Петербугские тени

беседы о горожанах, 
ставших гордостью 
национальной культуры

Александр Ласкин
Петербургские 
тени

СТРАТА
Санкт-Петербург
2017

Александр Ласкин

ПЕТЕРБУРГСКИЕ 
ТЕНИ

 Документальная  
повесть                                 

Ласкин А. С.
Петербургские тени / Александр Ласкин. —  СПб.: 
Страта, 2017. — 174 с., с илл., — (серия «Петербург: 
тайны, мифы, легенды»)

ISВN  978-5-9909788-6-7

© Ласкин А. С., 2007
© «Страта», 2017

Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было 
средствами, будь то электронные или механические, включая фотокопирование 
и запись на магнитный носитель, а также размещение в Интернете, если на то нет 
письменного разрешения владельцев.
All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or 
transmitted by any means without permission of the publisher.

УДК 82-3
ББК 84.4

УДК 82-3
ББК 84.4
Л26

Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин 

предлагает свой взгляд на Петербург — Ленинград двадцатого столетия — история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой 
петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее 
биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь — впрочем, какой 
еще может быть жизнь рядом с А. А. Ахматовой, М. М. Зощенко 
и И. А. Бродским?

Автор стал первым биографом Зои Томашевской, хранив
шей в своей памяти имена и судьбы многих выдающихся людей 
нашего отечества, тщательно и бережно зафиксировал и донес 
нам уникальные сведения, полученные из первых уст.

Л26

ISBN 978-5-9909788-6-7

Наши тени навсегда.
Анна Ахматова

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

По-разному видишь Петербург. С птичьего полета. Из окна автобуса. И, наконец, глаза в глаза. Чтобы не только угадывать перспективу, но разглядеть буквально каждого.
В этом случае могло быть только глаза в глаза. Ведь речь пойдет о Зое Борисовне Томашевской (1922–2010), человеке пожилом 
и к тому же непубличном. Само ее присутствие на этих страницах 
отменяет дистанцию.
Да и какая дистанция! Обычно сочинения, связанные с историей, пишут, обложившись книгами, но в этот раз я работал беседуя. 
Представьте небольшую комнату, она сидит в кресле и рассказывает 
что-то удивительно интересное.
О, эти незабываемые разговоры! Так обсуждают последние известия. Впрочем, это и были последние известия. Можно сказать, 
новости минувшего. Раньше прошлое было далеко, но теперь я знал, 
что оно рядом.
О Зое Борисовне еще много будет сказано, но пока несколько 
предварительных слов. Это про того, кто с утра до ночи не сходит 
с телеэкрана, ничего объяснять не надо, а тут все же не обойтись 
без комментариев.
Как лучше ее представить? Дочь знаменитых литературоведов 
Б. В. Томашевского и И. Н. Медведевой-Томашевской. Известный 
архитектор. Петербурженка, прожившая со своим городом почти 
век. Впрочем, главный ее талант заключался в умении дружить.
С кем только она не приятельствовала! От одних фамилий закружится голова. Ахматова, Зощенко, Рихтер, Бродский… Ну и еще 
огромное количество знаменитостей. Так что правильней было спросить ее о тех, с кем дружбы не получилось. Это бы сильно сократило ответ. Однажды я поинтересовался, и она назвала Мравинского 
и Уланову. Мол, с остальными вышло сразу — и на долгие годы.
При этом никакого «на фоне Пушкина снимается семейство»! 
Дело в том, что не только ее тянуло к гениям, но и им без нее было 
трудно. Ведь они, гении, такие же люди, как все. Им тоже нужно 
тепло и сочувствие. Может, даже больше, чем кому-либо другому.
Когда мы решили, что из наших встреч может получиться книга, она определила мою задачу так: «Вы должны писать не обо мне, 
а о нашем круге». Кажется, я выполнил ее поручение. Главная героиня, конечно, в центре, но круги (вот опять это слово!) расходятся 

