Первая мировая война и тренды европейской истории XX века

Москва
2021

Московский государственный 
институт международных отношений (университет) 
МИД России

И. Э. Магадеев

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
И ТРЕНДЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ 
ИСТОРИИ XX ВЕКА

Монография

УДК 327
ББК 66.4
 
М12

Издание подготовлено при поддержке
Фонда развития (Эндаумента) МГИМО

 
Магадеев И. Э.

М12  
Первая мировая война и тренды европейской истории XX века: Монография / И. Э. Магадеев. — М.: Издательство «Аспект Пресс», 2021. — 256 с.

 
ISBN 978–5–7567–1130–1

 
 
Монография нацелена на то, чтобы выявить воздействие, оказанное 
Первой мировой войной на ряд ключевых тенденций в развитии европейской истории в XX веке. В ней представлена панорама фундаментальных 
последствий «Великой войны», часть из которых в той или иной форме 
проявляется и на современном этапе исторического развития.
 
 
Для студентов, обучающихся на гуманитарных факультетах вузов, 
и всех, интересующихся историей Первой мировой войны.

УДК 327
ББК 66.4

ISBN 978–5–7567–1130–1 
© Магадеев И. Э., 2021
 
© МГИМО МИД России, 2021
 
© ООО Издательство «Аспект Пресс»,  2021

Все учебники издательства «Аспект Пресс» на сайте
www.aspectpress.ru

СОДЕРЖАНИЕ

Введение   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
5

Гла в а 1.

«ТОТАЛИЗАЦИЯ» ВОЙНЫ: ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ 
В КРАТКО-, СРЕДНЕ- И ДОЛГОСРОЧНОЙ 
ПЕРСПЕКТИВЕ   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
31

§ 1. Императивы «тотальной мобилизации» и трансформация 
социально-экономических функций европейских 
государств . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
31

§ 2. Война 1914–1918 гг. и ее место в развитии институтов 
«военного» и «социального» государства   . . . . . . . . . . . . . . . . . 
50

§ 3. Воздействие Первой мировой войны на меняющуюся 
природу военно-политических альянсов   . . . . . . . . . . . . . . . . . 
62

Гла в а 2.

«ВЕЛИКАЯ ВОЙНА» КАК ВЕХА В ЭВОЛЮЦИИ 
ПРОЦЕССОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РЕГИОНАЛИЗАЦИИ   . . . 
83

§ 1. Место Европы в послевоенном мире . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
83

§ 2. Попытки воссоздания и пересоздания глобальной 
экономики после 1918 г.   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
94

§ 3. Коллективная versus региональная безопасность: дилеммы 
военно-политической стабильности в свете последствий 
Первой мировой войны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 121

Гла в а 3.

ПРОЦЕССЫ ИНТЕГРАЦИИ И ДЕЗИНТЕГРАЦИИ 
ЕВРОПЫ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ «НАСЛЕДИЕ» 
ВОЙНЫ 1914‒1918 годов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 143

§ 1. Первая мировая война и судьбы империй в XX веке   . . . . . . . 143

§ 2. «Национальный фактор» и его роль в переформатировании 
геополитического и экономического пространства Старого 
Света   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154

§ 3. Первая мировая война и поиск новых путей европейской 
интеграции . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172

Гла в а 4.

«ВЕЛИКАЯ ВОЙНА» И ДИЛЕММЫ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ 
В ЕВРОПЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201

§ 1. Новые линии политико-идеологических противоречий на 
европейском континенте после 1917–1918 гг. . . . . . . . . . . . . . 201

§ 2. Воздействие Первой мировой войны на трансформацию 
общественно-политических систем европейских 
государств . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213

§ 3. Запад и Восток: дихотомия в развитии процессов 
демократизации в «центре» и на «периферии»   . . . . . . . . . . . . 227

