Персоноцентризм в классической русской литературе XIX века. Диалектика художественного сознания

ПЕРСОНОЦЕНТРИЗМ
В КЛАССИЧЕСКОЙ 
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 
XIX ВЕКА

ДИАЛЕКТИКА
ХУДОЖЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

А.Н. АНДРЕЕВ

Москва
ИНФРА-М
2021

МОНОГРАФИЯ

УДК 821.161.1(075.4)
ББК 83.3(2)
 
А65

Андреев А.Н.
А65  
Персоноцентризм в классической русской литературе XIX века. 
Диалектика художественного сознания : монография / А.Н. Андреев. — Москва : ИНФРА-М, 2021. — 430 с. — (Научная мысль). — 
DOI 10.12737/1095050.

ISBN 978-5-16-016307-9 (print)
ISBN 978-5-16-108603-2 (online)
Монография посвящена исследованию ярчайшего феномена мировой 
художественной культуры — русской литературы «золотого века», сформировавшейся как литература аристократическая, персоноцентрически 
ориентированная. Именно в этот период русская литература стала осознавать близкий ей по духу «культурный код», свое предназначение; более 
того, бессознательно сформировала программу своего развития, сразу же 
нащупав свою «золотую жилу»: элитарный персоноцентризм как в высшей степени перспективный вектор культуры, который и стал решающим 
фактором мирового признания русской литературы. Сквозным сюжетом 
книги стала духовная биография «лишнего человека», персоны, личности. 
Точкой отсчета в русской культурной идентификации современного типа 
автор предлагает считать «Евгения Онегина» А.С. Пушкина. Этот роман 
в стихах, воплотивший тип «лишнего», определил не только специфику 
и стратегию развития русской литературы (что доказывается разбором 
ключевых классических произведений XIX в. — от Грибоедова до Чехова); 
фактически он сформировал программу развития современной мировой 
литературы.
Для специалистов-литературоведов, преподавателей и студентов филологических факультетов вузов. Будет полезна также культурологам, 
специалистам по литературно-художественному творчеству.

УДК 821.161.1(075.4)
ББК 83.3(2)

Р е ц е н з е н т ы:
Моргунов А.П., д-р техн. наук, профессор, заведующий кафедрой 
«Технология машиностроения» Омского государственного технического университет;
Некрасов Ю.И., д-р техн. наук, профессор, заведующий кафедрой 
«Технология машиностроения» Тюменского государственного нефтегазового университета

ISBN 978-5-16-016307-9 (print)
ISBN 978-5-16-108603-2 (online)
© Андреев А.Н., 2021

Предисловие

Монография, имеющая подзаголовок «Диалектика художественного сознания», требует некоторых пояснительных замечаний.
Легко увидеть, что сквозным сюжетом книги стала духовная 
 биография «лишнего человека», персоны. 
Однако не лишний сам по себе привлек наше внимание. Лишний — это следствие и симптом определенной культурной ситуации 
(изредка встречающейся в жизни), определенного расклада духовных позиций. Преобладание разумного, познавательного отношения над психически-приспособительным порождает лишнего. 
Последнее отношение, увы, оформляется в современной культуре, 
чаще всего, в идеологическом, еще более «разумном», чем сам 
разум, ключе, то есть в таком мировоззренческом формате, где реально функции регуляции с миром осуществляет душа (психика), 
а кажется — что сознание. Лишний — значит отказывающийся путать познание с приспособлением. Все путают, а он не путает, потому и лишний. В контексте данной книги разумное отношение является также научным, а психоидеологическое — художественным.
И вот эта парадоксальная ситуация, где торжество разума сопровождается горем, воспроизводится средствами художественными, 
образно-психологическими, бессознательными! Подобное познается не подобным же (как надо бы, по логике вещей), а чем-то 
бесподобным: разум познается душой. Получается трагикомедия 
ошибок, в которой постоянная маскировка переживаний души под 
рефлексию ума может сбить с толку. И сбивает — и прежде всего 
писателей, которых умом понять сложно, а ничем иным понять невозможно, и которые, запутываясь, убеждены, что радикально проясняют ситуацию. Что уж говорить о читателях! 
Душа творцов реально превозносит ум, но ей кажется, что она 
срамит и разоблачает его козни, чем демонстрирует свои познавательные возможности; на самом деле, увы, душа безнадежно компрометирует свой «разумный» потенциал. Вот эта ситуация парадокса 
в парадоксе, парадоксально воспринимаемого, и стала главным предметом исследования в книге. Если к этой «ситуации», уже запутанно 
отраженной в литературе стараниями души, в свою очередь обратиться с позиций души в литературоведении (что сплошь и рядом 
и происходит), путаница возникает вселенская. «Тайна» и «чудо» — 
это самое вразумительное, что может выдать обескураженный «ум».
Можно сказать иначе. Основным предметом исследования 
в книге стал конфликт натуры и культуры (психики и сознания) — 
главное содержание, смысловой и концептуальный центр всей мировой художественной культуры.

