Черные тени красного Петрограда

ЧЁРНЫЕ ТЕНИ
КРАСНОГО 
ПЕТРОГРАДА

СТРАТА
Санкт-Петербург
2017

Анджей ИКОннИКОВ-ГАЛИЦКИй

И42    

УДК 821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)
И42

УДК  821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)

ISBN 978-5-9500266-3-8
© Иконников-Галицкий А. A., 2017
© ООО «Страта», 2017

Иконников-Галицкий А. A.
ЧёРные тенИ КРАСнОГО ПетРОГРАДА. / Анджей 
Иконников-Галицкий. — СПб.: «Страта», 2017. — 144 с. — (серия «100 лет великой русской революции»)

ISBN 978-5-9500266-3-8

Все права защищены. никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь 
то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный 
носитель, а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.
All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by 
any means without permission of the publisher.

Книга писателя, историка и публициста А. А. Иконникова-Галицкого 
посвящена остросюжетной и вполне актуальной теме: революция и криминал. Автор рассказывает о криминальной стороне событий 1917 года 
в Петрограде; о разгуле преступности, охватившем город и страну после 
Февральской, и в особенности после Октябрьской революции; о связи 
между революционной идеологией, грабежами и убийствами; о том, какие 
политические силы и лидеры вдохновляли и вели за собой мир криминала, 
а также о том, как борьба с преступностью повлекла за собой установление 
красного террора. Книга написана на основании обширного материала: 
газетно-журнальной судебной и милицейской хроники, специальных исследований, архивных материалов.

Издание осуществлено при поддержке Комитета по печати  
и взаимодействию со средствами массовой информации                                                                                                                 
Санкт-Петербурга                                                                                                                     
и Автономной некоммерческой организации по предоставлению услуг                           
в области культуры и просвещения «Книжная лавка писателей»

ВВедение

«Товарищи» и «братки» 

В

повести Гоголя «Вий» губительному для несчастного Хомы Брута явлению владыки тёмных сил предшествует шумное нашествие мелких и мерзких бесов, 
заполонивших пространство старой церкви. В России 
конца XIX — начала XX века явлению великих и страшных демонов революции всякий раз предшествовала атака бесов и бесенят 
преступного мира. 
Преступный мир заинтересован в революции, ибо слом общественно-политического строя даёт возможность вырваться из-под 
пресса устойчивых социальных институтов и государственных 
структур. 
Революция заинтересована в преступном мире: в его разрушительном менталитете, в его системе ценностей, отрицающей 
устои общества, наконец, в его «живой силе», в той массе мелких 
и средних правонарушителей, которые, как показывает опыт всех 
стран, прошедших через горнило социальных потрясений, являются активнейшими участниками революционных беспорядков. 
И когда революция наконец совершилась, воры, бандиты, громилы, поножовщики, хулиганы, переодетые в шинель или бушлат, 
а то и в кожанку комиссара или в командирский френч, стали 
подлинными хозяевами положения в охваченной смутой стране, 
на какое-то время навязав обществу свой удалой и жестокий криминальный закон. 

Чёрные тени красного Петрограда

Расслабьтесь: статистика
В своём развитии революция и криминал полвека шли рука 
об руку. До отмены крепостного права, если верить полицейским 
отчётам, уровень преступности в стране и в столице был стабилен. 
С 1831 по 1861 год статистика не фиксирует её роста, даже показывает некоторое снижение. Отменили крепостное право, двинулись по пути реформ — и в первое же десятилетие (1861–1870 гг.) 
количество преступлений в пересчёте на 100 тысяч населения возросло почти в полтора раза! Эта тенденция оказалась устойчивой. 
К 1913 году, за пять десятилетий капиталистической перестройки, 
число преступников на каждые сто тысяч жителей России выросло 
втрое! И ведь что характерно: периоды наиболее активного роста 
преступности предшествуют всплескам революционной активности — «хождению в народ» (начало 1870-х), народовольческому 
террору (1879–1881 гг.), революции 1905 года и, наконец, катастрофе Мировой войны, переросшей в cемнадцатый год.

