История философии второй половины XIX - начала ХХ века. Избранные главы

Москва
ИНФРА-М
2020

ИСТОРИЯ
ФИЛОСОФИИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 
XIX — НАЧАЛА ХХ ВЕКА

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ

Е.В. ФАЛЁВ

УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ

Рекомендовано в качестве учебного пособия 
для студентов высших учебных заведений, обучающихся 
по направлению подготовки 47.03.01 «Философия»
(квалификация (степень) «магистр»)

УДК 1(091)(075.8)
ББК 87я73
 
Ф19

Фалёв Е.В.
История философии второй половины XIX – начала ХХ века: 
Избранные главы : учебное пособие / Е.В. Фалёв. — Москва : 
ИНФРА-М, 2020. — 217 с. —  (Высшее образование: Магистратура). — www.dx.doi.org/10.12737/763.

ISBN 978-5-16-006533-5

Данная книга представляет собой часть курса лекций по современной философии, читавшегося в магистратуре философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. В ней рассматриваются проблемы 
и актуальные аспекты основных направлений западноевропейской 
философии второй половины XIX – начала ХХ в., среди которых 
неокантианство (Г. Коген, П. Наторп, Г. Риккерт), философия жизни (Ф. Ницше, В. Дильтей, А. Бергсон), феноменология (Э. Гуссерль) 
и философская герменевтика (М. Хайдеггер).
УДК 1(091)(075.8)
ББК 87я73

ISBN 978-5-16-006533-5
© Фалёв Е.В., 2014

Ф19

ФЗ 
№ 436-ФЗ
Издание не подлежит маркировке 
в соответствии с п. 1 ч. 4 ст. 11

Предисловие

Сегодня бурное развитие информационных технологий накладывает отпечаток на все стороны жизни общества, в том числе и на образование. Интернет открывает почти мгновенный доступ к огромному 
массиву информации, нужно лишь уметь правильно построить поисковый запрос и выбрать из множества ссылок именно то, что необходимо. 
Интернет становится техническим воплощением ноосферы Вернадского, 
сферы объективированной мысли человечества, доступной каждому при 
желании и умении. Поэтому образование сегодня может гораздо меньше 
внимания уделять передаче информации — тем более, что во многих быстро развивающихся направлениях науки она устаревает ещё до того, как 
студент закончит обучение. Теперь всё больше говорят о необходимости 
развития у студентов «компетенций» — способностей и умений действовать эффективно в меняющихся условиях, искать и обрабатывать новую 
информацию. Но все эти компетенции невозможны без одной, главной 
способности — способности мыслить самостоятельно. Преподаватель может научить этой способности только на собственном примере. В любом 
преподаваемом материале, будь то физика или философия, нужно вычленять и указывать ключевые проблемы, вовлекать студентов в процесс их 
обдумывания и разрешения.
В данных лекциях применялся именно такой проблемный подход, поэтому в них сведена к минимуму вся справочная информация, которую 
легко можно почерпнуть в Интернете. В результате получилась не столько 
история философии и философов, сколько история проблем и вопросов, 
которые так и остались неразрешёнными просто потому, что они были вытеснены другими вопросами. Но теперь, когда информация затапливает 
нас с головой, вопросы становятся гораздо ценнее ответов. В этих лекциях предпринимается попытка вновь поставить и рассмотреть те вопросы, 
которые стояли перед западноевропейской философией второй половины 
XIX – начала ХХ веков.
Соответственно этому производился и выбор тем. Эти лекции не претендовали на всеохватное изображение картины интеллектуальной жизни 
данного периода. Были выбраны лишь те направления, которые для самого 
автора стали сокровищницей проблем и кладезем вопросов. В публикацию 
же вошли лишь несколько из них — те, что на данный момент лучше разработаны. Это четыре большие темы, каждой из которых посвящён один 