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТЕНИ

далеко. На этих страницах вы встретите людей, прямо с ней не связанных. Это, так сказать, контекст. То, во что она была вписана и что 
ее формировало.
Еще не удивляйтесь личным воспоминаниям автора. Дело в том, 
что я не только за ней записывал, но пытался понять. И, разумеется, 
сравнивал. Вот — я, а это — она… Нас разделяют три-четыре поколения — или что-то еще?
Напоследок следует объяснить, почему — «Петербургские тени». 
Потому что в городе, прожившем столь долгую жизнь, обитают 
не только люди. Порой по воде или на фасаде дома промелькнет узнаваемый абрис… Ахматова… Мандельштам… Бродский… Они и есть 
«тени навсегда». Не так давно к этому сонму лучших из петербуржцев примкнула Зоя Борисовна…
Почти никого из тех, о ком идет речь в этой книге, уже нет на свете. Вспомним их, мысленно поблагодарим. Да, тени, но есть ли кто 
их живее? Пройдут годы, сменятся поколения, а о них будут помнить. Ведь если не о них, то о ком?

Звонок

Какой это был час? Вернее всего сказать — тихий. И не потому, что послеобеденный, а оттого, что не обещающий никаких 
событий.
Сижу за столом, проверяю студенческие работы. Иногда с укором поглядываю на телефон: что это никто не отвлечет меня от служебных обязанностей? 
Уж не трудятся ли авторы курсовых на телефонной станции? 
Впрочем, по текстам видно, народ не сильный. Даже если их туда 
примут, вряд ли они там долго продержатся.
Словом, не ждешь ничего, а тут веселая трель. Помнится, 
в школьные годы так звенел звонок на перемену.
Столько времени не было совсем ничего, а тут две новости сразу!
Во-первых, приятель собирается ко мне зайти. Во-вторых, сейчас он в гостях у Зои Борисовны Томашевской. 
Оказывается, мы с Зоей Борисовной соседи. Нет, она не покинула родительской квартиры на канале Грибоедова, но в последние 
годы по большей части живет в Пушкине, в Доме ветеранов архитектуры.
Так что извините, дорогие студенты. Безусловно, я буду лучше 
о вас думать, если не стану дочитывать ваши труды.

Место

Наш дом двадцать три прямо напротив Дома архитектора. Если 
сейчас я пойду в соседнюю комнату, то в окно увижу постройку 
из красного кирпича. 
Советское такое сооружение. Не худший вариант тех зданий, что 
когда-то возводили его нынешние обитатели. 

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТЕНИ

7

Есть что-то грустное в том, что люди, всю жизнь посвятившие 
строительству, в конце концов соединяются в одном месте. Помимо 
этого в их жизни больше не будет домов.
Зимой архитекторов совсем не видно. Ну если только вдруг промелькнет кто-то, а потом опять тишина и пустота. Зато летом целый 
день все скамейки заняты. Не считая, конечно, перерыва на «мертвый час».
Я тут тоже иногда присаживаюсь. Приобщаюсь к сообществу 
творцов отечественного конструктивизма и неоклассицизма. 
Сижу, вспоминаю. Ведь это не первое такое заведение в моей 
жизни. Недавно я оказался в «Русском доме» под Парижем.

Отступление в сторону Парижа

Надо сказать, зрелище тоже не то чтобы оптимистическое. Правда, культурных ассоциаций больше.
Для обитателей «Русского дома» не завершился девятнадцатый 
век. Конечно, и двадцатый чувствуется, но девятнадцатый все же 
сильнее. 
Основательница пансиона для эмигрантов из России княгиня 
Мещерская украсила коридоры портретами Александра Первого. 
Так какая-нибудь фанатка завешивает свою комнату фотографиями 
любимого актера. 
Император и впрямь не уступит Хабенскому с Пореченковым. 
Высокий, широкоплечий, в глазах горит огонь.
Такое впечатление, что здесь еще переживают завоевание Парижа. В глубине души не могут согласиться, что так легко вернули 
город французам.
Из всех многочисленных обитателей этого дома меня больше 
всего интересовала Зинаида Алексеевна Шаховская. 
Этаж, помнится, второй, номер шестнадцать. Большая комната 
в два окна. Когда я вошел, княгиня сидела на кровати и ела борщ.
Роста Шаховская была маленького, а в таком пространстве казалась просто крошечной. 
Поэтому так удивлял голос. Сама-то ненамного выше стоящей 
перед ней тележки, а интонации резкие и звонкие.
— Как вы могли без предупреждения прийти к носительнице 
высших орденов Франции? Будь я Александр Исаевич Солженицын, я бы вас выбросила в окно.