Какие именно виды криминала расцветали наиболее пышным цветом? За 1851–1860 годы в стране было зарегистрировано 
128 тысяч тяжких и 193 тысячи мелких преступлений и за них 
осуждено соответственно 31 и 45 тысяч человек (при населении 
в 62 миллиона). В следующее десятилетие при населении, достигшем 69 миллионов, зарегистрировано 188 тысяч тяжких и 411 тысяч (!) мелких преступлений, осуждено 41 и 61 тысяча человек. 
Мелкая преступность, создающая общий мутный криминогенный 
фон, росла быстрее всего. но и данные по тяжким преступлениям наводят на размышления. например, убийств и покушений 
на убийства в «застойные» 1846–1857 годы совершалось по 
всей стране в среднем за год 4,2 тысячи; в 1884–1893 — 5,2 тысячи (правда, и население выросло на четверть); а вот за пять лет 
1909–1913 — 32,6 тысячи! Учитывая рост численности населения 
(в 2,5 раза по сравнению с 1857 годом), приходим к результату: 
убивать в России стали в 3 раза чаще!
ещё более показательны данные по преступлениям, связанным с нанесением тяжких телесных повреждений. Здесь за те же 
десятилетия цифры соответственно таковы: 1,7 тысячи (меньше, 
чем убийств!); 12,9 тысячи; и (о ужас!) 44,9 тысячи. Опять же, 
учитывая демографию, рост более чем в 10 раз! Допустим, что во 
времена крепостничества многие факты нанесения телесных повреждений просто не доходили до сведения полиции и не фиксировались. но вот грабежи и разбои — уж эти-то преступления 
не спрячешь! Показатели по тем же десятилетиям: 1,6 тысячи; 

Введение

14,1 тысячи; 73,1 тысячи. Стабильный и стремительный подъём. 
И ещё одна важная в социально-психологическом отношении цепочка цифр. За те же десятилетия преступлений на сексуальной 
почве зафиксировано: 0,6 тысячи; 3,1 тысячи; 14,4 тысячи. В пересчёте на 100 тысяч населения — почти десятикратный рост!1
За столь обильное цитирование статистических сводок прошу у читателя прощения. но уж очень интересные выводы можно 
сделать на основании сих бесстрастных цифр. Количество убийств 
практически не возрастает в первое пореформенное время, но ползёт в гору накануне Мировой войны и революции. C самых первых 
лет капиталистической перестройки и вплоть до социалистического взрыва 1917 года устойчиво и стремительно растёт количество преступлений против собственности и преступлений, связанных с неуправляемой агрессией. Российское общество становится 
всё более агрессивным; всё меньше ценятся в нём принципы неприкосновенности личности и имущества; рушатся устои общественной нравственности. Происходит криминальная раскачка 
общества изнутри. В итоге — устрашающие цифры 1909–1913 годов. К этому времени ценность человеческой жизни уменьшилась 
втрое, сексуальная агрессия и агрессия против личности возросла 
в десять раз, захват чужой собственности с применением насилия 
стал в пятнадцать раз более распространённым явлением. Понятно (по крайней мере, в аспекте социальной психологии), почему 
за этим последовал семнадцатый год и восемнадцатый, революция 
и Гражданская война, бандитизм, красный террор и экспроприации. В Петербурге, самом динамичном, самом передовом городе империи, все означенные процессы шли быстрее, чем в целом 
по стране. Отчасти поэтому ему и суждено было стать городом 
трёх революций.

Блатные университеты
С ростом преступности явно не справлялась российская пенитенциарная система. Да и не могла справляться: неповоротливая, 
не поспевающая за временем, она (тогда, как и сейчас) страдала 
двумя пороками — безвольной мягкостью по отношению к тяжким преступлениям и тупой бессмысленностью наказаний. Хотя 
Уложение о наказаниях предусматривало и смертную казнь, и длительные сроки каторги (вплоть до пожизненной), но на  практике 

1 Статистические данные приводятся по изданию: Б. Н. Миронов. Преступность в России в XIX – 
начале XX века. // «Отечественная история», 1998, №1.