раздел: неокантианство, философия жизни (Ницше, Бергсон, Дильтей), феноменология Гуссерля и герменевтика Хайдеггера.
В изложении материала мы будем придерживаться в первую очередь не 
хронологического порядка, а порядка идейной преемственности в рамках 
указанных «линий» развития философствования. Так, прослеживая развитие неокантианства, мы пройдём от середины XIX века до начала XX, а затем вновь вернёмся назад, чтобы проследить развитие философии жизни в 
работах Ницше, Дильтея, Бергсона. Затем мы перейдём к началу XX века и 
рассмотрим философию Гуссерля и Хайдеггера.
Я могу привести некоторые теоретические основания для такого «линейного» — не хронологического и не персонального — подхода к философии XIX–XX веков. Дело в том, что сама философия в XIX веке приобретает новый, специфический характер. Это связано, прежде всего, с влиянием 
Гегеля и гегелевской школы. Все те философы и философские линии, которые были перечислены выше, испытали на себе влияние Гегеля. А.П. Чехов 
писал о литераторах своего времени: «Все мы вышли из ‘‘Шинели’’ 
Гоголя». Подобным образом, о философах XIX века можно сказать, что 
все они «вышли из Гегеля» — кто-то из «Феноменологии духа», кто-то из 
«Энциклопедии философских наук». В наименьшей степени это относится 
к позитивистам, но и на них философия Гегеля оказала влияние, которое 
выразилось в том, что позитивисты хотели от Гегеля дистанцироваться как 
можно дальше.
Но после Гегеля одно положение стало практически «общим местом», 
и его никто уже не мог просто игнорировать: это историчность истины. В 
«Феноменологии духа» Гегель ставил задачу «привести понятия в движение». Правда, движение это было у него вневременным саморазвитием понятия, но это развитие стало также ключом к новому пониманию истории 
как судьбы самопознающего Духа. Так или иначе, после Гегеля уже нельзя 
было говорить о внеисторической истине, о той истине, к которой стремились великие метафизические системы XVII и XVIII веков — Декарта, 
Спинозы, Лейбница. Правда, сам Гегель в «Энциклопедии» не избежал 
искушения объявить свою систему законченным воплощением Истины, 
но потому и говорится о присущем гегелевской философии противоречии между методом и системой: система претендует на законченность, 
завершённость, а метод Гегеля — это сам принцип движения, принцип 
развития.
Философия XIX века в общем и целом не приняла систему Гегеля, но 
метод его получил новое широкое развитие. Это выразилось в том, что 
всё познание отныне стало рассматриваться исторически, как явление, 
вплетённое в исторический процесс. Никто из великих философов уже не 

пробовал строить философских систем — по крайней мере, до конца XIX 
века Гегель сделал философии хорошую прививку от систематизма.
Следовательно, если мы не стремимся к законченным философским 
системам, то философия превращается в процесс — процесс философствования. Философия всё больше сознаёт свою историчность, она бросается 
с головой в эту стихию исторического становления. Это значит, что философ, когда он излагает свои философские взгляды, сам сопровождает их 
историко-философской рефлексией, которая отныне становится не просто 
способом самооценки философа, но способом развития и прояснения собственной философской мысли. В ходе такой историко-философской рефлексии философ сам себя вписывает в традицию. Этот момент «традиционализма» является для всех философов XIX века характерным.
Поэтому сама философия выстраивается в такие линии — линии преемственности. Иногда это называлось «школами», как в случае школ неокантианства, Марбургской и Баденской. Иногда понятие «школы» не применялось, как, например, в случае философии жизни, но преемственность, 
тем не менее, ясно осознавалась. Поэтому и излагать философию этого периода проще и естественнее, если следовать подобным линиям теоретической преемственности.
Понятие «метода» тоже претерпело в это время знаменательные изменения. Начиная с XVII века, с Бэкона, Декарта, философия Нового времени — это философия метода. Фрэнсис Бэкон и Рене Декарт потому и считаются основателями философии Нового времени, что они разработали два 
наиболее влиятельных метода научного и философского познания — соответственно, эмпирический и рационалистический. Отличие между этими 
методами заключается не в том, как часто думают, что в рационализме источником всех знаний считается разум, — по крайней мере, к Декарту это 
суждение неприменимо, а в том, что считается критерием истины: в эмпиризме это, естественно, опыт, а в рационализме — интеллектуальная интуиция, которая способна оценить ясность и отчетливость  того или иного 
положения. 
Вопрос о том, что должно приниматься в качестве решающего критерия истины, — один из основных вопросов философии, но он, на мой 
взгляд, является зависимым от другого, более фундаментального вопроса.
Для истории философии очень важно определить, что можно считать 
«основным вопросом», или вопросами, философии. Во-первых, это необходимо для того, чтобы при анализе философских систем можно было отделить существенное и необходимое от второстепенного и «привходящего». 
Во-вторых, по способу решения таких основных вопросов можно составить действительно научную классификацию типов философствования и 

