Повести В.Г. Распутина: автор и герои («Прощание с матёрой», «Живи и помни», «Пожар»)

С.В. Перевалова

ПОВЕСТИ В.Г. РАСПУТИНА:
АВТОР И ГЕРОИ
(«ПРОЩАНИЕ С МАТЁРОЙ», 
«ЖИВИ И ПОМНИ», «ПОЖАР») 

Учебное пособие по спецкурсу 

3-е издание, стереотипное

Москва 
Издательство «ФЛИНТА»
2020 

УДК 821.161.1 
ББК  83.3 (2 Рос=Рус) 6

П27 

Перевалова С.В.

П27 Повести В.Г. Распутина: автор и герои («Прощание с матёрой»,

«Живи и помни», «Пожар») [Электронный ресурс] : учеб. пособие по
спецкурсу / С.В. Перевалова. — 3-е изд., стер. — М. : ФЛИНТА,
2020. — 132 с.

ISBN 978-5-9765-2916-8

Проза В.Г. Распутина рассматривается в широком контексте русской

литературы последней трети XX века. Диалектик взаимосвязи «автор — герои»
исследуется
на
сюжетно-композиционном,
жанрово-стилистическом
и

пространственно-временном уровнях.

Для
преподавателей
и
студентов-гуманитариев,
для
учителей
словесников.

УДК 821.161.1 
ББК  83.3 (2 Рос=Рус) 6

ISBN 978-5-9765-2916-8
© Перевалова С.В., 2016
© Издательство «ФЛИНТА», 2016 

СОДЕРЖАНИЕ 

От автора…………………………………………………………………4 

Глава 1. Субъекты повествования и взаимодействие «точек зрения» 

в повести «Прощание с Матёрой» ………………………………….....5 

Глава 2. Характеры и конфликты в повести «Живи и помни»….…..52 

Глава 3. Автор и герой в повести «Пожар»: диалог……………….....90 

«Сибирь без романтики» (заключительная глава из очерка)……....116 

Литература………………………………………………………..…….125 

ОТ АВТОРА 

Как хочется оставить всех в живых 

В конце концов последнего романа, 

Но только так, чтоб было без обмана... 

И все-таки оставить всех в живых... 

Ю. Гончаров 

В одном из своих недавних интервью В.Г. Распутин подвел итог: «Я 

был “деревенщиком”. Все, что могла сказать “деревенская” литература, 

она сказала. И “Пожаром” для себя я закончил эту тему» [89. С. 9]. 

Сегодня многим кажется, что «крестьянская Атлантида» навек 

скрылась из глаз. Но это не так, и тема длится. Длится потому, что 

«деревенская» проза вышла на простор общечеловеческих, философских 

обобщений» (Герасименко, 1985). 

Она не только на новом витке истории рассматривает традиционную 

для отечественной литературы оппозицию «город - природа», но и ставит 

важнейший для всех живущих сегодня вопрос: возможно ли вне 

религиозного, вне христианского восприятия мира размышлять о самом 

важном: о добре и зле, о душе и судьбе? Лучшее тому подтверждение — 

«деревенские» повести В.Г. Распутина: «Деньги для Марии» (1967), 

«Последний срок» (1970), «Живи и помни» (1974), «Прощание с Матёрой» 

(1976), «Пожар» (1985). 

Жизнь и творчество писателя неразрывно связаны с Сибирью. Здесь 

он появился на свет, здесь родились герои большинства его произведений. 

Но широта авторского взгляда охватывает не только «региональные» 

проблемы. Она вмещает в себя целый комплекс нравственно-философских 

вопросов, которые волнуют все наше общество, делая книги сибирского 

прозаика значительным явлением духовной культуры XX в.

Глава 1. СУБЪЕКТЫ ПОВЕСТВОВАНИЯ И 

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ 

«ТОЧЕК ЗРЕНИЯ» В ПОВЕСТИ «ПРОЩАНИЕ С МАТЁРОЙ» 

Своеобразие творческой манеры В. Г. Распутина и оригинальность 

его подхода к рассмотрению болевых проблем современности отчетливо 

проявляются в повести «Прощание с Матёрой», где авторское присутствие 

обнаруживается в первую очередь в продуманной смене «точек зрения», 

т.е. тех позиций, с которых ведется повествование различных отрывков 

текста. 

