Нормативность и авторитарность. Пересечения идей

Нормативность и авторитарность.
Пересечения идей

НОРМА
ИНФРАМ
Москва, 2020

Нормативность
и авторитарность.
Пересечения идей

И. А. Исаев

УДК 172.1
ББК 60.027.2
И85

Сведения об авторе
Игорь Андреевич Исаев — доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой истории государства и права Московского государственного
юридического университета им. О. Е. Кутафина (МГЮА). Автор ряда учебных
пособий по истории права, правовых и политических учений, статей по разным вопросам истории, социологии, философии права и политологии. Им
изданы монографии по истории политической мысли России, правовой мысли
в СССР 1920х гг. Ряд монографических работ («Politiсa hermetica: скрытые
аспекты власти», «Власть и закон в контексте иррационального», «Топос и
номос: пространства правопорядков», «Господство: очерки политической философии» и др.) посвящен мало разработанным проблемам истории и философии права и власти.

Исаев И. А.
И85
Нормативность и авторитарность. Пересечения идей : монография / И. А. Исаев.
— Москва : Норма : ИНФРАМ,
2020. — 432 с.

ISBN 9785917684376 (Норма)
ISBN 9785160093055 (ИНФРАМ)

Работа посвящена актуальнейшей проблеме юриспруденции и политической теории. Рассматривается тема метафизики власти и закона в их сложном
взаимодействии. Показываются исторические и концептуальные истоки двух
важнейших категорий и принципов правовой и политической науки. Авторитаризм как принцип властвования рождается на заре современности, и нормативное мышление активно подхватывает его. Обе идеи развиваются и действуют в контексте политической культуры, обусловливаются религиозными и идеологическими факторами своей эпохи. На уровне правовой философии идеи
проявляются во взаимодействии таких факторов, как правовые категории и политическая воля. Актуальность темы исследования очевидна, поскольку наше
политическое бытие и правовое сознание постоянно находятся под влиянием
этих идей, родившихся на заре модернизма и не утративших действенности до
настоящего времени.
Для правоведов, философов и социологов, интересующихся «пограничной»
тематикой правовых, философских, социальных и политических наук, а также
для аспирантов и студентов гуманитарных вузов и факультетов.

УДК 172.1
ББК 60.027.2

В оформлении обложки использована работа Дж. де Кирико «Идеальный город».

ISBN 9785917684376 (Норма)
ISBN 9785160093055 (ИНФРАМ)
© Исаев И. А., 2014

Введение

В 1919 г. в «Кручах» В. И. Иванов писал об окончании эпохи гуманизма: «Общий сдвиг внешних (политических, общественных, хозяйственных) отношений ответствует еще более глубокому и ранее начавшемуся сдвигу отношений внутреннего порядка. В существе и основе
этого душевного сдвига лежит, думается, некая загадочная перемена в
самом образе мира, в нас глядящегося: эту проблематическую перемену я отваживаюсь назвать кризисом явления»1.
Процесс этот начался неприметно, вызывая жуткое ощущение, что
почва поплыла изпод ног, и это не могло не вызвать чувства растерянности и уныния. Уныние пряталось в ожесточенности и азарте,
а люди вовлекались в ураган «сверхчеловеческих ритмов исторических
демонов» — так начинался период войн и революций. Виды «вихревых движений» менялись, но оставалась превозмогающая сила сверхличных влияний над целеполагающей и осмысливающей жизнь деятельностью личностного сознания.
Кризис явления состоял в том, что прежняя внутренняя форма вещей в человеке «обветшала и омертвела». Но кризис этот пришел значительно раньше, и наблюдатели начала ХХ в. констатировали уже его
завершающую стадию. Целая эпоха предшествовала этому моменту, и
о гуманизме вспомнили, только когда он уже умер.
Воцарилось смутное, но могущественное ощущение некоего всечеловеческого целого, которое, в свою очередь, породило стихийную
тягу к сплочению в «собирательные тела», к тотальности. Гуманизм же
был основан на гармоничном изживании индивидуализации, отдельности и обособленности людей, автаркии гармонического человека, и
эта внутренняя форма сознания изжила себя, потому что личность так
и не сумела наполнить ее вселенским содержанием (В. И. Иванов).
Это внутреннее перерождение гуманизма неизбежно открыло путь
новым историческим силам: в эпоху «обнажений и разоблачений» сам
гуманизм превращается в реакционную идеологию, отсталую и пустую (Н. А. Бердяев).
Французская формула создания «нового гуманизма» оказалась рассудочной, поверхностной и по существу отрицательной. Освобождая

