Жизнь словоформы

Б.Ю. Норман

ЖИЗНЬ

СЛОВОФОРМЫ

Учебное пособие

Москва

Издательство «ФЛИНТА»

2021

3-е издание, стереотипное

УДК 811.161.1(075.8)
ББК 81.2Рус-923

Н83

Н83

Норман Б.Ю.
  Жизнь словоформы : учебное пособие / Б.Ю. Норман. — 
3-е изд., стер. — Москва : ФЛИНТА, 2021. — 216 с. — ISBN 
978-5-9765-2198-8. — Текст : электронный.

В пособии представлен оригинальный взгляд на грамматический 
строй русского языка. Падежные и предложно-падежные формы 
существительных описываются с точки зрения их синтаксических 
функций. Объясняются сложные случаи употребления этих форм и 
трудности, связанные с их интерпретацией. Приводится яркий 
фактический материал из русской художественной прозы и поэзии.
Для студентов и преподавателей филологических факультетов, 
а также для всех интересующихся грамматикой русского языка.

УДК 811.161.1(075.8)
ББК 81.2Рус-923

ISBN 978-5-9765-2198-8
© Норман Б.Ю., 2016
© Издательство «ФЛИНТА», 2016

Предисловие

В истории науки о языке были периоды, когда умами ученых завладевала какая-то господствующая идея. В середине XIX века такой идеей 
стала биологическая концепция — сравнение языка с живым организмом. В самом деле, язык развивается по своим объективным законам, 
он «растет», «мужает», а со временем «стареет» и может даже «умереть». Разве это не похоже на жизнь человека или животного? В сфере  
языка можно наблюдать и развитие от простого к сложному, и приспособление к изменяющимся условиям среды, и конкуренцию видов,  
т.е. борьбу за существование... Основателем и классическим представителем биологической концепции в языкознании считается немецкий ученый Август Шлейхер. Профессор университета в Йене, он увлекался ботаникой, обожал теорию видов Чарльза Дарвина и эти свои 
увлечения перенес на изучение эволюции языков.
С тех пор прошло немало времени, и на смену биологической концепции в лингвистике пришел ряд других, не менее заманчивых теорий. Но представление о том, что язык живет, что его строение в чемто напоминает строение живого организма, глубоко сидит в нашем 
сознании. Можно сказать, что «жизнь языка» — это не просто расхожая метафора, но и определенное отношение к средству общения.
Знаменитый швейцарский языковед Шарль Балли сто лет назад опубликовал книгу «Жизнь и язык» (Le langage et la vie; рус. пер. — 2009). 
В ней ученый предсказывал: «Проблемой лингвистики завтрашнего 
дня станет экспериментальное исследование функционирования языка 
(проблема не менее важная, чем возникновение языка)». В той же книге 
«коллективное действие языкового гения» сравнивается с неутомимой 
работой пчел в улье: «Действие фонетических законов постоянно подтачивает язык и грозит ему разрушением; эти законы, если их действие 
ничто не ограничивает, работают с фатальным постоянством и вполне 
могут развалить грамматическую систему. Но подтачиваемый таким 
образом организм сохраняется и воссоздается по мере необходимости 
бессознательным и общим действием говорящих...»

