Лирика Афанасия Фета. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам

Н. П. Сухова

ЛАФВ помощь преподавателям, 
старшеклассникам 
и абитуриентам

ИМ

-е издание

УДК 82
ББК 83.3(2Рос–Рус)6 
 
С91

Сухова Н.П.
Лирика Афанасия Фета. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. — 2-е издание / Н.П. Сухова. — 
М.: Издательство Московского университета, 2019. — 96 с. — 
(Перечитывая классику).
ISBN 978-5-19-011278-8

В книгах серии «Перечитывая классику» содержится современный 
анализ произведений, входящих в школьные программы по литературе. 
Впервые обстоятельно освещаются духовно-нравственные и религиозные 
аспекты творчества русских писателей XIX–XX вв. Серия предлагается как 
база современных знаний по русской литературе, необходимая для сдачи 
школьных экзаменов и поступления в любой вуз.
В настоящем пособии рассматриваются особенности лирики А.А. Фета 
на стыке традиций пушкинской эпохи и устремленности в будущее, к символизму. Привлекается большой материал из истории романса, элегии, 
антологической поэзии. Главная задача автора — показать новаторскую 
сущность Фета, его индивидуальный вклад в развитие отечественной и 
мировой лирики.
Для старшеклассников, абитуриентов, студентов, учителей, специалистов-филологов, а также всех любителей поэзии.
УДК 82
ББК 83.3(2Рос–Рус)6

 
© Н.П. Сухова, 2019
 
© Издательство Московского университета, 2019

С91

ISBN 978-5-19-011278-8

Печатается по постановлению 
Редакционно-издательского совета Московского университета

«Целый мир от красоты»

Когда мы говорим о русских лириках, Афанасия Афанасьевича 
Фета (1820–1892) называем в числе первых. Его восторженные 
гимны посвящены родной природе — лесу, высоким ночным 
звездам, ароматным цветам. Вполголоса, почти шепотом мы читаем его нежные любовные признания, горькие и печальные слова 
о разлуке. Долгие, медленные строки чередуются с быстрыми 
змейками коротких фраз, произносимых на одном дыхании. Поэт 
предстает перед нами открытым, незащищенным, исповедуясь 
в самых сокровенных думах. То вдруг словно прячется, и кажется, 
что начинает исповедоваться сама природа, приподнимая завесу 
над своими тайнами и красотой. Наше зрение и слух сливаются 
воедино, когда в онемевшей ночи раздается «мимолетный звон» 
колокольчика:

Тот ли это, что мешает
Вдалеке лесному сну
И, качаясь, набегает
На лесную тишину?

Или этот, чуть заметный
В цветнике моем и днем,
Узкодонный, разноцветный,
На тычинке под окном?
(«Колокольчик»)

Введение

Мир в лирике Фета полон движения, шорохов, голосов. Даже 
«у дыханья цветов есть понятный язык». Вот-вот проснется и 
потеплеет камень — оживет мраморное изваяние мифологической богини Дианы в стихотворении, ей посвященном.
Н.А. Некрасов, предуведомляя русскую публику о выходе фетовского сборника 1856 года, писал: «Смело можем сказать, что 
человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу 
свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, 
не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет».
Но лирика Фета оставалась в стороне от общественной жизни, 
чуждалась гражданских тем — только события душевной жизни 
человека и красота природы волновали поэта. В этом современники Фета — «передовые» литераторы — видели его ограниченность. К концу 1850-х годов отношения с ними у Фета чрезвычайно осложнились. Накануне крестьянской реформы 1861 года 
он в числе других писателей дворянского направления вышел из 
литературного круга журнала «Современник», руководимого демократически настроенным Некрасовым.
Демонстративно отвернувшись от бурной жизни литературы, 
Фет решил сосредоточить усилия на собственном хозяйстве, 
стать помещиком. В 1860 году он купил землю и выстроил дом 
в Орловской губернии, в которой родился. Произошло, по его 
выражению, «бегство в Степановку».
Тем не менее само по себе деревенское новоселье пошло фетовской лирике на пользу. Теперь в ней все чаще обнаруживались 
пристальное внимание поэта к земле, проникновенная любовь 
к сельской природе, превосходное знание растений, птиц, животных. Фет обладал чутьем, которое помогало ему из общей 
подвижной картины природы безошибочно выбирать самые характерные особенности времени дня и года. И гордую стать породистой лошади, и черную ленту земли, взрезанной плугом, 
и веселую мощь «густолистого» леса Фет мог оценить как знаток, 
а как поэт — обессмертить.
Положение помещика погружало Фета в заботы, далекие от 
поэтических. Он стал рачительным хозяином, и, казалось, сама 
душа его зачерствела в стараниях добиться благополучия. Но 
приходила весна...

