Валюативные модели социального: герои и ценности

Крымский федеральный университет
имени В.И. Вернадского
Ю.М. Коротченко
ВАЛЮАТИВНЫЕ МОДЕЛИ 
СОЦИАЛЬНОГО:
ГЕРОИ И ЦЕННОСТИ 
Монография
Москва
ВУЗОВСКИЙ УЧЕБНИК
ИНФРА-М
2020

УДК 159.9(075.4)
ББК 88.5
 
К68
Рекомендовано к печати Ученым советом 
ФГАОУ ВО «Крымский федеральный университет имени В.И. Вернадского», 
протокол № 5 от 30.05.2017
А в т о р: 
Коротченко Юлия Михайловна, кандидат философских наук, доцент 
Крымского федерального университета имени В.И. Вернадского
Р е ц е н з е н т ы: 
Швецова А.В., доктор философских наук, профессор;
Чемшит А.А., доктор политических наук, профессор
Коротченко Ю.М.
К68 
 
Валюативные модели социального: герои и ценности : монография / Ю.М. Коротченко. — Москва : Вузовский учебник : 
ИНФРА-М, 2020. — 153 с. — (Научная книга).
ISBN 978-5-9558-0597-9 (Вузовский учебник)
ISBN 978-5-16-013218-1 (ИНФРА-М, print)
ISBN 978-5-16-105971-5 (ИНФРА-М, online)
В монографии предложена методология анализа интерпретационной 
активности коллективного сознания. Подчеркивается центрированность 
коллективного сознания некоторой смысловой целостностью, которая 
получила в монографии название «валюатив» и которая представляет собой совокупность оценок социальной реальности адептами социальной 
общности. Коллективное сознание при этом определяется как общие 
оценки социальных объектов, явлений, процессов разными индивидами, 
входящими в одну социальную общность. Обосновывается значимость 
валюатива для устойчивости общности к внешним вызовам. Представлены две модели валюатива: героецентристская и ценностная, определены 
границы каждой из них.  
УДК 159.9(075.4)
ББК 88.5 
ISBN 978-5-9558-0597-9 (Вузовский учебник)
ISBN 978-5-16-013218-1 (ИНФРА-М, print)
ISBN 978-5-16-105971-5 (ИНФРА-М, online)
© Коротченко Ю.М., 2018
© Вузовский учебник, 
    2018

ПРЕДИСЛОВИЕ  
Проблема, которая заявлена в названии, заслуживает особого внимания. Ее формулировки могут быть различны, но суть одна: речь идет об
устойчивости социумов, о фрагментах коллективного сознания, отвечающих за адаптивность к вызовам любой степени риска, за способность инкорпорироваться в более сложные социальные структуры, быть эффективными акторами социальной жизни. Еще точнее: речь идет о небольшом, но крайне важном сегменте сознания, на котором лежат функции: 
– придавать смыслы вещам, событиям, указывать на их значение; 
– понимать сущность вещей, событий; 
– оценивать; 
– истолковывать и объяснять. 
Поскольку названные действия именуются общим для них всех словом «интерпретировать», то данный сегмент коллективного сознания
уместно назвать интерпретационным. 
Именно здесь, в коллективном сознании, в его интерпретационном
разделе, творятся самые темные и загадочные в истории дела, обеспечивающие интегративную целостность и живучесть, успешность и адаптивную выживаемость сообществ. Цена работы интерпретационного
раздела крайне высока. Ошибки в интерпретации, осмыслении, оценке
внешней реальности и ее социальной составляющей губительны: они
стоят рядом со смертью сообщества. Крах, например ленинизма и тяжелая история России первой половины ХХ века непосредственно связана
с неправильной интерпретацией происшедшего в октябре 1917 года – 
бесспорно, по своим последствиям одного из величайших событий ХХ
века, – как исторической необходимости всемирного движения человечества к коммунизму, а империализма – как кануна социалистической
революции. Прецеденты коллективного сознания общностей обнаруживают структурную целостность интерпретирующих сегментов смыслового освоения реальности, выражающуюся в существовании общих элементов и называемую нами валюативным содержанием сознания (или валюативом), идентифицирующим социальную общность. Эта целостность объединяет в себе персонификаторов валюатива (героев, мучеников и врагов); нормы; ценности; формы репрезентации (язык, художественное
творчество, идеологию). 
Изучение интерпретационной активности коллективного сознания
представлено здесь как движение от прецедента философского текста (совокупного текста Фридриха Ницше о сверхчеловеке), по которому можно
реконструировать некую целостность – валюатив, создаваемый социально-значимыми типами оценочных смыслов, далее к описанию структуры
валюатива, затем к раскрытию его интерпретационной природы и анализу
его текстовых репрезентаций, и, наконец, к изучению возможностей его
вариативности и к критике самой распространенной и основанной на
классической абсолютистской трактовке ценностей панаксиологической
модели валюатива. Методология валюативного моделирования содержит
потенциал разоблачения панаксиологизма, изживающего себя в постклас3

