Живые мишени

ЖИВЫЕ 
МИШЕНИ

СТРАТА
Санкт-Петербург
2017

РомАн ВСеВолодоВ

В84

УДК 821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)
В84

821.161.1
ББК 84 (2Рос=Рус)

ISBN 978-5-9500266-6-9
© Всеволодов Р., 2017
© ООО «Страта», 2017

Всеволодов Р. 
ЖИВЫЕ МИШЕНИ. / Роман Всеволодов. — СПб.:  «Страта», 
2017. — 144 с. — (серия «100 лет великой русской революции»)

ISBN 978-5-9500266-6-9

Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена 
или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то 
электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.

All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by 
any means without permission of the publisher.

Роман «Живые мишени» рассказывает о последних днях жизни 
Николая Второго и его семьи. Опираясь на многочисленные документальные свидетельства, автор предлагает собственную версию одной 
из самых трагических страниц российской истории.
В книге нет ни одного выдуманного персонажа, каждый из них предстает во всем многообразии и противоречивости своего характера.
Автор подкрепляет собственную версию происходивших событий 
текстами официальных документов, писем, стенограмм, обильно цитируемых на страницах книги.
Но роман можно назвать и одой юности — хрупкой, уязвимой, пылкой, беззаветной, бесстрашной и восторженной.
Главное внимание писателя сосредоточено на образах невинно убиенных дочерей Николая Второго, до последних дней сохранивших чистоту своих помыслов и силу дочерней любви.

Издание осуществлено при поддержке Комитета по печати  
и взаимодействию со средствами массовой информации                                                                                                                 
Санкт-Петербурга                                                                                                                     
и Автономной некоммерческой организации по предоставлению услуг                           
в области культуры и просвещения «Книжная лавка писателей»

Когда свергают монархию,
небо становится не таким ярким,
ибо оно теряет звезду.
Анатоль Франс

Глава первая

О

н появился вместе со снегом — мокрым, липким, 
неприятным, — совсем непохожим на тот веселый 
теплый снег, что когда-то лежал за окнами дворца, 
где под каждой елкой играла заботливо устроенная 
под ветками музыкальная шкатулка. Теперь пришло время другой музыки — чужой, непонятной, той, что тихо насвистывал себе 
под нос комиссар Яковлев.
Мария сразу почувствовала что-то очень недоброе, что принес 
с собой этот человек, едва только он переступил порог их дома. 
Странно, она уже порой нечаянно именовала «домом» стены 
чужого губернаторского жилища, где теперь пребывала в заключении вся царская семья. 
Но ведь именно здесь, сейчас были ее отец, мать, сестры, 
братик, даже многие слуги, включая неизменно заботливого 
лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина, гувернера Жилика, 
швейцарскую фамилию которого сестры преобразовали в шуточно-ласковое прозвище.
Дом — это не стены, а люди. Люди ее здесь — в этом каменном 
здании, выстроенном несколько столетий назад, после большого 
пожара, едва не спалившего дотла весь Тобольск, и теперь окруженного бдительными часовыми. Все ее родные здесь, в этом доме 
с тусклым светом, испорченной канализацией, грубостью чужих 
людей, стерегущих их плен. Здесь было бы совсем плохо, если бы 
близкие души, озябшие от злоключений, так обильно выпавших 
на последний год, не прижимались друг к другу, спасаясь счастливо 
рождающимся теплом.

Но прибывший комиссар принес с собой что-то очень чужое, 
и даже в его вежливой улыбке Марии почудилось злое. Она почувствовала это сразу, еще до того, как Яковлев стал суетливо осматривать комнаты, врываться в самое неподходящее время к больному 
Алексею, дабы убедиться, действительно ли тот болен, или же его 
преднамеренно обманули относительно здоровья мальчика.
На маму комиссар не произвел такого впечатления, она даже стала защищать его, сказав, что это хоть и очень нервный, но все-таки, 
безусловно, интеллигентный и в чем-то отчасти приятный человек. 
Хуже того, Мария видела, что с появлением нового человека мамины 
глаза засветились теплом надежды. Она, верно, думает, что именно 
с ним должно наконец прийти спасение. Бедная мама по-прежнему 
верит в то, что пока они находятся в заключении, кто-то изо всех сил 
старается вызволить их. Ведь должно же остаться от целой России 
хоть несколько человек, преданных своему государю.
Не то что отец. Он уже хорошо знает цену человеческой преданности. Но, кажется, и он тоже не чувствует до конца все, что есть 
злого, опасного в этом приехавшем к ним человеке. Не чувствуют 
этого и сес тры. И только Мария точно знает, что не посланником 
затаившихся до времени сил, радеющих о спасении плененной 
семьи низвергнутого императора, явился новый комиссар, а тем, 
кто сделает ее отцу что-то плохое. Цель его приезда пока еще остается неясна, о миссии своей он не распространяется, но все усерднее молится за отца встревоженная Маша, и голос ее нервно дрожит во время акафистов и хоралов. Нынешние истовые молитвы 
ее, призванные защитить, сколь это возможно, отца от злобы чужих людей, отзываются воспоминанием о совсем еще раннем детстве, когда она, будучи всего трех лет от роду, без устали целовала 
портрет папеньки, заболевшего тифом, вмиг потерявшего живой 
блеск глаз и твердость голоса. Маленькая Маша уже тогда знала, 
что папа ее — царь, что он почти такой же главный, как Боженька на небе. Который обязательно должен сделать так, чтобы отец 
ее выздоровел, потому что сам он ведь не сможет один уследить 
за всей землей, а кто ему лучше поможет в этом, чем папа… И когда 
отец выздоровел, когда вновь нежно обнимал и гладил ее, Маша 
надолго поверила, что Бог — хороший и ничего плохого никогда 
никому из них не сделает. Она чувствовала, что Он, Бог, — тихий 
и уютный, как свет лампадки над ее колыбелькой, который помнился долгие годы.
А вот в глазах комиссара Яковлева она не увидела ни малейшего 
отблеска этого света.

