Жизнь в эпоху перемен

ЖИЗНЬ В ЭПОХУ 
ПЕРЕМЕН

(1917–2017)

СТРАТА
Санкт-Петербург
2017

ВАлеРий ПОПОВ

П58

УДК 821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)
П58

УДК 821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)

ISBN 978-5-9500266-9-0
© Попов В. Г., 2017
© ООО «Страта», 2017

Попов В. Г.
 Жизнь В эПОхУ ПеРемен (1917–2017). / Валерий Попов. — СПб.:  «Страта», 2017. — 160 с. — (серия «100 лет великой русской революции»)

ISBN 978-5-9500266-9-0

Повесть охватывает столетний период российской истории 
от 1917 года до наших дней. Отец писателя запомнил ее главные вехи, 
запомнил в ярких и упоительных картинах, а Валерий Попов пересказывает их в собственной, неповторимой и узнаваемой стилистике.
Опираясь на документальные свидетельства, вспоминая этапы собственного личностного и творческого становления, автор разворачивает полотно жизни противоречивой эпохи.

Издание осуществлено при поддержке Комитета по печати  
 и взаимодействию со средствами массовой информации 
Санкт-Петербурга 
и Автономной некоммерческой организации по предоставлению услуг 
в области культуры и просвещения «Книжная лавка писателей»

Все права защищены. никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь 
то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный 
носитель, а также размещение в интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.
All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by 
any means without permission of the publisher.

Глава первая

Утерянный рай (1911–1914)

Ж

изнь моего отца полна ярчайших сюжетов. 
и если бы он писал — я бы в лучшем случае 
стал при нем скромным Дюма-сыном. но боюсь, что и «Даму с камелиями», написанную 
сыном Дюма,  написал бы тоже мой отец — а мне бы не оставил 
вообще ничего! но поскольку он не писал — было некогда, — все 
оставил мне, рассказал.
Вот он — первый раз без присмотра, в восторге бежит 
куда-то по кривой тропке, еще не окрепшие ножки запинаются о колдобины — но это неважно: он в первый раз выбежал 
в мир! Ветерок, солнце! Рядом, чуть впереди, так же восторженно, как и он, скачет воробушек, тоже младенец, и тоже, видимо, 
в первый раз!
и вдруг (в этом месте отец поднимал две растопыренные 
ладони) — сбоку несется черная тень, она все увеличивается 
и накрывает их!.. хлопанье крыльев, жалобный писк — и снова безмятежное солнце, только батиного друга на тропинке уже 
нет — унес коршун. Тень смерти пронеслась! и показано это 
ему года, наверное, в полтора. Почему на все живое и радостное 
налетает черная тень?
Ведь не было ничего лучше жизни в деревне! Во всем — радостный смысл, ни одной бессмысленной минуты. еще ползая 
на четвереньках, рассказывал отец, — выцарапывал из земли вкусные корешки и грыз их, откуда-то уже все знал. Тогда 

Жизнь в эпоху перемен

с ранних лет чувствовалось: земля — это главное, что окружает тебя, она кормит и спасает, она — источник жизни… сейчас 
она воспринимается большинством лишь как место для могилы — отсюда, наверное, и всеобщий пессимизм. может быть, 
когда земля казалась живой, не так страшно было ложиться в нее, 
как сейчас, когда земля кажется холодной и мертвой?
Ранней весной ручейки стекали по косогору, а двухлетние 
мужички, ползая и деловито сопя, выцарапывали для ручейков 
русла, направляя воду в свой огород: «Вот, пошла к нам!» — 
и в сладкой усталости вытирали лоб грязной ладошкой. Какая, 
впрочем, грязь? это земля, где рождается жизнь — из тех семян, 
которые бросишь ты. и какие могут быть сомнения в смысле 
твоего существования? Вот он, смысл!
Сейчас, больше чем через сто лет после отцовского деревенского детства, я иду по невскому, мерцают гирлянды, впереди 
новый, 2017 год. молодой папаша, прижав к животу, тащит задохнувшегося в целлофановом мешке большого игрушечного 
медведя с тусклыми пуговками вместо глаз. А в их годы, рассказывал отец, на зиму брали в дом живого теленка, чтобы не мерз 
в хлеву. Вот это была игрушка — мычащая, лижущая их щеки 
горячим шершавым языком! Чуть не дрались дети — кому 
ухаживать за ним — и потом уже занимались этим и летом, 
и всегда! и становились хозяевами без каких-либо понуканий, 
наоборот — с восторгом. А с этим вот чучелом медведя чего 
делать, когда надоест своей тупостью, неподвижностью и бесполезностью? Просто — будет пространство отнимать, и все! 
и ребенок — боюсь, такой же вырастет, малоподвижный и бесполезный, как игрушечный медведь! С кем поведешься. но где 
сейчас телят взять? Почему жизнь из осмысленной и полезной, пахнущей землей и выращенными тобой огурцами, стала 
какой-то пустой, свелась — при любой профессии — к нажиманию клавиш на компьютере, к ощущению, что от тебя ничего 
не зависит?
Что за изменения произошли с человечеством? и кто сделал 
это?
А ведь лучше прежней жизни и не было — каждый день наполнен делом и смыслом, ощущением прямой пользы твоих, 
пока маленьких, дел — и картинами природы, столь значимыми 
для всех. на небо смотрели с надеждой! А сейчас и в окно посмотришь разве что вскользь, в размышлении: какие ботинки 
надеть. А впрочем, без разницы! — всего-то дойти до метро. 