прослеживать основные линии преемственности в историко-философском 
процессе.
До недавнего времени в отечественной истории философии основным 
вопросом считался вопрос о том, что первично: материя или дух. Понятия 
«материализм» и «идеализм» впервые ввёл Лейбниц, и до Лейбница эта 
противоположность не рассматривалась как основная точка отсчёта при 
оценке философских учений.
И, хотя вопрос о материальной или духовной природе субстанции — 
это действительно важный вопрос, сегодня, когда идеологический контроль над философствованием ушёл в прошлое, мы можем попытаться 
найти вопрос более фундаментальный, такой, который мог бы стать критерием для оценки самого существенного, духа и основной направленности 
каждой философии. Бесспорный и окончательный выбор здесь практически невозможен, и всё-таки я, как и неокантианцы, считаю, что главным 
противостоянием в западной философии было не противостояние «линии 
Платона» и «линии Демокрита», при всём уважении к последнему, а борьба 
между линией Платона и линией Аристотеля. И вопрос, который позволяет 
развести эти две линии, — это не вопрос, что первично, материя или дух, 
а, собственно, вопрос о природе истины, от решения которого непосредственно зависят и вопрос о способе её познания, и вопрос о природе философии в целом.

Предмет и цели философии

Так, для Платона, платоников и всех продолжателей платоновской 
линии в истории философии философия — это критика опыта. Критика 
опыта подразумевает, что философия имеет дело с реальным опытом, 
анализирует его, подвергает критике — в кантовском смысле этого слова, 
то есть производит поиск и оценку его оснований, отделяет в этом опыте истинное от ложного, или, как в случае Платона, истину от мнения. 
Философствование в таком случае всегда принимает форму стремления и 
перехода от неподлинного опыта к подлинному. У Платона такой переход 
описан в знаменитом образе пещеры из VII книги «Государства» как paideia 
— «образование», или, по его собственному определению, periagoge holes tes 
phsyhes — обращение (поворот) целиком всей души человека от чувственного опыта, которому доступны лишь «тени» истинной реальности, к подлинному опыту идей. Но и то, и другое — это опыт: и чувственный опыт, 
который нужно подвергнуть критике, и познание идей, которое осуществляется путём созерцания разумом, что можно назвать «умопостигаемым 
(ноэтическим) опытом».

Линия Аристотеля — сам Стагирит, схоласты, позитивизм, аналитическая философия — это критика языка. В отличие от первой линии в 
мировой философии, представители этого направления в общем и целом 
согласны в том, что все проблемы в философии возникают лишь вследствие неясного или неправильного использования языка, то есть из-за неопределённости выражения философских тезисов. Этими философами 
считается, что если достичь абсолютной однозначности и синтаксической 
правильности наших высказываний, то все или почти все философские 
проблемы либо сами собой разрешатся, либо окажутся бессмысленными. 
Одними из первых представителей этой линии были софисты, положившие 
начало исследованиям языка и значения. Также Аристотель, к примеру, в 
«Метафизике», большую часть работы посвящает точному определению 
и разграничению различных смыслов, в которых сказывается то или иное 
философское понятие. В XVIII веке Соломон Маймон (1754–1800) сформулировал явным образом главную идею этого направления: «все споры 
философов — это споры о словах», на что Кант, как продолжатель в этом 
вопросе линии Платона, ответил, как должен был ответить платоник: везде, 
где ведётся спор в философии, речь идёт не о словах, а о предметах. В XX 
веке Л. Витгенштейн ещё раз сформулировал главную идею критики языка в «Логико-философском трактате»: «То, что вообще может быть сказано, 
может быть сказано ясно, а о чём невозможно говорить, о том следует молчать». Таким образом, в целом для философов этого направления речь идёт 
не о реальных проблемах философии, а о том, чтобы максимально точно, 
непротиворечиво выражать наши мысли — и считается, что философия 
вполне может ограничиться решением этой задачи.