Александр Ласкин

8

Это, конечно, она так. Чтобы помнили, что она известная писательница, потомственная дворянка и бывший главный редактор 
популярной газеты. 
Уже через минуту она была не Александром Исаевичем Солженицыным, а самой собой. 
Вспомнит кого-то из своего прошлого и сразу обнаружит в нем 
нечто забавное. 
И не посмотрит, что великий человек. В той же степени будет 
строга и к Бунину, и к Лифарю. Да и как могло быть иначе, если все, 
о ком она говорила, были для нее живы.
Это для нас каждый из них классик, бюст на шкафу в учительской и статья в энциклопедии, а для нее коллега и хороший знакомый. 
А над знакомым отчего не пошутить? Не выразить удивление 
по поводу того, что Лифарь мог приврать, а Бунин больше прозы 
ценил свои стихи. 
Зинаида Алексеевна прищуривает глаза. Мол, неужто вы ничего 
не поняли? Если вы считаете, что прошлое завершилось, то тут дело 
в вас самих.
Еще из той, парижской, поездки вспоминается разговор по телефону с Ростиславом Добужинским, сыном прославленного мирискусника. 
Голос глухой, словно говорит не в трубку, а в трубу. Все не перестает удивляться, что кому-то может быть интересен.
— Я же ископаемое…
Действительно, ископаемое. Вроде рядом, на расстоянии телефонного провода, а на самом деле далеко. 
Тут, конечно, не только в возрасте дело, но в историческом провале. В том, что

Повесть наших отцов,
Точно повесть из века Стюартов,
Отдаленней, чем Пушкин,
И видится
Точно во сне.

Это Пастернак написал в двадцать шестом году. Совсем недавно 
миновали рубеж, а ощущение такое, что прошло не девять, а двести, 
триста, четыреста лет.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТЕНИ

9

Отступление в сторону кабинета

Помню, в семидесятые годы рассказывали историю про питерскую старушку, отправившую письмо приятельнице в Крым. 
В адресе она написала «Дом актера», а для ясности уточнила: 
«Б. дом барона Врангеля».
Особенно забавно в те времена выглядел этот «Врангель». Примерно так, как если бы на письме в Армению кто-нибудь написал 
«бывший Урарту». 
Сейчас никто бы не улыбнулся. Всякому приятно пожить 
не в каком-то там санатории, а в доме самого барона.
И все же, несмотря на эти перемены, минувшее все дальше 
и дальше. Оно уже настолько далеко, что, кажется, никогда с ним 
не пересечься. 
Чувство это, конечно, не новое. Еще в шестидесятые годы существование прошлого вызывало серьезные сомнения.
Когда Иосиф Бродский впервые попал к Томашевским, 
то как-то сразу посерьезнел.
Может, это и называется протяженностью времени? Тут время 
не начиналось и не подходило к концу, а продолжалось. Связывало 
эпохи и устремлялось дальше. 
Очень быстро Бродский нашел разгадку. Уверенным шагом направился к стоящей на столе фотографии Бориса Томашевского.
Чаще всего люди на снимках спокойно смотрят перед собой, 
а тут взгляд быстрый и как бы наискосок. 
Сразу чувствуется отдельность. Не то чтобы желание возразить, но совершенная невозможность с чем-то заранее согласиться. 
Кажется, все это было Бродскому по душе. «Вот, — сказал он, — 
по-настоящему свободный человек».

Немного сведений

Не слишком ли быстро я приступил? Есть у меня такая дурная 
привычка. В первый же день нашего знакомства Зоя Борисовна сказала, что при таких скоростях я никогда не замерзну. 
Поэтому немного притормозим. Хотя бы для того, чтобы подробней представить мою соседку.
Конечно, тому, кто живет в нашем городе, ничего объяснять 
не надо. Все же петербургскому уху эта фамилия не чужая.