Классическая русская литература XIX века является фрагментом 
мировой литературы, — правда, неординарным, выдающимся фрагментом. По этому моменту целого как ни по какому другому легко 
судить о целом. Предлагаемая методология целостно-антропологического анализа (произведения, творчества, направления, эпохи) 
легко переносится на любой другой фрагмент и на самое целое. 
В раскрытии новаторского методологического потенциала хотелось 
бы видеть главное достоинство книги. 
Насколько желание автора расходится с тем, что получилось, это 
другой вопрос. Автор готов к тому, что и он сам отчасти мог принять логику души за доводы рассудка. Тем не менее дело не в авторе, а в реальной сложности проблемы, которая обозначена как 
«диалектика художественного сознания». 
Несколько слов следует сказать и о типе лишнего. Это, прежде 
всего, не тип в том смысле, в каком говорили о типе в литературе 
XIX–XX вв. — лишний не является обобщением большого количества реально существовавших, живших среди нас прототипов. 
Такого рода «типизацию» обычно приписывают реализму, хотя 
на самом деле это родовая черта искусства: в единичном представлять если не всеобщее, то типичное (некое приближение к общему). 
В свою очередь эта родовая черта искусства — частное проявление 
закона диалектики: через явление обозначать сущность.
Тип лишнего является духовным, а не морально-социальным 
типажом, он воплощает в себе всеобщее, суть природы человека — 
и в этом качестве он уникален. Это явление даже не типа; скорее, 
архетипа. «Типы» же в литературе и искусстве — это частное проявление архетипа, в разной степени отражающие реальные свойства 
последнего.
Иными словами, лишний — это личность, морально-социальный 
типаж — индивид.
Лишний — уникальный экземпляр, что не мешает, а помогает последнему быть средоточием самого главного, универсального в человеке. Таких мало — но в них все. Приведем аналогию, имеющую 
отношение не к религии, а к технологии мышления: Иисус Христос 
единичен и уникален, но он имеет отношение к сути каждого, даже 
если этот каждый никогда и не слыхивал о Сыне Божием. Онегин — 
не Иисус, понятно, однако Евгений Онегин ярко воплощает 
проблемы духовного становления, исключительно выразительно, 
масштабно и убедительно представляет закономерности превращения человека (индивида) — в личность. Он типичен в качестве 
человека мыслящего — и в этом смысле элитарного, избранного; 
для всех остальных, мало или плохо мыслящих, Онегин превращается в лишнего (потому как вопиюще не типичного). И лишние 
становятся пророчески типичными. Большой вопрос после этого, 
кого считать лишними…

Тип лишнего чрезвычайно показателен еще в одном отношении. 
Если человека называют венцом творящей природы, то личность 
(а лишний есть высоко организованная личность) с полным на то 
основанием следует считать венцом культуры. Развитие культуры 
рано или поздно приводит к устойчивой ориентации на личность, 
к персоноцентризму, — к такому типу отношений с миром, где с помощью сознания персона выделяется из природной и социальной 
среды. Вначале культурным героем являлся подлинный Герой, 
персонаж малокультурный, полярно противоположный лишнему. 
В Герое личностное начало в значительной степени редуцировано. Культ такого героя, персонажа принципиально обезличенного, закономерно приводил к культу «народа», к абсолютизации 
обществен ных ценностей (отсюда — народность, то есть героичность литературы — нормативное требование социоцентричной, 
равнодушной к личности культуры). Индивидуальное здесь непременно выступало формой социально значимого, социально содержательного.
Таким образом, лишний, Герой нашего (нового) времени (фактически — антигерой) выступает в качестве культурной перспективы человечества. Он является знаком или симптомом смены 
культурных парадигм, происходящей на наших глазах: культура социоцентристского типа уступает место культуре индивидоцентристской, в которой просматриваются уже ростки персоноцентризма.
Этот момент мы и попытались зафиксировать.
Книга, предлагаемая читателю, задумана так (впрочем, сказанное ниже относится и ко всем другим моим книгам), что каждая 
следующая ее глава проясняет предыдущую и вместе с тем вырастает из нее. Более того. Принцип подобной соотносительности 
распространяется и на все мои книги, очередность которых отнюдь 
не случайна. Вот порядок, в котором я рассматриваю свои книги: 
1. Целостный анализ литературного произведения: учебное 
пособие для студентов вузов. — Минск: НМЦентр, 1995. — 143 с.
2. Культурология. Личность и культура: учебное пособие 
по культурологии для студентов вузов. — Минск: Дизайн-ПРО, 
1998. — 180 с.
3. Психика и сознание: два языка культуры: научная монография. — Минск: БГУ, 2000. — 233 с.
Каждая книга была ступенью к последующей и в то же время 
прояснялась благодаря ей. Данную, четвертую, книгу я рассматриваю как звено, замыкающее круг книг, образующих своего рода 
целостность. В нее можно вклиниваться, не нарушая ее «структуру», хотя бы и бесконечно расширяя любой момент до размеров, 
превышающих объем сказанного о целостности. 
Но с этой книгой целостность становится самодостаточной.