Заключение   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 242

ВВЕДЕНИЕ

Столетие Первой мировой войны и современная 
историческая память

Значимые юбилеи не могут изменить событий прошлого, но нередко воздействуют на их восприятие потомками и, как следствие, 
в некоторой степени влияют на процессы, протекающие в настоящем. 
Они также фиксируют текущие социально-политические трансформации, «отраженные» в зеркале исторических дат. Характерный пример — 20-летие Победы в Великой Отечественной войне в мае 1965 г., 
отмеченное повышением «статуса» 9 Мая в официальной «политике 
памяти» советского руководства в начале брежневского периода по 
сравнению с «эпохой Сталина». Тогда впервые после 1945 г. был проведен Парад Победы, День Победы объявлен нерабочим днем, приняты решения о выделении дополнительных льгот для ветеранов и ряд 
других мер1. Пример из зарубежной истории, связанный уже с Первой 
мировой войной, — 50-летний юбилей антибританского выступления 
в Ирландии (так называемое Пасхальное восстание 1916 г.), обостривший противоречия между католиками и протестантами в Северной Ирландии в 1966 г. и ставший своеобразным прологом новых вооруженных столкновений по «ирландскому вопросу» в 1970–1980-е гг.2

Недавние масштабные мероприятия, прошедшие в различных странах в связи со столетием Первой мировой войны — «Великой войны», 
как ее принято обозначать во многих странах, прежде всего в Великобритании и Франции, — также зафиксировали ряд тенденций в развитии историографии и исторической памяти3. Можно согласиться с мыслью о том, что «историки любят юбилейные даты, особенно те из них, 
которые так или иначе перекликаются с современностью и позволяют 
привлечь к историческому событию внимание общества. Перечень та

Введение

ких дат нескончаем, но их реальная значимость зачастую преувеличивается или, напротив, сводится на нет в зависимости от политической 
конъюнктуры и потому весьма условна»4.
Почти неизбежное влияние международно-политической конъюнктуры и внутренней ситуации в той или иной стране на национальное 
осмысление исторических событий проявилось в 2014–2018 гг. в различных формах. Если само явление политизации прослеживалось 
практически во всех государствах, то его конкретные формы варьировались, причем заметное еще в ходе самой Первой мировой войны различие между Западом и Востоком Европы опосредованно сказывалось 
и в форматах исторической памяти в начале XXI в.
В Великобритании и Франции были усилены тенденции, выраженные еще в 1960–1970-е гг., а по-своему — и в межвоенный период. Речь 
шла о восприятии конфликта 1914–1918 гг. как трагедии, «европейской гражданской войны», главный «урок» которой состоял в том, что 
государства Старого Света никогда более не должны допустить того, 
чтобы их отношения друг с другом дошли до «большой войны»5. Хотя 
в 1980-е гг. понятие «европейская гражданская война» во многом было 
связано с полускандальной работой немецкого историка Э. Нольте, 
стремившегося «доказать», что нацизм стал своеобразной реакцией на 
большевизм6, оно нередко использовалось и в более общем смысле, вне 
привязки к указанной концепции. Так, президент Франции Э. Макрон 
9 апреля 2018 г. по итогам одного из памятных мероприятий, приуроченных к столетию Первой мировой войны, отметил, что последняя 
«предстает сегодня в наших глазах, в качестве европейцев, как гражданская и братоубийственная война»7.
В схожем ключе высказывалась и тогдашний премьер-министр Великобритании Т. Мэй. 4 ноября 2018 г., перед отправкой на совместную с французской стороной церемонию памяти в честь жертв битвы 
на Сомме (1916 г.), Мэй подчеркнула, что «поля сражений во Франции 
и Бельгии покрыты ужасными шрамами войны, однако сила и близость наших сегодняшних отношений являются свидетельством того 
пути, который наши страны прошли вместе»8. Примечательно, что 
в исторических работах отсчет «европейской гражданской войны» нередко начинали вести не с Октябрьской революции 1917 г., как то делал 
Нольте, а именно с 1914 г.9

В ФРГ, где в 1960-е гг. тезис историка Ф. Фишера о сознательном 
развязывании Первой мировой войны Германией, предпринявшей 
«рывок к мировому господству», был воспринят в штыки многими 