1 Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994. С. 103.

гражданина, она поработила в нем человека. Она рассматривала личность как подлежащую уравниванию и обузданию, плод тирании множества над каждым. Она была рассчитана на общеобязательность онтологического достоинства личности, и этот расчет отнимал у нее характер нравственной безусловности, обращая ее в чисто внешнее
законодательное установление1.
Революция сделала из свободы закон, «свободой грозною воздвигнутый закон» (А. С. Пушкин). Из революции рождалась Норма, господство которой подкреплялось верой в Науку и Разум, — и это была
новая метафизика власти XIX в.
В исторической же ретроспективе Рим, Реформация и Революция
породили саму современность, как писал в «Основаниях XIX столетия» Х. С. Чемберлен. Модернизм, зародившийся уже в конце XIX в.,
внес в социальную метафизику власти и закона новые представления и
понятия: «раса», «народ», «почва», «кровь», «жизнь», «миф». Государство и право стали им интерпретироваться в духе идущих еще от романтизма органицизма и целостности как, казалось, наделенных особой жизненной силой. Но модернизм отказался от веры в упорядоченность, целеустановленность и детерминизм, включив в свой историзм
категории «катастрофа», «воля», «власть», «героизм», «революция».
Для историка идей очень важно попытаться вжиться в атмосферу
изучаемой эпохи. Это тем более важно, когда многие факты и элементы прошедшей эпохи заново воссоздаются или хотя бы только напоминают историку современные ему положение вещей и события. Как
ни парадоксально, но повторяемость явлений и идей присуща чаще
всего именно переходным и кризисным периодам истории. Состояние неустойчивости, повидимому, оказывается наиболее повторяемым, т. е. исторически стабильным, некой застывшей динамикой.
Так, все революции представляются похожими друг на друга, точно
так же, как и вытекающие из них последствия.
Для истории права, наиболее формулированной и загруженной
выводами истории, перемежающиеся состояния синхронии и диахронии особенно характерны. Не случайно римское право часто рассматривали как вполне действенное и значимое для нужд современности.
Поэтому с такой готовностью обращаются к технике заимствований и
рецепции, отсюда и многовековая мечта об истинном и вечном законе, востребованном всегда и везде: история права как бы пытается
преодолеть саму историю, сделав ее актуальностью.
Но бывают исторические эпохи, которые воспринимаются как архетипы во всей их конкретности. Они открывают новые исторические

6
Введение

1 См.: Иванов В. Указ. соч. С. 269.