Язык живет своей жизнью, и человек стремится узнать как можно 
больше о закономерностях этого процесса. Любителям и ревнителям 
русского слова хорошо известна книга Корнея Чуковского «Живой 
как жизнь», много раз переиздававшаяся. В ней писатель размышляет  
о том, как приходят в язык новые слова (и уходят старые), как «свое», 
родное, борется с «чужим», заимствованным. Особую тревогу автора вызывало нашествие «канцелярита» — казенных, штампованных 
выражений, вытесняющих живую и естественную народную речь. 
Чуковский показывал, что изменения охватывают даже грамматический строй языка: вместо договóры стали говорить договорá, вместо 
на бале — на балу и т.п.
«Жизнь языка» — так назвали соратники и последователи М.В. Па- 
нова, выдающегося русского языковеда, сборник статей, посвященных 
памяти своего коллеги и учителя (М., 2013). А сам Михаил Викторович не раз сравнивал функционирование языка со скрытой от внешнего глаза работой организма. Вот яркая цитата из его книги «Позиционная морфология русского языка» (М., 1999):
«Не слишком ли сложным получается в этом описании язык? Если 
он такой, то можно ли им пользоваться?
Человек пользуется кровеносной системой — исключительно сложной. Внутренней секрецией, нервной системой. Пользоваться можно 
не понимая; или понимая в пределах практической необходимости. 
Но можно изучать деятельность кровеносной или нервной системы в 
их сложности.
А язык — тоже кровеносная система».
Замечательные слова, многое объясняющие для непосвященного 
читателя! Обычный человек, носитель языка, знает в языке такие тонкости, о которых сам и не догадывается (потому что не дает себе труда 
задуматься над ними).
Профессор Виталий Григорьевич Костомаров, долгие годы возглавлявший Институт русского языка имени А.С. Пушкина, в своей 
книге «Жизнь языка от вятичей до москвичей» (М., 1994) рассказал 
о том, как русский язык в его истории изменялся — и не только во 
времени, но и в пространстве, в его диалектных вариантах. Именно в 
этом, по мнению ученого, и заключается жизнь языка.
А еще один московский профессор, Леонид Петрович Крысин, назвал свою научно-популярную книгу для старшеклассников просто 

«Жизнь слова» (М., 1980). Правда, при этом автор оговаривается: его 
интересует не столько «биография» языка, цикл его развития, сколько 
«поведение слова в языковом пространстве, его функционирование в 
речи, его взаимодействие с другими словами в процессе человеческого общения» (Крысин 1980, 5).
Разумеется, во всех приведенных случаях у ученых и в мыслях не 
было отождествлять средство общения с биологическим феноменом —  
с организмом. Язык — явление социальное, и живет он по своим особым законам. Но — живет!
Вот и автор данной книги подумал — когда книга была еще в рукописи — а почему бы не назвать ее «Жизнь словоформы»? Словоформа, в общем-то, — частное явление, грамматическая единица, но, 
право, ее участие в нашей речи так многообразно и так значительно, 
что, будь на то воля автора, книгу можно было бы назвать вообще 
как какой-нибудь роман в позапрошлом веке: «Жизнь и приключения 
словоформы...».
Хотелось бы выразить благодарность молодым коллегам, стимулировавшим автора в его научном поиске, и надежду, что книга поможет 
студентам и вузовским преподавателям в освоении непростой темы 
русской грамматики.

Б.Ю. Норман

1. Словоформа — представитель  
лексемы в тексте

Способность слова выступать в речи в разных формах называется 
словоизменением. Иногда также употребляют термин формообразование, но мы считаем его излишним синонимом и в дальнейшем изложении использовать не будем. (Краткий, но удачный обзор данной 
проблематики см.: Супрунчук 2012, 13—16.) Термин же словоформа 
появился в русском языкознании в середине ХХ века как замена составного наименования «грамматическая форма слова». Еще в трудах 
А.М. Пешковского или В.В. Виноградова последовательно употребляется именно «грамматическая форма слова». Термин словоформа был 
введен в обиход А.И. Смирницким с таким разъяснением: «Словоформа, т.е. известная (грамматическая) форма конкретного слова, представляет собой как бы скрещение или произведение самого данного 
конкретного слова и известной формы как таковой. Иначе говоря, 
<...> отдельная словоформа является, с одной стороны, представителем данного конкретного слова, с другой стороны — представителем 
определенной формы как таковой (определенного падежа и числа, 
определенного лица, числа, времени, наклонения и т.п.)» (Смирницкий 1957, 19—20). Это значит, к примеру, что слово рука представлено 
в устных и письменных текстах на русском языке следующими словоформами: рука, рукú, руке, руку, рукой, (о) руке, рýки, рук, рукам, рýки, 
руками, (о) руках. Каждая из этих словоформ выступает как представитель лексемы рука, и каждая содержит в себе отсылку к определенной грамматической категории или категориям (и, соответственно, 
классу словоформ).
В каком-то смысле авторство А.И. Смирницкого по отношению 
к термину словоформа парадоксально, потому что Смирницкий был 
германистом, одним из лучших специалистов советской эпохи по английскому языку. А как раз языки аналитического строя, такие как 
английский, характеризуются сравнительно бедным словоизменением. Говоря по-другому, слову в таком языке свойственно относитель