Введение

представителями академического мира и политического истеблишмента10, в последующие десятилетия ситуация изменилась. Вместе 
с тем германские власти, по мнению наблюдателей, продолжали занимать более сдержанную позицию по вопросам столетия Первой мировой войны, чем их французские и британские коллеги11. Конфликт 
1914–1918 гг. оставался «в тени» Второй мировой войны. К тому же позиция официального Берлина в отношении действий Германии в начале XX в. оставалась двойственной, и немецкие власти не стремились 
к радикальному осуждению политики кайзеровского рейха, в отличие 
от нацистского.
Руководители ведущих стран Западной Европы, как косвенно свидетельствовали приведенные выше цитаты Макрона и Мэй, вкладывали в трактовку Первой мировой войны как трагедии не только сугубо 
гуманистическое, но и политическое содержание: Европейский союз 
(ЕС) рассматривался как возможность «преодолеть» прошлое, не допустив его повторения. Согласно официальной риторике многих европейских лидеров, за неудачной попыткой сформировать интеграционное объединение, предпринятой в межвоенный период в качестве 
реакции на Первую мировую войну, последовал более успешный шаг 
в виде образования Европейского экономического сообщества (ЕЭС), 
зафиксировавшего усвоение «уроков» второго мирового конфликта. 
Президент Франции Ф. Миттеран в июне 1992 г., во время одной из 
своих речей накануне референдума по Маастрихтскому договору, который в немалой степени был со стороны Парижа реакцией на усиление 
Германии в результате объединения, поставил вопрос совсем в ином 
ключе. Многоопытный французский политик перевел его обсуждение 
в гуманистическое русло: «Выбор, который стоит перед нами, перед 
людьми, которые видели Европу разрушенной, потерявшей лидерство, 
рисковавшей даже материально (не говоря уже о том, что политически, 
духовно и культурно) потерять все свои достижения… этот выбор таков: война или мир?»12.
В ряде стран на Востоке Европы официальная риторика в отношении Первой мировой войны была выдержана в ином, более традиционном ключе. Акцент нередко был сделан на реальных или мифологизированных военных достижениях армий; на ценностях патриотизма, 
нередко сближавшегося с национализмом; на создании или воссоздании, усилении и территориальном расширении ряда государств по итогам конфликта 1914–1918 гг., отнюдь не представавшего в этом отношении бессмысленным. Тезис, часто употреблявшийся в ходе различных 

Введение

мероприятий в России о «забытой» войне, являлся достаточно дискуссионным: «…историки и в нашей стране на протяжении прошедшего 
столетия изучали эту первую военную катастрофу мирового масштаба. 
“Забытой” она была лишь отчасти, в том, что касалось исторической 
политики, т.е. официально формируемой национальной исторической 
памяти (дни памяти, героизация и празднование побед, создание памятников павшим солдатам и офицерам и многое др., — отсутствовали)»13. Анализируя официальный дискурс и памятные мероприятия 
в России, историк О.С. Нагорная подчеркивала воздействие, оказанное 
на них тогдашней международной обстановкой (Украинский кризис 
2014 г. и его последствия). Исследовательница фиксировала нацеленность официальных органов власти на репрезентацию истории Первой 
мировой войны в традиционном ключе, попытки задействовать историческую память в качестве инструмента национальной консолидации. 
В событиях войны выделялись военные успехи, шла героизация участников конфликта, на задний план были отодвинуты неудачи и последовавший революционный кризис в России14. Сам конфликт нередко 
позиционировался (вслед за оценками некоторых современников) как 
«Вторая Отечественная» война (после 1812 г.)15.
Для многих представителей политического руководства и общественных сил в центрально- и восточноевропейских странах Первая 
мировая война являлась не столько негативным опытом и трагедией, 
сколько событием, приведшим либо к созданию/воссозданию их государств (Польша, Чехословакия и др.), либо к их территориальному 
расширению (Румыния, Королевство сербов, хорватов и словенцев, 
ядром которого стали земли Сербского королевства). Уровень конфликтности, связанный с мемориализацией конфликта 1914–1918 гг., 
и градус противоречий по поводу прошлого оставались в Восточной 
и Юго-Восточной Европе, как правило, выше, чем на Западе континента. События столетней давности представали тесно связанными 
с текущим политическим моментом, а «раны» прошлого — зажившими 
еще не полностью.
Учитывая то, что история Королевства сербов, хорватов и словенцев (КСХС) или «первой Югославии» нередко рассматривалась 
в «сцепке» с судьбой «второй Югославии» и болезненным процессом 
ее распада в 1990-е гг., сербский историк Д. Мркич выражал в 2018 г. 
надежду, что столетие Первой мировой войны «не вызовет нового 
появления негативных эмоций»16. Суммируя настроения, доминировавшие в Польше, польский историк Т. Шрамм, напротив, под