Природа истины: общезначимость и уникальность

Если мы считаем, что философия должна опираться на опыт и является критикой опыта, следовательно, мы должны отталкиваться от уникальности и неповторимости опыта каждого человека, потому что опыт 
не является общезначимым. Поэтому анализ опыта всегда есть критика общезначимости и критика всего общезначимого. Отсюда, например, 
платоновское требование, которое многие философы затем повторяли: 
«Если тебе рукоплещет толпа, проверь, в чём ты погрешил». Или, как говорил Гераклит, «один для меня — десять тысяч, если он — наилучший» 
[фр. 49, 113]. То есть, согласно платоновской линии в философии, истина 
является — и может являться — достоянием только немногих, в конечном 
счёте единиц. Это не какие-то избранные или эзотерики, которые просто 
не дают людям приобщиться к тому, что они сами узнали, просто истина, 

согласно этой линии в философии, сама по себе эзотерична, по природе, и 
любая попытка её сообщить другому человеку сводит её на нет, делает её 
бессмысленной. То есть, истина в этой философской линии некоммуницируема, или, по-русски, несообщаема, по крайней мере посредством языка. 
Например, сам Платон так описал метод обучения, который он старался 
воплотить в Академии: «То, что для меня важно, никоим образом не может 
быть высказано подобно другим предметам преподавания, но в результате 
продолжительных и сосредоточенных изысканий в совместной жизни внезапно, как от упавшей искры, в душе учащегося возгорается свет, который 
затем уже питается сам собою»1. Подобный метод обучения весьма типичен для любой традиционной школы восточной философии или духовной 
практики — метод обучения собственным примером, даже просто самим 
фактом присутствия учителя рядом с учеником. Ученик не воспринимает 
информацию, он перенимает, собственно, способ жизни учителя, потому 
что философия для этой платоновской линии — это bios philosophikos, философская жизнь.
Для аристотелевской линии, линии критики языка, наоборот, истина 
должна быть общезначимой, то есть сообщаемой. Всё несообщаемое, необщезначимое устраняется из философии, считается либо бессмысленным, 
либо противоречивым. 
Эта противоположность между общезначимостью истины и её уникальностью, между опытом и его выражением, проходит красной нитью 
через всю историю философии, как на Западе, так и на Востоке, и как кажется, играет более важную роль, чем противоположность материализма и идеализма. В древности это — линия Платона и линия Аристотеля, в 
Средние века, соответственно — мистики и схоласты в христианской философии и философской теологии, в эпоху Возрождения это — гуманисты 
и те же схоласты. Эта противоположность сохраняется, как мы увидим, и 
в Новое время, и по-прежнему является определяющей. Критику опыта в 

1
Перевод С.Н. Трубецкого. В переводе С.П. Кондратьева этот фрагмент 
звучит так: «Вот что вообще я хочу сказать обо всех, кто уже написал или 
собирается писать и кто заявляет, что они знают, над чем я работаю, так как либо 
были моими слушателями, либо услыхали об этом от других, либо, наконец, 
дошли до этого сами: по моему убеждению, они в этом деле совсем ничего не 
смыслят. У меня самого по этим вопросам нет никакой записи и никогда не 
будет. Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если 
кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него 
внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание 
и само себя там питает» [Письма, 341bd. Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. 
Т. 4. М., 1994. С. 493].