ное морфологическое единство. Скажем, английское hand ‘рука’ имеет 
практически всего две словоформы: единственного числа hand и множественного hands (если не считать еще остаточного притяжательного генитива hand’s). Но, видимо, для А.И. Смирницкого важнее были 
общеграмматические принципы и идеалы. А лингвистическая общественность быстро поняла удобство и важность нового термина. Во 
всяком случае, уже «Словарь лингвистических терминов» О. С. Ахмановой дает: «СЛОВОФОРМА (грамматическая форма слова). Данное 
слово в данной грамматической форме» (Ахманова 1969). Через пару 
десятилетий «Лингвистический энциклопедический словарь» уточняет: «СЛОВОФОРМА — слово (лексема) в некоторой грамматической форме (в частном случае — в единственно имеющейся у слова 
форме)...» (ЛЭС 1990, 470). Сегодня понятие словоформы присутствует и в «Энциклопедии для детей» (том 10. Языкознание. Русский язык, 
1999); пробивает оно постепенно себе дорогу и в школьной практике 
преподавания.
И всё же: если словоформа является ничем иным, как представителем конкретного слова в реальном контексте, то заслуживает ли она 
такого внимания? Чем вызван интерес к ней?
Дело в том, что понятие словоформы, во всяком случае, для языков 
с богатой морфологией (а русский относится к их числу), фокусирует 
в себе целый ряд проблем современной грамматики и лексикологии. 
Попробуем их здесь только наметить, а при дальнейшем изложении 
последовательно рассмотреть.
1. В рамках словоформы лексическое и грамматическое значения 
взаимодействуют, переплетаются. Это находит свое отражение 
как в том наборе синтаксических функций, которые способна 
выполнять словоформа, так и в ограничении круга слов, на базе 
которого она существует.
2. Хотя по определению словоформа — представитель слова, на 
деле у нее выстраиваются непростые отношения с лексемой как 
таковой. В частности, в ряде случаев можно говорить о тенденции к автономизации (сепаратизации) словоформы, о ее стремлении стать самостоятельным словом — говоря короче, о тенденции к ее лексикализации. Это — важный способ пополнения 
словарного состава.

3. Словоформа — составляющая словосочетания, т.е. структурного звена высказывания. И в рамках словосочетания словоформе 
свойственно входить в разнообразные связи со своим «партнером» — другой словоформой. В частности, особого внимания 
заслуживает здесь роль «посредника» — служебного слова 
(предлога). Словоформа также образует определенные отношения с другими членами высказывания — от этого нередко зависит, как мы ее понимаем.
4. Наконец, словоформы входят друг с другом и в определенные 
«вертикальные» отношения (им присуща разная частота употребления, степень коммуникативной автономии и др.). Система 
словоформ называется парадигмой; это языковой конструкт. Но 
парадигма каждого слова реализуется в речи со своими особенностями, образуя так называемый грамматический профиль слова. Этот профиль, собственно, и воплощает в себе особенности 
лексического значения слова.
И это еще не все теоретические вопросы, которые возникают в 
этой сфере лингвистики. Напомним, что «отец» термина словоформа,  
А.И. Смирницкий, понимал противоречивость данного феномена.  
С одной стороны, словоформа весьма конкретна как репрезентант отдельного слова. А с другой стороны, это — виртуальный факт; появление словоформы в речи зависит от стечения обстоятельств, от совпадения некоторых условий. «Многие словоформы, постулируемые 
как единицы в системе форм того или иного слова, возможно, вообще 
никогда в действительности, в практике общения не образовывались 
<...> Таким образом, очень многие словоформы следует признать лишь 
потенциальными единицами языка» (Смирницкий 1957, 21). Рассмотрим это подробнее на трех примерах.
Первый пример. Можно ли сказать по-русски скуй? Существует 
ли такая словоформа? Обычный человек скажет: нет, это невозможно, такой формы нет. Лингвист задумается и ответит более осторожно: «В принципе такая форма возможна». Как в парадигму глагола 
рисковать входит единица рискуй, так и скуй можно считать грамматическим представителем глагола сковать. Другое дело — возникнет ли когда-нибудь надобность в такой словоформе, будет ли 
она реализована на практике? Но вот, будем считать, нам повезло: 

поэт Самуил Маршак употребил именно ее в своем стихотворении 
для детей:

Потрудись, кузнец-мороз,
Скуй ты нам сегодня
Ожерелье для берез
К ночи новогодней!