Введение

1. ЭЛИТАРИЗМ КЛАССИЧЕСКОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 
XIX ВЕКА

Русская литература «золотого века», основоположником и столпом которой по праву является Пушкин Александр Сергеевич, зарождалась и формировалась как литература аристократическая, 
персоноцентрически ориентированная. Именно в период «золотого 
века» русская литература стала осознавать близкий ей по духу 
«культурный код», свое предназначение; более того, бессознательно 
сформировала программу своего развития, ибо сразу же нащупала 
свою «золотую жилу»: элитарный персоноцентризм как в высшей 
степени перспективный вектор культуры, который и стал решающим фактором мирового признания русской литературы. 
Вспомним в этой связи только три знаковых произведения: 
«Горе от ума», «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени».
Писателями пушкинской литературной эпохи становятся аристократы; при этом, что особенно важно, не только по своему происхождению и статусу, но и по своим культурным притязаниям, 
позволяющим признать их аристократами духа. «В среде Карамзина и деятелей пушкинского круга, — пишет философ И.В. Кондаков, — люди были связаны прежде всего идеалами умственного, 
духовного избранничества, элитарности, нравственного или философского превосходства, сознательных претензий на “высшее” 
в интеллектуальном, образовательном, этическом и эстетическом 
отношениях» [1, 257]. 
Определение «элитарное» образовано от французского слова 
«elite», что означает «лучшее», «отборное», «избранное». Элитаризм — это аристократическое, гуманистическое и при этом глубоко консервативное мировоззрение, где понятие «консервативное» несет в себе значение охранения и сохранения ценностного 
ядра, некоего культурного абсолюта. О каком ценностном ядре идет 
речь?
Логика развития русской литературы, а также наше собственное 
понимание высших культурных ценностей позволяют дать следующую трактовку элитаризма. Разумеется, мы не собираемся реставрировать мировоззрение «деятелей пушкинского круга»; мы 
делаем попытку разглядеть в аристократизме вечные ценности, 
и с этой целью намерены онтологически продлить аристократизм 
в наши, демократические дни. 
Платон, первый философ-элитолог, обозначил саму суть проблемы: «…Мы считаем самым ценным для людей не спасение во 