сической теоретической аксиологии, но, тем не менее, широко присутствующего в практическом аксиологическом дискурсе, претендующем на
общегосударственный и даже более широкий – континентальный, например, масштаб. Абстрактность ценностноцентристкого подхода проявляется, например, в том, что общества с одинаковыми ценностями могут воевать: и в одном, и в другом ценными оказываются Родина, семья, родной
язык, идентичность, – но у каждого свои. В этом неизбежная аксиологическая ловушка. Сами по себе ценности – фикции в бентамовском смысле. Нет Родины, семьи, языка и культуры вообще, а только чьи-то конкретно и так, что одно и то же – для кого-то свое, а для кого-то чужое и, 
возможно, враждебное. В связи с этим очевидным обстоятельством важно
понять, что ценностноцентристская, и притом абстрактная, интерпретация социального не является всеохватывающей. Так, мы полагаем, что гораздо более ярким, информативным, почти наглядным репрезентаменом
общности является герой. В отличие от ценностей, у него есть имя, поступки – подвиги, «сделавшие» его биографию, места для его почитания, 
воспевающее его художественное творчество. Он, в отличие от декларируемых ценностей, всей своей жизнью (всегда с вымышленными в целях
усиления валюативной компоненты деталями) говорит и показывает, как
жить, любить, ненавидеть и даже умирать за свою общность. Есть, следовательно, нечто такое в интерпретационной активности коллективного
сознания, что наравне с ценностями выступает в мотивационном аспекте
активности коллективных субъектов и что требует такого же рефлексирующего отношения, что и ценностное. И это – предмет особого рассмотрения в данной книге. 
Обнаруженный интерпретационный центр, организующий вокруг себя
коллективную субъективность как социальную общность, не только способен связать людей сильнее их, например, родственных связей – он обладает значительным потенциалом к тотальной экспансии и конфликтогенности, сталкивая общности с разными валюативами. Интерпретационные разломы способны расшатывать социум вплоть до необратимых
трансформаций. Примером может послужить сегодняшняя Украина с несовместимостью героического, нормального, ценностного, языкового, 
идеологического в разных регионах, до критических показателей заостренной не только СМИ, но и на государственном уровне вплоть до законодательства. 
В ситуации, в которой оказалась Россия, когда военная угроза подошла так близко, как никогда за последние 50 лет, возникают практические
проблемы организации военного строительства в условиях мира со все
ускоряющимися темпами глобализации и информационной революции. 
Прежде чем будут атакованы войска, должны быть атакованы (развенчаны и даже, что еще эффективнее, объявлены преступниками) герои противника, должно возникнуть интерпретационное смятение, должна разрушиться способность видеть главное, перспективное, эвристичное для своей группы. Герой может быть побежден только героем, валюатив, цементирующий ряды противника, – только другим валюативом: чистая техника перед ними бессильна. Разрушение валюатива противника, рождающее
4