Начало повести — чисто эпическая изобразительная проза от автора: 

«И опять наступила весна, своя в нескончаемом ряду, но последняя для 

Матёры, для острова и деревни, носящих одно имя» [85, Т. 2. С. 208]1, — 

задает тон всему повествованию, во многом близкий тому, что звучал в 

«Последнем сроке»: «И опять старуха увидела утро» (Т. 1. С. 172). 

Утреннее пробуждение природы и неизбежность разлуки с дорогим, 

близким миром вызывает печальную, прощальную интонацию и в 

«Матёре»: «оставалось последнее лето» (Т. 2. С. 211); «Скоро, скоро всему 

конец» (С. 239); «Проскочили последние две недели» (С. 251) — 

постоянно звучит в тексте вопреки играющей яркими красками, 

«пылающей зеленью» природе. 

Эти две повести сближает и ситуация прощания, и то, что события 

происходят в сибирской деревне, а время действия и возраст главных 

героинь отмечены осенней порой. 

Сам писатель в одном из выступлений заметил, что «Анна до конца 

не выговорилась», и он «дал ей договорить» (цит. по: Турков А.М. 

Федор Абрамов: Очерк. М.: Сов. писатель, 1987. С. 141), нарисовав Дарью. 

1 Здесь и далее в ссылках на произведение, указанное в квадратных скобках, даны 
только тома и страницы в круглых скобках. 

5

Анна из «Последнего срока» и Дарья из «Прощания с Матёрой» 

кажутся родными сестрами по своему почтенному возрасту, по взглядам 

на жизнь, а главное, — по ощущению полной исчерпанности своего 

личного бытия, своего предназначения на земле. 

Но в повести 1976 г. главный акцент В. Г. Распутин делает не на 

прощании 
детей 
с 
матерью, 
дождавшейся 
своего 
естественного, 

предопределенного свыше последнего срока, а с родной землей, деревней 

и островом Матёрой, которая каждую весну будто нарождалась заново и, 

не зная старости, «собиралась жить долго» (Т. 2. С. 251), отчего трагизм 

повествования еще больше усиливается. Не только светлая покаянная 

печаль отличает произведение, но и горечь, отчаяние от сознания 

неотвратимости той беды, которую способна принести неразумная 

человеческая воля, насильственно вмешиваясь в естественный порядок 

вещей. На протяжении всего повествования автором контрастно противо
поставлены природный, вечно обновляющийся «нескончаемый ряд» и 

«горестная Матёра» (С. 852), обреченная человеком на преждевременную 

гибель. 

Как заметил Ю. М. Лотман, «основа примирения со смертью — если 

исключить 
религиозные 
мотивировки, 
— 
ее 
естественность 
и 

независимость от воли человека. Неизбежность смерти, ее связь с 

представлениями о старости и болезнях позволяют включить ее в 

неоценочную 
сферу. 
Тем 
более 
значимыми 
оказываются 
случаи 

соединения ее с представлениями о молодости, здоровье, красоте — то 

есть образы насильственной смерти» [67. С. 420]. 

Таким и представляется преждевременный уход Матёры. Разумное 

жизнеустройство природы, неизменную суть ее законов подтверждает у 

В.Г. Распутина неоднократно повторяемое «опять»: «Опять с грохотом и 

страстью пронесло лед» [85. Т. 2. С. 208], «опять на верхнем мысу бойко 

зашумела вода». На фоне этого ликования весны вырисовывается 

печальный облик Матёры, которая «повяла, как дерево, <...> сошла с 

привычного хода», потому что ей было отказано в праве жить как всегда, 

«внутри происходящих в природе перемен» (С. 209). 

В начале повести — в ее спокойной эпической экспозиции — автор 

ни  разу не  упоминает о  причинах  обреченного  положения  Матёры 

(о предстоящем затоплении острова). Кажется, он вместе с коренными 

жителями пытается отодвинуть неизбежное, недоуменно оглядывая следы 

запустения в деревне, настороженно смотрит «в сторону правого берега за 

Ангару, где строили большой новый поселок. Слухи оттуда доходили 

разные» (С. 208). Что за слухи? Ясной, солнечной весной ни во что плохое 

не верилось — «ни в переезд, ни в затопление, ни в расставание» (С. 213). 

