Германию на принудительные работы. После войны «партизанка Маруся» с ребенком, родившимся на Эльбе, и с запиской от дяди Мини появляется в его доме, где больше пяти