у него храбрость, отчаянность защиты группы, презрение к собственной
смерти и безжалостность к врагам, – фактор, качественно значимый для
победы, без которого техническое и численное преимущество не работают. Демонтаж того, что в данном исследовании получило название персонифицированной дуги валюатива, представленной мучениками, героями
и врагами, и что, так же как и другие составляющие валюатива, объяснено здесь в контексте интерпретационной активности сознания, а не само
по себе, – не меньше, а, в реальности, больше значим в технологии информационной войны, чем претензия на замену «старой системы ценностей» какой-то новой, про которую чаще всего известно, что она «еще не
сложилась». В рамках валюативной методологии становится, таким образом, ясно, что главный удар по противнику наносится по его интерпретационному центру. Побеждает сегодня тот, кто побеждает в войне интерпретаций. Вызов же интерпретационной войны требует смелых интерпретационных ответов. 
Данный объект встраивается в современную парадигму социальных
исследований, отмеченную тем, что Хабермас связал с интерпретационным поворотом, а также тем, что сегодня принято называть социокультурным подходом. Эти два методологических маркера современного обществознания позволяют не просто включить в сферу социально-философского анализа новые объекты, но увидеть социальное в том, что прежде изучалось в частных дисциплинах: в мотивах социальных действий, 
в политических скандалах, в публичных текстах любых жанров и дискурсивной принадлежности – от программ политических партий до художественного романа. При этом социальная философия, во избежание редукции к этим дисциплинам и – одновременно – в целях сохранения философской генерализирующей интенции, не может иметь дело с социальными действиями или политическими коллизиями как таковыми, но лишь
в их отношении к некоторому общему основанию. Сфера смысла как раз
и представляет собой, по нашему убеждению, такое основание. Именно
здесь обнаруживает себя, выдает, проговаривается и реконструирует себя
коллективная субъективность, понимаемая нами как совпадающая в результатах осмысления мира часть содержания сознания людей в том случае, если они образуют социальную общность, которая наполнена индивидами с мотивитированными действиями, вовлечена в политические
реалии и т.д. Объектная область, относящаяся к процессам придания
смысла, может изучаться только междисциплинарно: вне результатов
дисциплин, для которых отдельные случаи, формы, процессы интерпретации социального мира представляют основной предмет исследования, 
рассуждения философов остаются спекулятивными и бесплодными. Вместе с тем, междициплинарная интенция может быть реализована методологически корректно и полно лишь после философского рефлексивного
обобщения. При таком понимании социально-философское изучение общества становится неизбежно междисциплинарным. Этот аспект исследования в данной монографии максимально репрезентирован в главе, посвященной языку, на котором говорит с нами коллективный субъект, и тексту от лица такого субъекта. В конечном счете оказывается, что валюа5

тив – это аналитически прозрачный язык, на котором некоторое коллективное сознание обращается к остальной части общества посредством
дифференциации общественности на своих сторонников и противников, 
реконструирует социальность и сообщает ей смысловую динамику, претендуя на то, что Хабермас назвал структурной трансформацией публичной сферы. 
Автор выражает признательность Владимиру Николаевичу Николко, 
Лоре Турарбековне Рыскельдиевой, Алексею Давыдовичу Шоркину, 
Александру Петровичу Цветкову, всем коллегам, принимавшим участие в
обсуждении идей монографии и оказавшим автору всемерную поддержку
на разных этапах подготовки текста. 
6