Пришла, — и тает все вокруг,
Все жаждет жизни отдаваться,
И сердце, пленник зимних вьюг,
Вдруг разучилося сжиматься...

...Поет сверкающий ручей,
И с неба песня, как бывало;
Как будто говорится в ней:
Все, что ковало, миновало.

Нельзя заботы мелочнóй
Хотя на миг не устыдиться,
Нельзя пред вечной красотой
Не петь, не славить, не молиться.

(«Пришла, — и тает все вокруг...»)

В борьбе «мелочнóй» заботы и «вечной» красоты, то есть в борьбе 
помещика и поэта, верх неизменно одерживал последний.
И хотя друзья Фета сокрушались, что о литературе он теперь 
и слышать не хочет, в действительности он уже до конца жизни 
не мог расстаться с музой.
В старости Фет все свое время проводил за чтением философских сочинений или мировой поэзии, за переводами древних античных авторов. Некоторые его стихи теперь можно было назвать поэзией мысли. Он чаще оглядывался на прошлое, сожалел 
о потерях и размышлял о смерти. Недаром своим сборникам 
этих лет он дал название «Вечерние огни». Но весной лирика Фета 
по-прежнему молодела, наливалась земными соками:

С гнезд замахали крикливые цапли, 
С листьев скатились последние капли, 
Солнце, с прозрачных сияя небес, 
В тихих струях опрокинуло лес.

С сердца куда-то слетела забота, 
Вижу, опять улыбается кто-то;
Или весна выручает свое?
Или и солнышко всходит мое?

(«С гнезд замахали крикливые цапли...»)

Фет научился видеть разнообразную, полную высокого значения жизнь в каждой травинке и листике, в каждой мошке и ро

синке. Эти наблюдения превращались в законченные поэтические образы. В рассказе «Вне моды» он писал, что, расхаживая по 
аллеям, «любовно смотрел на елки, как они, развешивая кругом 
молодые побеги, точно напоказ выставляли стройные руки в светлозеленых перчатках». В другой раз ветка напомнила ему «лесной 
рукав», и он хранил в памяти этот образ, пока, наконец, стихи не 
вобрали его в себя:

Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело, —
Я ничего не пойму...

(«Ель рукавом мне тропинку завесила...»)

Фет мог любоваться парой голубей, усевшихся на заборе: «Они, 
распушившись, представляли два небольших шара на коралловых ножках». Сидя на скамейке или на корточках у парковой 
дорожки, он «с любопытством наблюдал хлопотливую работу 
муравья, тащущего неподсильную ему веточку». А в нежном и 
теплом трепете крыльев бабочки ему слышался ее тонкий, порхающий голосок:

Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем
Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот — дышу.

Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.

(«Бабочка»)

Усадебный фонтан тоже не раз наводил Фета на размышления. В рассказе «Вне моды», глядя на себя как бы со стороны, Фет 
писал: «Иногда, присев у фонтана и следя за алмазным прелом

лением его луча, он вдруг останавливал свой взор на округлых 
извоях проплывающего облака, которого с окружающей его синевою не в состоянии произвести никакая скульптура, никакая 
живопись. “Вот оно, — думалось ему, — вечно новое, которого 
ты постоянно жаждешь”».
Иногда бессонною ночью Фет открывал дверь на балкон, и 
ему начинало казаться, что безжалостная немая тьма вот-вот поглотит его навсегда... Но тут вдалеке он различал живой говор 
фонтана, и тоска отпускала сердце:

Устало все кругом: устал и цвет небес,
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И желтый тот листок, что наконец свалился.

Лепечет лишь фонтан средь дальней темноты,
О жизни говоря незримой, но знакомой...
О ночь осенняя, как всемогуща ты
Отказом от борьбы и смертною истомой!

(«Устало все кругом: устал и цвет небес...»)