XVII веке развивали английские эмпирики, хотя и пришли в ней к совершенно другим выводам, чем Платон. 
Рационализм Нового времени, начиная с Декарта, принимал требование общезначимости истины. Но у всех людей различные способности 
к познанию — это эмпирический факт, отрицать который невозможно. 
Каким же образом можно тогда сделать истину общедоступной, «демократичной»? Как можно сделать всех в равной степени способными познавать 
истину, несмотря на это различие в собственных способностях? Только 
посредством метода, методичности движения познания. Представление о 
методе как о пути мышления и способах движения по нему было и в древней философии (ср. описание метода диалектики в платоновском «Федре»). 
В Новое время метод превращается в своеобразную технологию познания 
истины, и возникают разного рода «технологии познания», самая влиятельная из них — аксиоматико-дедуктивный метод Декарта.
Но в XVII–XVIII веках в Европе метод всё-таки носил вспомогательный характер, его целью и оправданием было познание истины, открытие 
истины в виде некого систематического целого, некой системы знания. 
Это требование тоже поставил Декарт: всё наше знание должно представлять собой единую логически связанную систему (mathesis universalis), которая должна была исполнять роль одновременно и философии, и науки, 
и фактически вытесняла собой религию. Поэтому XVII–XVIII века в философии — это период великих метафизических систем: Декарт, Спиноза, 
Лейбниц и завершающий систематизацию его философии Вольф.
Революция, начатая немецкой классической философией, состояла в 
том числе в том, что метод, начиная с Канта, постепенно освобождается от 
требования систематичности. Система Канта — это уже не система истинного знания, а система трансцендентальных принципов нашего познания, а 
также деятельности и суждения. Если трансцендентальными принципами 
нашего познания являются категории чистого рассудка и идеи чистого разума, то трансцендентальным же основанием этики является нравственный 
закон в форме категорического императива. Начиная с Канта метод уже 
нельзя уподобить усовершенствованному инструменту, при помощи которого можно высечь из глыбы опыта прекрасную статую Истины (ср. знаменитый образ в  «Новых опытах о человеческом разумении» Лейбница, сравнивающий душу познающего человека с глыбой мрамора с прожилками). 
У Канта уже нет такой цели — достичь конечного познания истины, его 
цель — сами основания нашего познания, условия его возможности подвергнуть критическому анализу, конечно, тоже систематическому.
Такое понимание метода, когда он из средства превращается в основное содержание и задачу философии, становится путеводной нитью 

развития философии в XIX веке. Пожалуй, для континентальной философии второй половины XIX века, о которой мы преимущественно будем 
говорить в нашем курсе, именно эту черту можно считать определяющей. 
Такое понимание метода получает новое развитие в XX веке, например, у 
позднего Хайдеггера, когда он говорит о методе как о «пути мысли в волшебной стране», стране мышления, или о движении мыслителя как пахаря, 
проводящего борозды в поле языка.
Чтобы лучше понять специфику мироощущения философии XIX 
века, можно обратиться к поэзии этого периода. Здесь я тоже могу сослаться на Хайдеггера, который считал мышление и поэзию «соседями» 
по «волшебной стране», обитающими на «удалённых вершинах». Поэты, 
по Хайдеггеру, внимают «зову бытия», «предоставляют слово бытию», а 
философ должен внимать поэзии, понимать воплощённый в ней голос бытия и интерпретировать его, переводить  на язык понятий. Я согласен с 
Хайдеггером в том, что философы следуют тем прозрениям и тому мироощущению, которое первоначально создают поэты. Я могу привести, по 
крайней мере, три примера, когда великий, «эпохообразующий» поэт создавал поле образов, проблем, в конечном счёте, поле языка, в котором потом развёртывался определённый цикл философствования. Для Древней 
Греции таким поэтом был, на мой взгляд, Гомер, который впервые поставил 
многие философские проблемы — проблему необходимости, закона, справедливости и, в конце концов, истины. Для эпохи Возрождения это, конечно, Данте с его «Божественной комедией». Как считали флорентийские 
платоники, через посредство Данте Италия впервые познакомилась с идеями Платона. Для того периода, о котором мы будем говорить, таким эпохообразующим поэтом был, по крайней мере, для Германии, Гёте. «Фауст» 
Гёте — эпохальная работа, сопоставимая с «Божественной комедией» Данте 
и по богатству идейного содержания, и по глубине влияния на современников и потомков. Из поэзии Гёте я могу привести три фрагмента, которые 
будут для нас ключами к трём основным направлениям философии XIX 
века.
Первое речение, одно из самых знаменитых: «В начале было дело». 
Это перефразировка ещё более знаменитого места из начала Евангелия 
от Иоанна: «В начале было Слово» — хотя сам Гёте полагал, что это более 
правильный перевод евангельского текста. Гёте считал, и, наверное, не без 
основания, что logos в греческом языке, для греческой мысли, значил нечто большее, чем для нашей современной европейской мысли. В Европе 
после Гоббса стало чуть ли не общим местом, что слово — не более чем 
метка, служащая для удобства обращения с предметами нашего опыта и 
собственными мыслями. Для греков, действительно, слово — это некий