Введение

черкивал, что конфликт 1914–1918 гг. «предстает завершением битв 
за независимость Польши. Для поляков эта война является “своей” 
только в той степени, в какой она привела к воссозданию Польского 
государства»17. Еще более политизированным столетие войны оказалось в Румынии. В этой стране нередко не только подчеркивалось 
то, что конфликт привел к формированию «великой Румынии»18, но 
были сделаны намеки на то, что аннексия Бессарабии в 1918 г. могла послужить своеобразным образцом для живо обсуждавшихся современных проектов «унии» Румынии и Молдовы. Так называемый 
марш столетия, прошедший с 1 июля по 1 сентября 2018 г., символическим образом фиксировал как расширение территории Румынии 
по итогам Первой мировой, так и один из векторов текущей внешней 
политики Бухареста. Марш, в котором приняли участие представители различных румынских и молдавских общественно-политических 
организаций, начался в г. Альба Юлия в Трансильвании и завершился 
в Кишиневе19.
Еще один характерный пример политизации прошлого — выступление К. Мертон, вдовы американского дипломата Р. Холбрука, участвовавшего в 1995 г. в создании «дейтонской» Боснии и Герцеговины. Оно 
состоялось в сентябре 2014 г. в Центре имени В. Вильсона в Вашингтоне и содержало фактологические неточности, хорошо ложившиеся, 
однако, в политическую матрицу американской дипломатии. Мертон 
говорила о том, что «Франц Фердинанд был убит в результате террористической акции, спланированной в Белграде, где эти террористы 
и обучались. Учил их человек по имени Никола Пашич, некоронованный король Сербии». «Сербский экспансионизм» интерпретировался 
автором как «спусковой крючок к тому, что привело к катастрофе». 
В качестве ее «второй причины» Мертон рассматривала «русских, а отнюдь не немцев…»20.
Наряду с противоречивыми, но подчас взаимосвязанными тенденциями на мемориализацию и политизацию истории Первой мировой 
войны, которые были заметны в ходе различных мероприятий 2014–
2018 гг., еще один показательный процесс заключался в персонализации восприятия прошлого. Этот процесс не был новым, набирая силу 
в Великобритании и Франции еще в 1960–1970-е гг., однако являлся 
примечательным. Многие рядовые граждане стали активнее обращаться к дневникам, письмам и к другим документам своих предков, в которых была запечатлена та или иная грань войны. Процесс цифровизации и предоставления доступа через Интернет ко многим архивным 

Введение

материалам серьезным образом облегчил процесс воссоздания семейной и личной истории Первой мировой21.
Аналогичный рост интереса к личному и семейному «измерениям» войны был характерен и для германского общества. Немецкий 
историк Й. Леонгард полагал, что «с 2014 г. немцы заново открывают 
данный период», причем своими работами исследователь также стремился внести вклад в персонализацию восприятия войны. «Я хочу 
объяснить большую историю с помощью малых историй», — говорил исследователь22. В российском случае подобные процессы также  имели место23, но были затруднены ввиду самих перипетий XX в., 
приводивших к тому, что сохранность личных документов была меньшей, а память о Первой мировой войне была отодвинута в тень другими колоссальными событиями — революцией и Великой Отечественной войной. По оценке российского историка Б.И.  Колоницкого, 
«и после 2014 г. война остается “забытой”» для большинства граждан 
России24.

Цели и задачи работы

Данная работа нацелена на то, чтобы проанализировать те грани 
истории Первой мировой войны, которые не находились на переднем 
крае исторической памяти о конфликте в том виде, как она была зафиксирована в юбилейных мероприятиях 2014–2018 гг. Книга нацелена на то, чтобы хотя бы отчасти сместить наметившиеся акценты в восприятии «Великой войны» и дистанцироваться от отмеченных выше 
тенденций на мемориализацию, политизацию и персонализацию 
в восприятии ее истории. Как отмечал британский историк Д. Рейнольдс, «по мере того, как непосредственное воздействие событий 
1914–1918 гг. снизилось после 1945 г., культ памяти о войне стал еще 
более выраженным, хотя на характер мемориализации всегда влияли 
текущие обстоятельства…»25.
Действительно, мемориализация истории Первой мировой войны 
не была нейтральной и оставалась тесно связанной с тем или иным 
политическим «посланием». Тенденция на персонализацию в восприятии конфликта 1914–1918 гг., нередко приводившая к своеобразному взгляду на войну «из окопа» или из траншей26, при всем ее гуманистическом измерении, также не обещала дать полноценной картины 
прошлого. Более того, в определенной степени эта тенденция была 
своеобразным отрицанием тех жесточайших реалий индустриальной