Возможно, желанием отвести от Матёры беду, доказать ее 

жизнестойкость, а может, и образумить горячие головы, действующие 

вопреки природным законам, продиктован авторский рассказ об истории 

деревни-острова: «Тот первый мужик, который триста с лишним лет назад 

надумал поселиться на острове, был человек зоркий и выгадливый, верно 

рассудивший, что лучше этой земли ему не сыскать». 

Автор подробно останавливается на географическом положении этой 

чудесной земли: «на яру у левого берега» Ангары «остров растянулся на 

пять с лишним верст и не узенькой лентой, а утюгом», «к Матёре близко 

подчаливал другой остров, который называли то Подмогой, то Подногой» 

(С. 209). 

Автор словно предлагает читателю всмотреться в карту своей 

Родины и найти остров. Отыскать его будет легко: контуры четкие, 

запоминающиеся — «утюгом», и название броское, не забудется, т. к. 

созвучно самому дорогому для каждого слову «мать», а вот исчезнуть с 

карты может, поскольку известно, что встречает остров последнюю свою 

весну. 

Эта мысленно представляемая карта земли раздвигает про
странственные рамки повести, что и дает основание Д. С. Лихачеву 

утверждать: «Прощание с Матёрой» — это произведение не о судьбе 

сибирского села, затопляемого ради великой стройки. Это произведение на 

мировую тему, ибо тема отношения к родным местам интересует всех во 

всем мире» [61. С. 191]. 

Поскольку всякая точка зрения (и авторская — в том числе) 

«хронотопична, то есть включает в себя как пространственный, так и 

временной момент» [14. С. 357], в авторское повествование о Матёре 

наравне с «географической» далью входит «историческая», подтверждая 

мысль А. Ф. Лосева: «Природа есть момент истории. Ибо никто никогда не 

воспринимает чистую внеисторическую природу. <...> природа делается 

понятной только через историю» [64. С. 145]. 

Сообщению о том, что на просторах острова всему «было где 

разместиться»  —   «И  пашне, и лесу, и болотцу с лягушкой»  [85. Т. 2.

С. 209] — логически соответствует временная характеристика: «Деревня 

на своем веку повидала всякое». Вследствие этого Матёра начинает 

восприниматься не только как неотъемлемый компонент земной суши, где 

у нее «свое место», но и как важная составляющая народной истории. В 

ней у Матёры тоже свое место. 

Вот почему так бережно автор прочерчивает основные вехи жизни 

острова: от древности, когда «бородатые казаки» ставили иркутский 

острог, до дней сегодняшних,  для Матёры последних. 

Он рассказывает о том, что ему точно известно: «была в деревне своя 

церквушка», «была мельница на верхней носовой проточке» — и, будто 

предваряя вопросы заинтересованных слушателей, сетует, что известно не 

все. Почему «приблудшего из чужих краев старика» назвали Богодулом —

«тут хоть можно догадываться», а вот «почему Поднога — ни одна душа 

бы не объяснила». 

Завершая свой краткий экскурс в историю Матёры, автор подводит 

своеобразный итог: «Вот так худо-бедно и жила деревня, <...> встречая и 

провожая годы, как воду, по которой сносились с другими поселениями и 

возле которой извечно кормились». 

Живая вода Ангары, ее неумолчный бег был для матёринцев 

символом вечности. Но скоро построят на реке плотину, и Матёру, «если 

даже поставить друг на дружку пять таких островов, все равно затопит с 

макушкой». Мысленно окинув взглядом многотрудную историю деревни, 

автор настолько вживается во все повороты ее судьбы, что боль 

предстоящего расставания чувствует не менее остро, чем местные 

старожилы. Создается впечатление, что он ведет свое повествование, 

находясь в их окружении, его восприятие происходящего определенным 

образом опосредовано точкой зрения тех, для кого уход Матёры 

равнозначен «краю света». 

Об этом свидетельствует проникновение в авторскую речь слов и 

выражений местного говора: «жила деревня триста с лишним годов», «на 

верхнем мысу намыло, поди, с полверсты земли» (С. 211). 

По мнению М. М. Бахтина, в языке нет никаких нейтральных слов и 

форм: «он весь оказывается расхищенным, пронизанным интенциями, 

проакцентуированным. Каждое слово пахнет контекстом и контекстами, в 

которых оно жило» [11. С. 106]. 