Глава 1. 
ВАЛЮАТИВ, ИЛИ О ЧЕМ ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА
§ 1. Экспликации содержания текста Ницше: 
от Соловьева до Хайдеггера
Что может быть благодарнее, чем писать об идеях философа, причислившего себя к «рождающимся посмертно», написавшего однажды труд
(одну из своих программных работ) с подзаголовком «Прелюдия к философии будущего»… Его голос был обращен не к современникам, но – теперь уже навсегда – к потомкам: философия Ницше исполнена духом
критики cовременности. 
Насколько уместен, например, на сегодняшнем постсоветском пространстве Ницше и не архаичен ли разговор о нем? По этому поводу, в частности, в работе «Следами Ницше по Украине», отличающейся тональностью взвешенной, непредвзятой рефлексии, высказался украинский философ и социолог В.Ф. Жмыр. Сославшись на одно из популярных мест
текста «Так говорил Заратустра», а именно на цитату «говорю вам: надо
иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду», Владимир Жмыр
пишет (перевод с украинского мой. – Ю.К.): «Если прислушаться к цитированному выше, то как раз волноваться нам не приходится: у нас есть
еще достаточно хаоса в себе, а еще больше вовне. Временами кажется, 
что ничего, кроме хаоса, нет. Но и у древних вначале был хаос. Однако
достойны ли мы, способны ли родить танцующую звезду? Здесь, «на Украйне милой» и главное теперь. Ведь все, что бы мы ни делали, что бы мы
ни писали о прошлом или будущем, мы делаем и пишем это теперь, в-теперь»1. Необходимо, следовательно, оценить «теперешний» хаос, кажущийся таким привлекательным порой, с точки зрения его порождающей
способности: а вдруг из него не родится танцующая звезда высших проявлений нашего духа? А если это «вдруг» так и есть, ургентно важной является задача пересмотреть наше «теперь», переосмыслить его героев, 
ценности, нормы, язык, на котором наше «теперь» говорит с нами, – и в
этом смысле быть созвучным Ницше. Насколько пророческим оказалось
это сомнение украинского философа в плодородности хаоса, становится
ясным сегодня… И в этом смысле учение немецкого философа актуально
для территории, с 1991 года активно занимающейся «переоценкой всех
ценностей», переписывающей законы, меняющей героев, разрушающей
памятники, пытающейся создать новые – или найти в своей прерывистой
истории образцы ценного, героического, достойного запоминания, для того чтобы выстроить свое настоящее и будущее только по лучшим примерам того, как надо жить, думать и чувствовать, защищать свой мир, умирать за него, если придется. Понимание личности героя и того, что засчи                                                
1 Жмир В.Ф. Слɿдами Нɿцше по Украʀнɿ проблеми // Наук. вɿсник. 2010. № 7. 
С. 310. 
7

тывается ему в качестве подвигов, приближает нас к пониманию судьбы
общества, породившего именно такой прецедент героического. 
Персонажи (а все, или почти все, значимые концепты в его философии
имеют персонифицированные эквиваленты) со страниц текстов Ницше – 
загадочны, неоднозначны, ярки и манят к воплощению и подражанию. 
То, за что благодарен Ницше во многом инспирированный им иррационализм в современной европейской философии – метафоричность, таинственность, иногда логическая непоследовательность, «темность» отдельных мест в текстах, неизбежно повлекло множественность прочтений
и даже актуализаций его философских замыслов. Есть еще один всем известный фактор, влияющий на интерпретацию его учения, – фактор роковой и в этом смысле также иррациональный в конечном счете. Имеются
в виду обстоятельства болезни, ухода из жизни Ницше, а также доступности рукописей немецкого философа для дальнейших изданий его радикалистски настроенной сестрой, сфальцифицировавшей часть его наследия
и так высоко оцененной Гитлером. Тексты, изданные под именем Ницше, 
приобретали столь разное и многоголосное звучание еще и в связи
с этим… Однако нас здесь будет интересовать историческая судьба самого конструкта «сверхчеловек» как особого социокультурного явления. 
Есть три вопроса, на которые нужно ответить, чтобы понять смысл
философских метаний Ницше в данном контексте. 
– О чем говорил Заратустра? 
– Кто такой сверхчеловек? 
– Для чего, из какой необходимости Ницше «запустил» в европейское
философское сознание этот эпизод – так многих манящую за собой метафору под именем «сверхчеловек»? 
Все три вопроса бурно обсуждаются в литературе. Всякому, кто плотно занимается наследием Ницше, становится ясным дуальное строение
массива его текстов: с одной стороны, ему не нравится все в современной
ему Европе. Он, как старый больной человек, брюзжит и негодует по разным поводам. В то же время наблюдается центрация всего содержания на
сверхчеловеке. Дуальность дает ключ к разгадке упомянутых вопросов: 
Европа тяжело больна, и это видно по всему, Европу надо спасать; о том, 
кáк спасать, расскажет Заратустра. О ренессансе, о спасении Европы, об
общем сценарии качественного рывка вперед будет говорить Заратустра
со страниц текстов Ницше. Величие цели для Ницше оправдывает предпринятую им атаку на устоявшееся миропонимание европейцев. В таком
контексте проясняется, зачем нужен и кто такой сверхчеловек. Это – главное действующее лицо в предстоящем очищении. Сверхлюди – соль Земли, спасители человечества. Но сверхлюди – не мифологические персонажи и не биологические мутанты. Единственное, что отличает их от других людей – их намерение, беспримерно дерзкое по существу и исполнению. Ницше угадал их присутствие в мире, угадал, что есть люди, их даже много, и они готовы исполнять исторические роли. Однако не будем
опережать как самого Ницше, так и выдающихся мыслителей, в разное
время обращавшихся к его текстам. 
8