Утерянный рай (1911–1914)

Погода — без разницы, да и все как-то так… А тогда — это был 
бесконечный, великолепный, ни на миг не отпускающий огромный театр от горизонта до горизонта!
Как лучший в своей жизни вспоминал отец летний обычный 
день, когда они с матерью поехали всего лишь сгребать скошенную на лугу траву. Путь был неблизкий, и зная это, отец привольно раскинулся в телеге и смотрел в небо. Сколько ему было лет — 
он не помнит, только помнит, что лежал поперек телеги, значит, 
был совсем невелик. но какой мир открылся перед ним, какая 
игра солнца и разноцветнейших, на восходе, облаков! «Даже 
пошевелиться почему-то боялся! — вспоминал отец, — чтобы 
не спугнуть...» Что? Какой компьютер это изобразит? Цвета! 
запахи! Вызывающее восторг потряхивание телеги на кочках! 
и вдруг прямо в зенит выкатилась тучка, зарокотал гром, крупные капли застучали — звонко по телеге, мягко — в пыль. Отец 
даже не пошевелился — восторг только нарастал! Я не был там, 
но почему-то и для меня самый волнующий запах — чуть прибитой дождем теплой и пышной пыли, — когда лишь отдельные 
темные капли, как шляпки гвоздей, придавливают ее. Дышал бы 
этим всегда — но теперь лишь изредка, на бегу, вдохнешь… — 
где теперь это можно поймать, чтобы так все совпало? но ведь 
бывает же! Главное — не пропустить.
…Телега вдруг стала разворачиваться, он приподнялся.
— намокнет наше сено, опять погоду надо ждать! — сказала 
мать, впрочем, без всякой горечи. Жить природой да еще обижаться на нее — глупость несусветная.
— ничего, егорка, — и дома работа есть! — сказала мама.
но тут погода пришла — южное солнце, казалось, навсегда, 
завладело небом. Даже от телеги повалил пар!
— Выходит — правы старики, в этот день всегда сено сгребают! — сказала мать, и они опять свернули к лугам. но на полдороге — опять дождик, и еще посильней!
— Тьфу ты! — сказала мать, и опять они повернули, 
и опять — жара! Он вспоминал, что в этот день они с мамой, 
смеясь, поворачивали туда-сюда несколько раз — ласковая и добрая природа играла с ними, веселила — крестьянский труд 
вовсе не был уныл. и вот — все же приехали на луга, к реке! 
«Слава богу!» и было рано еще — тот роскошный день только начинался. Слезли с телеги, взяли грабли (у отца были специальные маленькие грабельки — его). и еще один лучший 
в мире запах — скошенной, чуть подсохшей травы — лучше 

Жизнь в эпоху перемен

всяких духов. изредка лишь теперь ловишь его, пробегая мимо 
газона. еще слаще, наверно, пахнет только трудовой пот, потому что связан со сладким чувством — вот она, сделанная тобой 
работа, на виду. Последняя моя мечта, увы, неосуществимая: 
«мне бы в тот день!». но отец так рассказывал, что я почти 
что там был…

Глава вторая

начало перемен (1914–1917)