зоны. Такими эпохами в Европе стали события конца XVIII — начала
XIX в., а также начало XX в.: в промежутке между этими вехами, как
кажется, и началась та современность, которая пока еще не закончилась.
Свойственные ей стремление к поляризации и готовность доходить до крайности проявились с началом Французской революции,
хотя подспудно эти тенденции нарастали уже с середины XVII в.: противоположности возрастали до непримиримости. Тело и дух, душа и
дух отрываются друг от друга, так же как категорически разделяются
между собой власть и право, норма и порядок, государство и общество. Нейтральность и объективность определяют только позицию наблюдателя: право наблюдать с недоверием и безучастностью. Крайний
индивидуализм (либерализм) и крайний коллективизм (тоталитаризм) разлагают подлинные персональность и подлинную общность
на униформу и анархию.
Цивилизация как форма, глобально сменяющая культуру, превращается в крайне искусственный порядок, замыкающий процесс долгого исторического становления. Цивилизация в ее чистом виде, понимаемая как исторический процесс, состоит в постепенной ломке
ставших неорганическими омертвевших форм (О. Шпенглер), но ее
склонность к неорганическому превращает саму природу в мертвый
материал для строительства: «естественное право» исчезает в архитектурных конфигурациях сводов и кодификаций. Норма становится
«кирпичиком» правового здания.
Уход от ренессансного гуманизма к неорганической стороне жизни выражается на новом языке математической логики, формулы и
закона. В царстве неорганического человек оказывается подчиненным тотальному устроению жизни, где теперь продуктивно действуют
массы и техника, представляющие сферу, «магически вызванную к
жизни из неорганического мира, но все равно остающуюся неорганической по своей сути и своим проявлениям» (Э. Юнгер).
Весь период дегуманизации пронизывало неуемное тяготение к
бессознательному, изначальному, темному и глухому, «низу». Пред
ставляется, что именно бессознательное дает нечто более правдивое,
подлинное, чем ясное сознание, подчиненное цензуре рассудка и направленное на практическое. Человека тянет к обнаружению мира,
лежащего ниже всего живого: «Современная психология бессознательного, открывая в человеке мрачную отдушину подвала и разоблачая низменный характер возвышенных страданий, унижает человека
и втаптывает его в грязь» (Н. А. Бердяев).

Введение
7

* * *

В первых главах нашей работы дается онтологический анализ становления и развития того важнейшего фактора современной истории,
которым оказывается «воля к власти». Метафизика его нарастания определила контуры тех политического и правового контекстов, которые были свойственны рассматриваемой нами исторической эпохе.
В последующих главах настоящей работы уже на феноменологическом уровне анализируются конкретные проявления этой воли, нашедшие зеркальное отражение в таких феноменах, как принуждение,
насилие и нормирование. Власть и закон вступают в сложнейшие переплетения и взаимодействия, формируя реальность и картину мира,
которые и становятся современностью.
В книге предпринята попытка разобраться, каким образом из декларированных демократии и «народной воли» в течение довольно короткого исторического времени вырос политический режим, обозначаемый обычно как авторитарный. При этом анализ в настоящей работе осуществляется в значительной мере в сфере собственно
правовых идей, т. е. той субстанции, которую сама демократия всегда
считала основой своей действенности и эффективности. Здесь, в области взаимодействия права и политики, идеологическое преимущество всегда отдавалось первому.
Мысль же о том, что принудительная нормативность всегда порождает авторитаризм в политике, может показаться современному правоведу несколько необычной, поскольку он привык понимать под правом
исключительно набор норм, поэтому и все неудачи в деле создания
правового государства он относит к издержкам политического действия, не допуская мысли, что причина содержится в самом существе и
императивном характере закона и нормы. Все экзистенциальные, духовные и культурные факторы остаются за пределами его внимания.
Буквальный нормативизм заслоняет от него правовую реальность в ее
действительном существовании.
Поэтому юрист нормативистского склада не замечает, как из декларативных принципов, облеченных в абстрактные формулы, неожиданно прорастает незнакомый и мощный феномен, который питает
императивность и беспрекословность нормирования: воля, «воля к
власти». Первые главы данной работы посвящены анализу этого явления. Воля пробивается сквозь наслоения благозвучных и ясных идей,
делая их вдруг пустыми и смутными и одновременно настаивая на
своей укорененности и жизненности. Политическое и правовое мышление перестраивается, облекая волевые иррациональные импульсы в