Глава вторая

К

омиссара Яковлева поразила размеренность жизни 
пребывающей в заключении царской семьи, все силы 
которой, казалось, были направлены теперь лишь 
на одно — не дать раствориться, ускользнуть привычной приторно-слащавой атмосфере аристократического благополучия. Им, похоже, совсем не много дела до заливаемой кровью 
страны. Главное, слетев с царственных вершин, суметь сохранить 
за собой местечко поуютнее. Это же надо: для одной только семьи 
(причем не почестей заслуживающей, а с позором с трона выгнанной) — громадное барское здание с бесконечным количеством 
комнат, всякими пристройками, антресолями, кладовыми, которые и за несколько часов не успеешь осмотреть. Глядя на тихую 
спокойную улыбку отрекшегося от царской власти императора, 
который, похоже, вознамерился сохранить домашний уют на задворках заливаемой кровью, выжигаемой огнем пожаров страны, 
Яковлев вспоминал ярый блеск глаз председателя Уральского Совета Заславского, с которым он говорил совсем недавно.
— Кончать с этой семейкой надо, — за словами последовал 
жест, душивший толстыми пальцами тяжелый воздух. — Отцарствовались, ироды. Мало, сидючи на троне, крови нашей попили, 
так и теперь по ночам из-за них не спи, от каждого шороха вздрагивай. Точно вам говорю, освободить их хотят. Сюда, в город, без конца новые люди приезжают. Не иначе белогвардейщина поганая 
разгруппировалась по одному, чтоб подозрений наших не вызвать, 
в личины разные обрядилась, а потом, в условный час, как сконцентрируются разом и выхватят у нас всю семейку. Так дело до того 

Глава вторая

дойдет, что их обратно на трон взгромоздят. Нет, шлепать их надо, 
и чем скорей, тем лучше. Мы уже пытались их отбить своими силами 
у охраны, но там человек больно уж много, и вооружены хорошо. 
Теперь дело, верно, на лад пойдет. У нас соответствующих бумаг 
не было, а сейчас… — мечтательно улыбнулся Заславский, — разом 
их перетюкаем. Вас же для этого прислали, верно?
— Нет, меня прислали не для этого, — холодно ответил Яковлев, которого уже начинал раздражать этот тщедушный человек 
с безумным блеском в глазах.
— А для чего же тогда? — сразу растерялся председатель Уральского Совета.
— Если бывший царь и будет казнен, то не ваших рук это дело. 
Ищите себе дичь помельче! — эти слова Яковлева разом перечеркнули надежды Заславского видеть в нем товарища, а не новую враждебную силу. И рука его сама собой потянулась к кобуре. Яковлев 
оказался быстрее. В одно мгновение выхватил он… нет, не наган — 
документы и приблизил их к самым глазам Заславского.
— Вы отчетливо видите, что здесь написано? И какие полномочия даны мне самим товарищем Лениным и товарищем Свердловым? Я здесь для того, чтобы служить прямым исполнителем 
их распоряжений. Следовательно, неповиновение мне — это прямое оскорбление в моем лице всей Советской власти. В случае таких оскорблений мне даны полномочия вплоть до расстрела. Так 
что впредь я не советовал бы вступать со мной в споры. Может плохо кончиться. Для вас.
И комиссар замолчал, решив, что и так потратил очень много 
слов на этого тщедушного, неопрятного, неуклюже-нервного человека, с которым в строительстве новой жизни ему вдруг оказалось 
по пути.
Как все-таки отличаются солдаты, набранные Керенским 
для охраны низложенного царя, — статные, с четкой выправкой, — 
куда более годящиеся для военного парада, чем для роли тюремщиков. Вот бы с кем делать эту войну. Но не беда. Шальных пуль много. 
Хватит и на Заславского, и на подобных ему, с кем воюешь сейчас 
на одной стороне, но кого лучше бы не было больше на свете к тому 
времени, когда удастся наконец построить новую жизнь.