имя существования, как это считает большинство, но достижение 
 совершенства и сохранение его на всем протяжении своей жизни» 
[3, 158]. Что есть совершенство?
Платон, говоря современным языком, главным считал не бессознательное существование, а сознательное достижение совершенства, которое ценно прежде всего тем, что является продуктом 
сознательного отношения. Иными словами, совершенство, понимаемое как духовное совершенство, достигается на пути по оси прогресса от натуры к культуре, от психики к сознанию, от человека 
к личности — это во-первых; во-вторых, основным инструментом 
совершенствования выступает разум (не интеллект!); в-третьих, механизмом совершенствования выступает постоянное и неусыпное — 
«на всем протяжении своей жизни» — сознательное разоблачение 
бессознательного (приспособительного) освоения жизни (с помощью интеллекта — не разума!), сознательное окультуривание 
бессознательных пространств души, что позволяет превращать бесплодное бездуховное в плодоносное духовное; в-четвертых, результатом осмысленного отношения становится превращение человека 
в личность, персону; в-пятых, совершенство сегодня следует понимать как противоречивый информационный процесс, интерпретируемый с позиций тотальной диалектики. 
Разум, диалектика, личность, элита, духовный аристократизм, 
культура: вот звенья одной информационной парадигмы.
Разумное, культурное отношение — вот идеология элиты. Может 
ли такое отношение быть не консервативным? 
Нет, не может, ибо консерватизм в культурном смысле выступает синонимом объективного, разумно обоснованного и – в данном 
контексте — истинного.
Таков культурный код, такова в свернутом виде, в виде мировоззренческих архетипов и матриц, культурная программа русской 
литературы «золотого века», а значит, и «серебряного века» (пусть 
отчасти), и любого другого века, настоящего и грядущего. Код он 
и есть код, нечто сущностное, присущее феномену, код невозможно 
изъять из художественного дискурса; его можно в той или иной степени либо активизировать, либо нейтрализовать.
Итак, главные герои классических произведений русской литературы XIX–XX вв. — персонажи с повышенной персоноцентрической валентностью, которые если и не противостоят народу, то 
так или иначе отделяют себя от народа, культивирующего в своей 
среде бессознательное существование, но никак не достижение 
совершенства. Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров (а не П.П. Кирсанов, как ни парадоксально), Обломов, Болконский, отчасти Раскольников, многие герои Чехова (Гуров из «Дамы с собачкой», 
Николай Степанович из «Скучной истории», г. N. из «Дома с мезо

нином», «учитель словесности» Никитин, Лаптев из «маленького 
романа» «Три года»), бунинский Арсеньев, булгаковский Мастер; 
даже в народном романе «Тихий Дон» главный герой Григорий 
Мелехов стал главным именно потому, что его уровень персоноцентрической валентности оказался заметно выше, чем у всех 
остальных; даже среди героев социоцентрически ориентированной 
деревенской прозы самыми колоритными оказываются «чудики», то 
есть маленькие люди с высоким градусом персоноцентризма. «Маленький человек», персонаж «униженный и оскорбленный», не стал 
магистральным героем классической русской литературы — при 
всем том, что именно ему отводилась роль противовеса «лишним 
людям». Либо «лишний» — либо «маленький». Русская литература 
в своих вершинных достижениях очевидно равнялась на «лишнего». Часто отрицательными сатирическими героями становились 
«мертвые души» (в чеховском варианте — это люди «в футляре») — 
именно потому, что они изображались с позиций мироустройства, 
где доминирует культ здоровой духовности, живой просвещенной 
души. «Мертвые души» превращались в ностальгию по душам 
живым.
Мировые достижения русской литературы, как представляется, 
связаны прежде всего с противоречивым культом лишнего, то есть 
крайне необходимого культуре персонажа. Диалектика души неотделима от диалектики сознания, а то и другое — способы существования личности, вечно лишней, с точки зрения социума.
Более того, следует сказать прямо и недвусмысленно: мировые 
достижения любой литературы связаны с гуманитарным законом 
персоноцентризма: персоноцентрическая валентность передовых 
литератур оказывается выше, нежели персоноцентрическая валентность породившей их эпохи. Именно разница потенциалов двух 
систем идеалов — гуманистических (персоноцентрических) и авторитарных (социоцентрических) — обеспечивает литературе необходимую художественную пассионарность, которая замешана на экзистенциальном веществе, а именно: воле к истине. Культурный 
взрыв — это всегда прорыв в сфере персоноцентризма.
И напротив: уклонение с персоноцентрического пути, ослабление персоноцентрической валентности или непонимание культурной ценности персоноцентризма — причина кризиса всех национальных литератур мира без исключения.
Очевидно, что в предлагаемой работе мы исходим из некой 
аксиоматической данности: персоноцентризм является высшей 
культурной ценностью, культурной перспективой и вектором художественной эволюции. Обоснованием этого глубокого в своей 
культурной значимости тезиса мы сейчас заниматься не станем, 
поскольку это сделано в наших ранее опубликованных работах [2]. 