О

тец рассказывал, что года в четыре вдруг выцарапал 
глаза у царя. зачем? Объяснить не мог! ему, скорей, 
нравился этот усатый красавец, «царь-батюшка 
наш», как пояснила мама, наклеивая картинку 
на стену. Сделал это мой отец, я думаю, исключительно из любознательности — как незадолго до этого выпил из блюдечка яд 
для мух и едва не умер. Появление царя в избе было актом лояльности: глава семейства, иван Андреевич, находился в бегах, 
разыскивался. и пострадал, можно сказать, из-за грамотности: 
любил читать книги, в избе даже была полка с книгами. Подружился с сельским учителем, у которого книг было много, в том 
числе — революционные. Трудно теперь понять, почему тогда 
образованные люди увлекались революцией? Кто читает — тот 
знает историю и видит: прогресс неизбежен. Сменился же рабовладельческий строй феодальным? значит, и с этим, теперешним, надо бороться — как знаменитый Спартак боролся с рабством!
Учителя арестовали. ивану Андреевичу пришлось бежать. 
В деревне знали — все свободное время он проводил с деревенским учителем, хотя школу-четырехлетку закончил уже давно 
и был уже вполне обстоятельным, семейным мужиком, вел хозяйство, но все свободное время проводил с учителем — и книгами. значит — вольнодумец! Пришлось бежать, и как раз вскоре 
нагрянули жандармы.

Жизнь в эпоху перемен

и это бегство ивана Андреевича было уже не первым — 
в бегах он был и после 1905 года, когда власть пыталась разобраться с первой русской революцией и наказать виновных… 
и что-то крамольное говорил иван Андреевич уже тогда. но — 
что? земля была в те годы в общинной собственности и распределялась по наделам каждый год по решению общины — в зависимости от производительности семьи и количества «ртов». 
Сказать, что мало выделяли земли, — это неправда: работать 
приходилось от зари до зари.
исчезновение ивана Андреевича привело прежде всего  
к ощутимому перерыву в появлении детей. Старшие — михаил, 
николай и Анастасия, родились еще до 1905-го, революция прервала этот процесс, потом хозяин вернулся и наверстывал упущенное с крестьянской добросовестностью: в 1909-м родилась 
Татьяна, в 1911-м мой отец — егор, потом самая младшая сестра 
нина. но в 1915-м ивану Андреевичу опять пришлось отлучиться. Жандармы как раз приехали разыскивать его, и тут — надо же, 
какая неприятность — у царя на плакате выцарапаны глаза! матери, я думаю, было неловко перед гостями — объяснить отсутствие глаз у царя, как нечто совсем случайное, было нелегко. и тут 
вбежал радостный егорка с удочкой и двумя язями. Увидев в тесной горнице столько больших людей в красивой форме, егорка 
оцепенел. «это родственники царя, приехали мстить!» — такая 
страшная мысль посетила его. Отец всегда мыслил парадоксально, 
но по сути — верно. «Он дурачок у нас!» — ласково сказала мать, 
ероша его вихры. Жандармы лишь пожурили его. А ведь будь он 
чуть постарше, могли бы и увести. и стал бы мой отец пламенным 
революционером! хотя навряд ли. Страсть его была направлена 
на другое. А вот был ли «пламенным» отец его, иван?
иван Андреевич (заросшее бородой лицо на фото, тяжелый 
взгляд) выделялся среди своих братьев умом, силой характера. 
Для чего-то особого был рожден! норовил делать свое, отличающееся от прочих. Работу он делал — как без нее? Как он резал 
барана? Входил в хлев, хватал его за рога, нежно-нежно ножом 
выбривал шерсть на горле, потом вдруг резко поднимал его вверх 
хребтом к себе, зажимал коленями, и стремительно, без колебаний — р-раз! — перерезал ножом горло. Тут же подвешивал 
барана головой вниз на жердь, чтобы стекла кровь, и почти сразу же, пока тело не задубело, сдирал шкуру — потом это было бы 
намного тяжелей. А иначе как? Помедленней? ничего не получится. Только так!