Глава третья

Н

а этот раз Алексей болел как никогда раньше: в области 
паха открылось внутреннее кровотечение, горло сдавливал беспрерывный кашель, высокая температура не спадала который день… И сейчас особенно хотелось, чтобы 
рядом все время была мама. Раньше, даже будучи совсем маленьким, 
Алексей не боялся оставаться один, и ночная темнота не была связана со страхом кошмаров. Но тогда мальчик еще не знал, что в этом 
мире существует столько злых людей, которым, кажется, одно 
только и нужно в жизни — сделать кому-нибудь плохо. Это они, 
непонятные злые люди, поменяли все в стране, выгнали их с семьей из дому, забрали любимые вещи, это они убили доброго дядю 
Григория, который молитвами своими брал боль Алексея на себя 
и который, кроме того, рассказывал у его постели столько удивительных сказок: о злой колдунье Бабе Яге, что обманом хотела 
завлечь в огонь бесстрашного царевича, о принцессе, что ночами 
превращается в птицу и боится быть убитой возлюбленным своим, 
так метко стреляющим из охотничьего ружья, о верной дружбе серого волка и лесного медведя… много сказок было рассказано дядей Григорием у постели Алексея. Особенно ценил цесаревич то, 
что «отец Григорий» не обрывал на полуслове сказки свои, когда 
видел, что смыкаются веки умиротворенного ребенка. Все равно 
не уходил, рассказывал дальше, всегда до конца, и обрывки этих 
сказочных историй доносились до Алексея уже сквозь сон, давая 
потом ощущение полнокровной самостоятельной жизни всех этих 
волшебных перипетий, которые продолжают существовать сами 
по себе, вне зависимости от того, слушаешь ты их или нет.

Глава третья

Некому больше заговаривать боль, некому рассказывать такие 
сказки, и заменить их может только мамино тепло, поэтому так хочется, чтобы она именно сейчас, каждую секундочку, была рядом 
и смогла бы оградить совсем обессиленного болезнью Алексея 
от злых непонятных людей, которые все ищут, как сделать новые 
пакости. Даже папа бессилен перед ними.
Раньше любой, даже самый взрослый человек, был обязан подчиняться ему, а теперь он сам слушается других как маленький ребенок. Слушается, даже когда категорически не желает делать то, чего 
от него хотят. Вот как несколько дней назад, когда все эти злые люди 
потребовали, чтобы он снял с себя погоны. Мальчик хорошо помнил, как папа отдавал приказы самым важным генералам и по одному лишь мановению его руки бесстрашно двигались навстречу 
неприятелю целые полки. А теперь папа не только не самый главный 
на все еще продолжающейся войне — ему не позволено больше защищать свою страну и в ряду простых солдат. Какие-то люди, которых мальчик никогда не видел в Ставке (где прежде принимались 
самые ответственные военные решения), захотели отобрать заслуженные в самом сердце войны погоны и у самого Алексея.
— Папа, я не буду снимать погоны, — твердо сказал он отцу.
— Пожалуйста, я прошу тебя, — ответил тот, — так надо. Поверь мне. Это не потому что ты слабый. Ты все равно и сейчас и всегда будешь намного сильнее, чем они. Просто иногда нам приходится 
делать то, что мы не хотим.
Алексей помнил, что он (у кого и игрушечное ружье-то давно 
отобрали, и погоны снять заставили, и кому не позволяют выходить 
за забор) все равно сильнее всех этих взрослых, угрюмых, так редко 
улыбающихся людей, не выпускающих из рук тяжелые винтовки. 
Он помнил это, когда, разозленный, что они взяли да и сровняли 
с землей ледяную горку (ту, что Алексей старательно строил с сестрами целый день и которая успела подарить им немало минут 
настоящего, уже забытого, веселого смеха), в желании доказать, 
что он сильнее, в стремлении, чтобы все они поняли это, Алексей 
превратил в ледяную гору лестницу в доме и принялся скатываться по ступенькам, нарочно изображая радостный смех, чтобы они 
знали, что ничего не смогли отобрать у него.
Эта игра закончилась сильным ушибом, и теперь Алексей беспомощный лежал в постели, мучаясь невыносимой болью, не в силах 
повернуться или хоть приподнять голову.
— Мама… мамочка, скажи, ты ведь меня не оставишь? ни на минуточку? — руки его в страхе сжимали край маминого платья.

Живые мишени

— Нет, мой хороший, как я могу… Я никогда, ни за что не оставлю тебя одного. Ни на секундочку.
До того как она отправится вслед за супругом не зная куда, насколько, оставив больного сына, — оставалось ровно два дня.