Живой контекст существования нехарактерных для литературного 

языка слов и форм восстанавливается в следующей, второй, главе, где 

представлена беседа трех матёринских старух. Автор предлагает читателям 

не только всмотреться в Матёру, вдуматься в ее судьбу, но и вслушаться в 

нее, как, очевидно, вслушался и сам. В беседе старух прозвучат фразы: 

«Ты должна, поди-ка, помнить...» [85. Т. 2. С. 211]; «Уж, поди-ка, на 

подходе где» (С. 218). 

В речи самой «старой из старух» Дарьи повторится еще одно 

выражение, встреченное в авторском рассказе о Матёре: «А ишо чудней...»

(С. 215). (У автора: «чем чудней, тем милей» (С. 209)). 

Позднее будет расслышан вздох главной героини о том, что «про
жила она восемьдесят и больше годов» (С. 321), — Матёра, по автору, 

прожила «годов триста». 

Беседа матёринских старух, в которой прозвучали впервые голоса 

новых субъектов повествования, сродни тем «анкетным диалогам», 

которые, по замечанию Б.М. Эйхенбаума, являются яркой особенностью 

стиля Лескова. Это «диалоги, построенные по принципу не сценического 

действия (сюжетная функция), а речевой характеристики данного лица как 

своего рода рассказчика» [113. С. 413]. «Ты, однако, и будешь-то года на 

три  меня  постаре».  —  «Ты  супротив меня совсем молоденькая» [85. Т. 2. 

С. 211], — вот что узнает читатель из первой, «анкетной» беседы. 

Она действительно не имеет особого значения в сюжете, с ней не 

связано основное действие. Но перекличка голосов героев с авторским, 

открывающим повествование, помогает не только созданию речевых 

характеристик персонажей, но и служит средством мировоззренческой 

идентификации автора. Использование народного просторечия воссоздает 

его образ: не заезжего гостя-путешественника, не историка-любителя, а 

выходца из крестьянской среды, сострадающего ей, болеющего ее 

проблемами, ее глазами видящего все вокруг. 

Народные формы речи используются автором по-разному, чаще 

всего — для характеристики персонажей повести. Так, в предыстории 

Симы, у которой «счастье не вылепилось», автор упомянет, за что она 

«схлопотала прозвище “Москвишна”, с удовлетворением отметит: «Оно 

ей, кстати, шло», — и объяснит почему: «Сима была вся чистенькая, 

аккуратная, знала немного грамоте и имела песенник, из которого порой 

под настроение тянула тоскливые и протяжные песни о горькой судьбе» 

(С. 212). 

Значительную роль народные слова и выражения играют в 

портретных характеристиках героев («выделанные работой руки» (С. 229) 

Дарьи), в авторском определении манеры речи персонажей: Дарья 

говорила «неторопливо, забывчиво» (С. 231) и самого тона голоса: на 

кладбище, пытаясь остановить разрушителей, «Дарья взвыла», «еще 

тошней того взвыла» (С. 220), а обращаясь за советом к почитаемым ею 

родителям, она «тихонько объявилась: “Это я, тятька. Это я, мамка”. —

Голос был неверный, вяклый» (С. 348). 

Народные формы речи автор использует, чтобы дать представление о 

том,  какой видится  матёринцам  смена  времен  года:  «Заступил июнь» 

(С. 213). «Это уже шел август, месяц-поспень» (С. 320). 

Просторечные слова входят в пейзажные зарисовки — «День 

направлялся на славу» — (С. 254) и в повествование о событиях в деревне: 

«Отстрадовали покосчики» (С. 321); «Дурноматом кричали петухи, 

кричала скотина; где-то гулко и торжественно бухало железо» (С. 314). 

Таким образом, в «Прощании с Матёрой» «пропитанные 

своеобразным мышлением и мироощущением, <...> народные формы 

речи становятся фундаментом не только для изображения диалогов людей 

из народа и их характеристик <...>, но и для всех форм авторской речи» 

[52. С. 195]. 

Важно отметить, насколько автор и во взглядах, и в своей речи 

«совпадает» с героями повести, настолько контрастны по отношению к 

ним и дела, и слова чужих, «официальных лиц». Яркий пример тому —

сцена разорения кладбища, где, преступая христианские законы, начали 

хозяйничать пожогщики. «Чужие. Черти» [85. Т. 2. С. 219], — определяет 

их Богодул. «Нечистая сила», — вторит ему Дарья.