Начало перемен (1914–1917)

зимой валял валенки. Удивительное зрелище: в гору овечьей шерсти продевают что-то вроде струны на палке и, оттягивая и отпуская эту струну, с печальным звуком сбивают шерсть 
в вязкую массу — тут надо иметь особое чутье.
изба была крохотная, слепленная из самана (глина с навозом), когда я увидел ее, не мог поверить, что столько могучих красавцев и красавиц, родственников моих, в ней выросло. 
но с ранних лет отец помнит полку на стене, задернутую кисеей, 
и на ней — книги. и как-то он встал на лавку, дотянулся и вытащил сразу две, с трудом донес до стола, открыл. Он говорит, 
что более роскошных книг не встречал и потом. Большие тяжелые страницы, разрисованные буквы, цветные иллюстрации, 
поначалу различимые смутно из-за тончайшего пергамента, закрывавшего их. нежно пергамент поднимаешь — и оказываешься в волшебном королевстве. Короли, принцы со шпагами, 
дамы в длинных платьях… «Думаю, это был Шекспир, — говорил батя». Вошел иван Андреевич, увидел сынка над книгами, 
но не пожурил, наоборот — был доволен. Даже когда батя выпил 
мушиную отраву из блюдечка и чуть не умер — отец его не ругал, понимая: знания не даются без усилий и даже риска. Потом 
научил сына переплетать, у него был переплетный станок, они 
вместе с удовольствием переплетали старые книги: для начала 
острым ножом-гильотиной аккуратно отрезали истрепанные 
края страниц. Когда книгу переплетешь сам, она становится 
для тебя особенно ценной.
иван Андреевич был самый грамотный в деревне, хотя окончил лишь деревенскую школу, но писал каллиграфическим почерком потрясающей красоты — несколько листков с той поры 
сохранилось. Прочитав все церковные книги, стал покупать классиков, брать книги у учителя — и как тут не задуматься, читая 
Толстого, Успенского с их ярчайшими описаниями несправедливостей жизни? Все шло к тому, что мир надо совершенствовать — 
лучшие люди к этому призывали.
В свой первый побег иван Андреевич завербовался на строительство Транссибирской магистрали — ведь не бездельник 
был, серьезный мужик! но как и многие грамотные крестьяне, 
стал эсером, социалистом-революционером, сторонником перемен, что было вполне в его характере — всех переспорить и настоять на своем.
недовольные были, конечно. Кому-то казалось, что ему дают 
землю поплоше, поэтому он и хуже работает. хотя на самом деле 

Жизнь в эпоху перемен

все было, скорее, наоборот. но была общая воля, деревенский 
сход, который в начале года землю распределял: каждой семье 
по ее возможностям. Дай землю навсегда — а вдруг род выродится, ослабнет, и земля превратится в пустошь — а попробуй 
ее отбери! Все было справедливо — хотя, возможно, сурово. 
но любая справедливость кому-то покажется несправедливой. 
Семьи были разные и самовыражались по-всякому. некоторые 
пахали и ездили на лошадях (как в нашей семье), другие — на более спокойных и послушных быках, покрикивая «цоб-цобэ!», 
а было даже семейство, которое пахало и ездило на верблюдах. 
Делай что хочешь! Что сделаешь — то и получишь. «Как потопаешь — так и полопаешь», говорили тогда. и особенного неравенства не было (полных разгильдяев изгоняли с позором, земли 
не давали) — и как-то их постепенно и не стало. Так с кем бороться? Что интересно, в этих вольных землях между Волгой 
и Доном и помещиков не было — некого свергать. Был в селе 
один богатый мужик, грузил целые баржи дынями и арбузами — 
но в чем его могли упрекнуть?
Батя рассказывал, что однажды тот нагнал его в степи 
на двуколке.
— егорка? Садись, довезу! Отец твой дома сейчас? нет? 
Скажи, как появится — пусть идет ко мне. мне грамотные нужны — большие дела будем делать, богато будете жить!
но предложением этим иван Андреевич не заинтересовался. С его умом — арбузы катать? идея вселенского равенства, 
брошенная в массы, жгла его.
Да и все мировые события клонили Россию к смуте. Отец, 
с его колоссальным чутьем и памятью, четко помнит, как в первый раз почувствовал неясную тревогу. Увидел на главной улице 
каких-то странных людей, всем своим поведением не похожих 
на местных и, прибежав домой, рассказал про них своей матери, 
Дарье Степановне.
— Да это белорусы! — сказала мать. — Беглые. Сбежали 
со своей Белоруссии к нам.
— зачем?
— Да там же фронт у них, война с германцем, все выжгло.
— А почему они ходят не как мы? Цепочкою, один за другим?
— А-а. это они привыкли так у себя ходить — через болота, 
по узким тропкам.
Да-а. необычное тревожит всегда: откуда, зачем?