(«Вьюга»)

Однако вероятность появления данной словоформы, естественно, 
крайне низка (и, кстати, нет уверенности, что дети, которым адресовано стихотворение, ее легко воспримут).
Второй пример. Допустим, мы встречаем в русской речи (устной 
или письменной) словоформу выпей. Что она значит? Любой человек 
легко ответит: это приказание или просьба — форма повелительного 
наклонения глагола выпить. И никому даже в голову не придет возможность иной трактовки. А ведь есть в русском языке существительное выпь (название птицы семейства цапель). И от него форма родительного падежа множественного числа будет тоже выпей. Например: 
У нас на озере этих выпей развелось — видимо-невидимо! То, что 
среди словоформ встречается явление омонимии — естественно. Словоформа — двусторонняя единица, а значит, не исключена ситуация, 
когда за одной и той же формальной оболочкой скрываются две различные сущности, каждая — со своим значением. Но, спрашивается, 
почему же мы автоматически связываем словоформу выпей с глаголом 
выпить и не допускаем никакого иного ее понимания? Главная причина — то, что слова характеризуются разной частотой употребления. В русском языке лексема выпить в сотни или даже в тысячи раз 
частотнее, чем выпь. А у носителя языка есть интуитивное, но достаточно надежное представление об относительной частоте слова. Проводились даже соответствующие эксперименты: испытуемым давали 
группу слов (скажем, названий животных) и просили расположить их 
в порядке от наиболее употребительных до самых редко встречающихся в речи. Участники эксперимента практически безошибочно выполняли задание.
Третий пример. В современных русских текстах нередко встречается словоформа встроенный (например: встроенный шкаф, встроенная антенна, встроенный модуль, встроенная память и т.п.). Это, 

очевидно, означает, что существует глагол встроить, и в его парадигму факт встроенный входит наряду со всеми прочими словоформами: встрою, встроишь, встроили, встрой, встройте и т.п. Однако 
речевая практика показывает, что встроенный употребляется в речи 
заметно чаще, чем любая личная форма этого глагола. По данным Национального корпуса русского языка, на глагол встроить находится 
всего 770 документов, 1100 вхождений. А на причастие встроенный — 
554 документа, 740 вхождений! (режим доступа: www.ruscorpora.ru, 
дата доступа: 16.11.2014). Получается, львиная доля (70%) употребления глагола встроить приходится на причастие встроенный. (Причем 
употребительность этого слова лавинообразно возрастает примерно с 
2000 года.) Что это значит? Достаточным ли будет объяснение данного 
факта через ссылку на функциональную неравновесность отдельных 
словоформ в составе парадигмы? По-видимому, нет. Придется признать, что причастие встроенный постепенно выпадает из парадигмы 
глагола встроить, лексикализуясь и превращаясь в отдельное слово 
со своим кругом обязанностей.
Три приведенных примера демонстрируют нам три сложные ситуации, связанные с поведением словоформы. Пример со скуй — это 
случай употребления потенциальной (или очень редкой) словоформы. Пример с выпей иллюстрирует конкуренцию в нашем сознании 
двух омонимичных словоформ — частой и редкой. Наконец, пример 
с встроенный знаменует собой ситуацию с выпадением словоформы 
из парадигмы, с постепенным превращением ее в отдельную лексему.
Видимо, каждая словоформа занимает свое место в многомерном 
пространстве вербальной сети, существующей в нашем сознании, и 
человек соотносит каждый встречающийся ему факт языка со своим 
речевым опытом. Можно привести такую простую параллель. На клавиатуре русскоязычного компьютера буквы н или и всегда будут ближе к середине, чем какие-нибудь ф или э. Понятно: чем чаще используется буква в текстах, тем скорее она должна быть «под рукой». Так 
и в языковом сознании: слова и словоформы частые, коммуникативно 
необходимые, находятся в самом «светлом поле» сознания, оттесняя, 
«заслоняя» собой слова и словоформы редкие, малоупотребительные.
Правда, к сказанному нужно сделать одну оговорку. Это — поправка на дискурсивные обстоятельства. Так, если словоформа выпей 
встречается в специальном научном тексте, и этот текст находится