Но не только в старости Фет размышлял о смысле бытия, 
о месте и значении человека в мироздании.
Еще в 1840-е годы, когда Фет был молод, он создал маленькое 
произведение, которое можно назвать поистине знаменательным не только в его творчестве, но вообще в литературе того 
времени. Стихотворение сначала появилось в печати под вполне 
традиционным названием «Нептуну». Но в конце жизни, готовя 
итоговое собрание своих сочинений, Фет сделал к этому названию добавление: «Нептуну Леверрье». Стало понятно, что стихотворение посвящено планете, открытой в 1846 году астрономом У.-Ж. Леверрье. Фет вынужден был уточнить название, 
потому что читатели восприняли стихотворение в привычной 
поэтической традиции, как обращенное всего лишь к морскому 
богу Нептуну. Но в таком восприятии оно становилось бессмысленным и теряло всю свою прелесть. А ведь нельзя было не оценить созданную Фетом реально ощутимую картину грандиозного 
пространства, в котором

Нет пределов
Кверху и нет пределов
Книзу

и в котором только что открытый Нептун «промчался, пронесся, 
мелькнул и скрылся...». Речь в стихотворении шла о космосе. 
И восторженное обращение к Нептуну — это приветственное 
слово к планете-другу от имени человека, землянина, вышедшего 
в открытый космос с помощью крыльев:

Здравствуй, Нептун!
Слышишь ли, брат, над собою
Шумный полет? — Я принес
С жаркой, далекой земли,
Кровью упитанной,
Трупами тучной,
Лавром шумящей, 
Мой привет тебе: здравствуй, Нептун!

(«Нептуну Леверрье»)

Конечно, поэтический стиль этого стихотворения окрашен 
романтически — сравнения и метафоры тут изощренные, возвышенные. И все-таки за традиционным романтическим одухотворением светил и всей природы у Фета проступает беспощадно 
ясный взгляд мудреца.
У поэта, тем более такого тончайшего лирика, каким был Фет, 
трезвость взгляда на мироздание могла обернуться поиском кумира в какой-то другой сфере. В молодости такой сферой стало 
для него античное искусство, а идолом, кумиром — Красота.
В проповеди культа Красоты Фет не знал меры и со временем 
прослыл глашатаем идей «чистого искусства», далекого от жизни.
Но на деле, то есть в своем творчестве, Фет доказал, что для 
него главный источник прекрасного — это сама земля, родная 
природа во всех мельчайших, сокровеннейших проявлениях живой жизни:

И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаешь,
Так слитно в глубине заветной
Все мирозданье ты найдешь.

(«Добро и зло»)

В 1890 году, семидесятилетним стариком, Фет провозгласил:

Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду,
Весь трепет жизни молодой
Мне будет внятен отовсюду.

(«Еще люблю, еще томлюсь...»)

«Трепет жизни» — вот то, что Фет умел улавливать один из 
немногих. И вот то, что давало ему силы создавать мужественную позднюю лирику, бесстрашно смотреть в лицо смерти, даже 
открыто обращаться к ней:

Я в жизни обмирал и чувство это знаю,
Где мукам всем конец и сладок темный хмель;
Вот почему я вас без страха ожидаю,
Ночь безрассветная и вечная постель!

Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
Мы силы равные и торжествую я.

Еще ты каждый миг моей покорна воле,
Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;
Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле,
Игрушка шаткая тоскующей мечты.

(«Я в жизни обмирал и чувство это знаю...»)

В росинке Фет сумел увидеть «весь солнца лик», в душевной 
жизни обнаружил «все мирозданье», более того, в другой раз он 
заявил, что человек носит в своей груди «огонь сильней и ярче 
всей вселенной». Огонь, который «ни времени не знает, ни пространства». Так Фет на своем поэтическом языке говорил о величии человеческого духа, «вечного» и «вездесущего». Духовное 
богатство: блеск ума, силу чувства, свежесть восприятия — вот 
единственное, что было страшно терять Фету в этом мире, и эту 
потерю он ощущал как трагедию:

...Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет, и плачет, уходя.

(«А.Л. Бржеской»)

Красота земли, духовная и душевная красота человека, красота 
искусства были символами веры Фета — поэта и мудреца. Они 
значили для него приобщение к вечности, освященной гением 
человека:

Целый мир от красоты,
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать ее начало.

Что такое день иль век
Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, — человечно.

(«Целый мир от красоты...»)