В свете сказанного любопытно посмотреть на эволюцию персоноцентрической традиции в русской литературе. 
Где-то с середины ХIХ в. в русском обществе начинает складываться другая социальная страта — разночинцы, уже не сословие, 
а сообщество людей, связанных определенными убеждениями 
и идеями, которые носили глубоко социальный (не личностный!) 
характер. По архетипу — это реанимация архаической героики. 
Вот характеристика интеллигенции нового типа: «Другая интеллигенция ассоциировалась уже не с аккумуляцией всех достижений отечественной и мировой культуры, не с концентрацией 
национального духа и творческой энергии, а скорее с политической “кружковщиной”, с подпольной, заговорщицкой деятельностью, этическим радикализмом, тяготеющим к революционности 
(вплоть до террора), пропагандистской активностью и “хождением 
в народ”. Принадлежность к подобной интеллигенции означала уже 
не столько духовное избранничество и универсальность, сколько 
политическую целенаправленность — фанатическую одержимость 
социальными идеями, стремление к переустройству мира, готовность к личным жертвам во имя народного блага» [1, 258]. 
В границах новой идеологии этого нового русского сообщества 
начинает развиваться другая стратегическая линия русской литературы с ярко выраженной социоцентрической ориентацией. На первое место здесь начинают выходить постановка и разрешение злободневных вопросов, связанных с «существованием» — с социальным переустройством русского общества, критикой его социальных 
пороков. Все это подразумевало борьбу, гражданскую активность, 
классовую позицию. На смену духовно-аристократическому credo 
«зависеть от царя, зависеть от народа… Не все ли нам равно?» пришел демократический императив: «Поэтом можешь ты не быть, 
а гражданином быть обязан». На смену философско-критическому 
реализму пришел реализм социально-критический. Одно дело аналитически препарировать установки косного социума с позиций 
личности, и совсем иное — критиковать обветшавшую идеологию 
с позиций иной, революционной идеологии. Личностью ты можешь 
и не быть, а вот гражданином стать обязан. Новое литературное движение с его ярко выраженными социальными интересами и пристрастиями противоречиво соседствовало с той русской литературой ХIХ века, которая по традиции ориентировалась на личность 
как точку отсчета в стремительно демократизирующемся мире. 
Коротко говоря, персоноцентрический вектор в развитии литературы стал меняться на социоцентрический.
Смена вех (векторов) — это особый культурный сюжет, и в данном случае для нас он является второстепенным. Цель монографии — определить суть и законы функционирования феномена, 

имя которому персоноцентрический вектор в развитии классической русской литературы XIX в.
Что касается дальнейшей эволюции персоноцентрической традиции в русской литературе в XX в., то этой проблематике посвящена наша следующая монография «Персоноцентризм в русской литературе XX в.». 

2. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

Традиционные подходы к осмыслению проблем художественной 
литературы и самого феномена художественности (в том числе 
критериев художественности) привели к тому, что проблемы эти 
если и не получили статус «вечных», то приобрели репутацию неразрешимых. Это, в свою очередь, привело к тому, что литературоведение стало развиваться по двум направлениям: условно говоря, 
структуралистскому (формально ориентированному) и «содержательному» (ориентированному на трактовку содержательности — 
но не в универсальном, а в определенном идеологическом, то есть 
субъективном, ключе). И в том, и в другом случае «человеческое 
измерение» перестало быть главным и решающим критерием для 
художественной литературы. 
Вследствие этого методология как таковая просто утратила 
свою актуальность в рамках теоретического литературоведения. 
Научность дисциплины поставлена под большое сомнение, мягко 
говоря. Вот почему постепенно вокруг гуманитарного ядра литературоведческих проблем формируется отношение, которое можно 
сформулировать следующим образом: склонность придавать противоречивым гуманитарным категориям статус нерешаемых, «вечных 
вопросов». Их можно на разные лады комментировать — и в этом 
проявляется одаренность, «творческая жилка» литературоведа; 
но их невозможно интерпретировать в рамках неких гуманитарных 
законов — и в этом проявляется почти легализованная (в)ненаучность художественно-гуманитарной дисциплины.
Почему подобное происходит именно с гуманитарными дисциплинами (не только с литературоведением, конечно) именно сегодня — это отдельный комплексный вопрос. Выделим в нем информационно-методологическую составляющую.
Очевидно, проблема сводится не к тому, чтобы описать феномен с разных сторон, со всех возможных сторон всеми ученымитеоретиками и участниками литературных процессов. Описания 
множатся и множатся, а суть ускользает, не дается в руки. Дошло 
до того, что уже трудно сказать определенно, имеем ли мы сегодня 
литературу или нет, хорошая она или плохая. Следовательно, дело 
не в описании, не в аналогиях, наблюдениях, методиках — дело во