Чёрные тени красного Петрограда

суд очень редко давал даже кровавым убийцам больше 10 лет каторжного срока. Данные судебной статистики свидетельствуют, 
что лишь 4–8 % осуждённых по уголовным статьям отправлялись 
на каторжные работы; ещё около 30 % отбывали различные (в основном небольшие) сроки ссылки в «отдалённые», «не столь отдалённые», «весьма отдалённые места» или сроки заключения 
в работных домах, арестантских ротах, исправительных заведениях (что было несравненно легче каторги).
Что касается «политических», то они чаще всего отделывались 
двумя-тремя годами не слишком тягостной ссылки «в не столь отдалённые места Сибири». типичный пример — Владимир Ульянов: за создание революционной организации «Союз борьбы 
за освобождение рабочего класса» и за активнейшую антиправительственную деятельность получил 3 года ссылки в благодатный 
край — на юг енисейской губернии, в богатую деревню Шушенское. несколько хуже приходилось революционерам, осуждённым 
по уголовным статьям. например, Иосиф Джугашвили (партийная кличка Коба) за участие в «экспроприации», т. е. попросту 
в ограблении банка ради дела революции, был сослан на поселение 
в суровые и «весьма отдалённые места» — в туруханский край. 
При этом осуждённые по политическим статьям не имели права 
в ссылке работать, но зато получали бесплатное жильё и скромное 
денежное содержание. В чём состоял смысл таких наказаний и каких 
результатов ожидало от них государство — непонятно.
но и самая суровая мера наказания для уголовных преступников — каторга — не только не способствовала исцелению 
общественных язв, а, скорее, вела к распространению настроений антиобщественных, вплоть до революционных. Как отметил 
ещё Достоевский, главное мучительство на каторге заключалось 
в бесцельности и бессмысленности каторжного быта, каторжной 
работы, каторжной системы отношений. Этот вид наказания был 
тяжек: достаточно вспомнить, что ещё в 1870-х годах осуждённые 
должны были пройти большую часть пути до «весьма отдалённых 
мест» в кандалах, пешком, по Сибирскому тракту, убийственные 
качества которого великолепно описал Чехов («Из Сибири»). 
Впрочем, транспортировка морем, в раскалённых и душных трюмах пароходов, через тропики и экватор была немногим лучше 
пешего этапа. но сии муки и тяготы никого не вели к исправлению. на самой каторге осуждённых ждали нудная и бессмысленная работа, унизительные телесные наказания (давно отменённые 
«на воле», они применялись к осуждённым вплоть до революции 

Введение

1905 года), произвол развращённой администрации, верховенство отпетых головорезов-уголовников, голод, грязь, вши и прочие прелести, прекрасно изображённые репортёром Власом Дорошевичем в сборнике документальных очерков «Сахалин».
Дорошевич, почти три года изучавший быт сахалинской каторги, подметил особенности каторжного менталитета, родственные мировоззрению революционеров: безбожие, как следствие 
озлобленности против общества, и примитивный материализм, 
доходящий до цинизма. Один персонаж его книги, убийца, повинный в гибели пяти человек, вполне в духе большевистского 
«воинствующего атеизма» говорит: «Я в Бога не верую, я — 
по Дарвину…». Другой, грабитель, пообразованнее, развивает 
мысль: «тАМ — ничего нет. И души нет… Я нарочно убивал 
собак, чтобы посмотреть… Что человек помирает, что собака — 
всё равно». И к пришедшему в каторжный барак священнику 
отношение «чисто в натуре» ленинское: «тут священное поёшь, — жалуется Власу Михайловичу священник, — а рядом на нарах непотребные слова, хохот, каждое твоё слово подхватывают, 
переиначивают, кощунствуют… Ишь — кричат — долгогривый, 
гнусить сюда пришёл».
Уголовно-каторжное мироощущение — ожесточённое, разрушительное, отрицающее смысл насущного социального бытия — бесспорно повлияло на формирование идеологии «борцов 
революции». Мест, где осуществлялся контакт «политических» 
с «уголовными», было предостаточно: дома предварительного 
заключения, пересыльные тюрьмы, этапы, поселения ссыльных… 
Да и сама каторга: те «товарищи» из подпольных организаций, 
которым посчастливилось заслужить её кандалы, становились 
в революционной среде «законодателями мод». тюрьма, каторга 
и ссылка стали мировоззренческими университетами для будущих 
анархистов, эсеров и большевиков.
Формируя антиобщественную идеологию, тюремно-каторжная среда способствовала росту самосознания преступного мира 
и созданию его собственных структур — зародышей организованной преступности. Одним из признаков образования в России 
таких социальных структур стало появление уголовного жаргона. Впрочем, зародился он на воле: в середине XIX века в среде 
офеней — бродячих торговцев, не брезговавших мелким жульничеством, — уже бытовал свой язык, именуемый «мазовецким», 
от ключевого слова «маз» — «приятель, пацан, браток». В конце XIX века этот термин был вытеснен словом «товарищ».