8
Введение

метафизические или рациональные объяснимые формы. Воля окончательно побеждает идею уже на пороге нашей современности.
Воля преобразует и саму норму, придавая ей все черты исключительной принудительности, как мотивированной, так и немотивированной. Мы затрагиваем проблему «нормативного насилия», которое
питается «волей к власти». Конец XIX в. уже проходил под знаком этого устремления, обеспечивая следующему веку полную свободу авторитарной воли. Само понятие «авторитаризм» появится позднее, но
эпоха, о которой пойдет речь в настоящей работе, уже вся была пропитана им, и авторитарный стиль властвования будет вырастать из либеральной и демократической (коегде и монархической) субстанции
XIX в., демонстративно и триумфально входя в следующее столетие.
Авторитаризм — это несомненное порождение демократии и правового нормативизма. Обилие законов никогда еще не обеспечивало
режима законности, избирательное право и плебисцит никак не гарантируют демократии. Массовое общество и культ техники также
вносят свои коррективы в представления о справедливом обществе.
Авторитаризм вырастает почти незаметно на фоне непрекращающихся дискуссий о прогрессе и модернизации, в которых главными мотивами остаются стремление к прибыли и миф о благосостоянии.
Поэтому и политика нормирования становится инструментом властвования, не более того. Авторитарность начинает привычно ассоциироваться с понятием порядка, при этом забывают, каким путем
этот порядок достигается. Такой порядок не дает уверенности в завтрашнем дне, не устраняет страхов и постоянной тревоги. Право уже
не кажется большинству людей опорой и защитой в жизни. Политика
определенно превалирует над правом, более того, само политическое
в его традиционном понимании выхолащивается какойто иной силой, которую по инерции еще называют «власть массы и машины».
В книге предпринята попытка проникнуть на максимально доступную глубину понимания тех процессов, которые более столетия
развивались в духовной жизни Европы, породив то, что мы называем
модерном, или современностью. Кажется, что эти процессы завершились уже гдето на пороге нашего времени, к началу XX в. Но завершились ли?

Введение
9

Глава I. Идея права и воля власти

1. «Романтическое» введение: «верх» и «низ»

Когда Х. Зедльмайр говорил об «утрате середины» западной цивилизацией, он имел в виду не только стилевую деградацию европейской архитектуры. Перечень болезненных симптомов, указывающих
на увядание культуры, таких как склонность к неорганическому, снятие различий между «верхом» и «низом», умаление человека и т. д.,
оказался вполне приложимым к соответствующим тенденциям в области политики и права. На фоне эволюции культурных стилей развитие этих феноменов также демонстрировало совершенно определенную тенденцию — поляризацию противоположностей и тяготение к
бессознательному, изначальному, темному, «низу».
Противоположности — культурные, социальные, политические —
нарастают здесь вплоть до непримиримости. Тело и дух, дух и душа
окончательно отрываются друг от друга; культы прошлого и будущего
приводят к разрыву ткани настоящего. Крайний индивидуализм и
крайний коллективизм, разлагая подлинную персональность, ведут к
анархии или предельной унификации. Бессознательное начинает
представляться более значимым и подлинным, чем ясное сознание.
В иррациональном уравнивается то, что стоит выше разума, и то, что
лежит ниже его, и все эти симптомы говорят об «утрате середины»1.
Процесс начинается еще в середине XVIII в. Незадолго до Французской революции в Европе идет активный идейный поиск новых
культурных истоков. Новое неренессансное восприятие античности
добирается до самых исторических глубин, а на поверхности начинают проявляться какието дочеловеческие, варварские элементы, «суровое и темное величие и тяжеловесная серьезность». Заканчивается
гламурная эпоха рококо. Культурное внимание теперь обращается к
темным временам этрусков, египтян и норманнов. Дегуманизация
жизни и искусства становится очевидной реакцией на ренессансные
гуманные образцы.
Обращение к неорганической стороне мира неизбежно порождало
представление о тотальном устроении жизни, рожденной «актом ма1 См.: Зедльмайр Х. Утрата середины. М., 2008. С. 153—158.