Чёрные тени красного Петрограда

Влас Дорошевич пишет: «“товарищ” — на каторге великое 
слово. В слове “товарищ” заключается договор на жизнь и смерть… 
Даже письма пишут не иначе, как “Любезнейший наш товарищ”, 
“Премногоуважаемый наш товарищ”». 
Уголовный жаргон оказался живучим и очень подвижным явлением. Постоянно меняясь, трансформируясь сначала в предреволюционную «блатную музыку», потом в ГУЛаговскую «феню», 
наконец, в постсоветский бандитский говорок, он оказал немалое 
влияние на обиходный и даже литературный язык. Можно составить целый словарик уголовных жаргонизмов дореволюционного 
происхождения, ставших в современном русском языке нормативными: барахло и бушлат, братва и гопник, волынить и засыпаться, 
жулик и пацан, стрематься и тырить…
Уголовная лексика активнейшим образом проникала и в речь 
революционеров, участников подпольных организаций, появившихся в 1860-х и весьма умножившихся в 1870-х годах. Впрочем, 
удивительного здесь ничего нет: революционеры-конспираторы, 
как и профессиональные преступники, нуждались в собственном 
языковом коде, помогающем отделить своих от чужих; революционеры контактировали с уголовным миром в местах заключения. 
Именно поэтому пресловутое «товарищ», перекочевав из языка 
каторжников в лексику революционеров, стало в их среде почётным обращением своего к своему: 

Наше слово гордое «товарищ» 
Нам дороже всех красивых слов. 

По этой же причине уголовно-сентиментальное обращение «браток», «братишка» и производный термин «братва» 
так удачно переплелись с революционно-социалистическим 
понятием всеобщего «братства». В годы Гражданской войны 
«братками» называли себя представители передового отряда 
революции — красные матросы. А в песне про Первую конную 
пели: «Будённый, наш братишка…». Кстати, Первая конная 
в 1919–1920 годах прославилась своими бандитскими эскападами, пожалуй, больше, чем военными победами.

Преступление и… оправдание
Между революционной и преступной средой, конечно же, 
есть важное различие: цель действий. Альтруистическое и фанатичное служение идее светлого будущего, достигаемого через 

Введение

революционную борьбу, — и эгоистическое стремление к сытой 
и весёлой жизни любой ценой. Впрочем, и тут пропасть не так 
уж непреодолима — вспомним гедонизм социалиста-революционера Азефа или стяжательство религиозного коммуниста Гапона. 
Отметим и тот факт, что и преступная среда время от времени 
рождала весёлых Картушей и благородных Робин Гудов, идейных 
борцов против частной собственности и спокойного сна обывателей. И уж в чём точно сходились преступники и борцы за светлое 
будущее — так это в стремлении скрыть пружины и механизмы 
своей деятельности от глаз общества. Создать тайные организации с жёсткой дисциплиной и далеко манящей стратегией.
Исторический параллелизм: подпольные революционные 
партии и преступные синдикаты начали появляться в России 
практически одновременно: в 1860–1870-х годах. нечаевское 
дело — суд над первой в России подпольной конспиративной 
революционной организацией — почти совпадает по времени 
с Делом червонных валетов, в ходе которого, тоже впервые, была 
разоблачена разветвлённая преступная сеть, орудовавшая в крупнейших городах империи. Даже количество подсудимых в обоих 
процессах примерно одинаково: около полусотни. Увы, это было 
только начало. В последующие десятилетия и революционное подполье, и криминальные сообщества стремительно росли вопреки 
усилиям властей. 
4 апреля 1866 года отставной студент Дмитрий Каракозов покусился на жизнь царя-освободителя у врат Летнего сада. 24 января 1878 года девица Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. трепова, тяжело ранив его. Эти два события 
знаменуют начало целой эпохи в истории «одной шестой части 
суши» — эпохи политического террора. С тех пор террор — 
«сверху» или «снизу», «красный» или «белый», замешанный 
на идейном, национальном или религиозном фанатизме, — был 
и остаётся ключевым элементом решения социально-политических вопросов: в царской России, в Совдепии, в СССР, в постсоветском пространстве. 
Волны террора то накатывали на Россию, то временно отступали, унося трупы жертв. Царь Александр II, его сын великий князь 
Сергей Александрович, премьер-министр Столыпин, министры 
Боголепов, Сипягин и Плеве, отставной министр Сахаров, градоначальники Фон-дер-Лауниц, Клейгельс, Шувалов, генерал-губернаторы Бобриков, Вонлярлярский, губернаторы Богданович, 
Блок, Старынкевич и десятки других «столпов империи» пали 

Чёрные тени красного Петрограда

жертвами революционного террора. террор оказался непобедим 
по одной простой причине: общество одобряло его. Оправдывало нравственно. точно так же, как присяжные — петербургские 
обыватели — оправдали Веру Засулич, вняв семинарскому красноречию адвоката Александрова и либеральным увещеваниям председателя суда Кони. Убийство стало вполне терпимым способом 
решения «проклятых вопросов». В 1906–1907 годах депутаты I 
и II Государственной думы придали политическому убийству легитимную санкцию, отказавшись принять резолюцию, осуждающую революционный террор. В 1917 году террор в обличье солдат и матросов, жгущих костры вокруг Смольного, взял власть; 
в 1918 году он был возведён в ранг государственной политики; 
в сталинские годы стал нормой жизни. И после мнимой смерти 
в «оттепельные» и «застойные годы» политический террор 
воскрес при распаде СССР, явился во втором своём пришествии, 
сопровождаемый двумя спутниками: религиозным фундаментализмом и откровенным уголовным бандитизмом.
Устрашающее нарастание масштабов действий террористов 
в наши дни объясняется теми же причинами, что и «преступление 
и оправдание» Засулич. Причина первая: в обществе много скрытых влиятельных сил, готовых любыми средствами уничтожать 
врагов, соперников, а заодно и случайно подвернувшихся прохожих ради своих корыстных интересов. Причина вторая: общество 
не осуждает безоговорочно человекоубийство, а относится к нему 
как к необходимому злу (это в лучшем случае), а бывает, что и требует, ждёт и жаждет его — как проявления высшей силы и справедливости. Всё это заставляет задуматься: а точно ли закончилась 
революция, совершившаяся столетие назад, или продолжается 
до сих пор, лишь сменив идеологически выдержанные красные 
одежды своих «братишек» на малиновые пиджаки бандюганов 
1990-х годов да камуфляжную форму и маски террористов нового 
тысячелетия?

Начало безумия
Психологи и криминологи знают: у многих проявлений девиантного поведения, как и у многих видов криминала, есть сезонные подъёмы и спады. Самоубийства, злодеяния маньяков 
и вообще преступления, обусловленные неуравновешенностью 
душевной, совершаются чаще всего весной. Число ограблений 
и прочих корыстных деяний, совершённых с применением насилия, возрастает к концу осени. История революционного экс