Существуют различные трактовки ницшевского сверхчеловека, в частности, в русской философии: у Франка, Соловьева, Белого; в европейской
философии и культуре – в работах Т. Манна и М. Хайдеггера. Попытаемся эксплицировать в наиболее заметных концептуальных исследованиях
ответ на вопрос о том, что же говорил Заратустра. 
В конечном счете, мы покажем, что учение Ницше о сверхчеловеке – 
не отдельная, но центральная часть его философии, объединенной вокруг
даже не концепта, а конструкта, – персонифицированного носителя всего, 
что так важно для Ницше – воли к власти, свободы от навязываемых кемто, а не сверхчеловеком самому себе, представлений о добре и зле, субъекта витальной силы, эстетики, объединяющей Аполлона и Диониса, 
и т.д. 
Образы Заратустры, сверхчеловека и персона самого Ницше неизбежно время от времени отождествляются, «склеиваются»… Интерес к этому
концепту имеет тенденцию к возрождению, актуализации, «вечному возвращению» в самых разных контекстах. Что отличает эти контексты? Находится ли основание этого различия в самом концепте (и в какой мере, 
если – да) или это независимые внутренние различия прочтений? Что меняется в самом конструкте сверхчеловека при замене интерпретатора? 
Представляется, что ответить на эти вопросы можно, задав себе еще один: 
о чем же все-таки говорил Заратустра, учивший потомков Ницше о сверхчеловеке? 
Ответ на вопрос о том, кто такой сверхчеловек, интересует, как выяснилось, многих. Среди ответов есть намеки, случайно высказанные взгляды, отдельные идеи. Например, в уже цитированной выше статье
В. Жмыра мы встретили близкую нам идею о вдохновленности всего
творчества Ницше после произведения «Так говорил Заратустра» тем, «о
чем говорил» его герой: «Автор, очевидно, отождествлял себя со своим
персонажем, и это отождествление проявилось в тесной связи с его философской концепцией даже в стиле и проповеднических интонациях предшествующих и более поздних работ. Персонаж “Так говорил” рос и дозревал в авторе, – или был самим автором – чтобы наконец проясниться, 
вырваться наружу пламенным словом и вознестись, изрекать в “По ту
сторону добра и зла”, в “Генеалогии морали” и других работах»1. В этом
случае Заратустра говорил обо всем, что еще только предстояло сказать
Ницше в последующих работах, которые, если следовать указанию Заратустры «Я учу вас о сверхчеловеке», как раз и посвящены предмету его
учения. 
Есть среди ответов на интересующий нас здесь вопрос и достаточно
целостные концепции, и к ним относится прежде всего трактовка сверхчеловека как субъекта этического сознания в работе С. Франка «Фридрих
Ницше и этика любви к дальнему». Истолкование сверхчеловека Франком распределяется между ценностями и моральными нормами. 
Согласно Франку, этика Ницше, о чем нетрудно догадаться из названия работы русского философа, есть этика любви к дальнему как контро                                                
1 Жмир В.Ф. Указ. соч. С. 277. 
9

верза любви к ближнему. С. Франк, с многочисленными ссылками на немецкий оригинал текста «Так говорил Заратустра», определяет границы
этики любви к дальнему – это этика борьбы, творения и самоотвержения. 
Заратустра – пророк и предчувствие этой грядущей этики, а сверхчеловек – ее будущее, «дальнее», воплощение. Франк определяет «нравственный портрет» сверхчеловека сообразно идее этики любви к дальнему: 
«Вдохновенные проповеди Заратустры черта за чертой вырисовывают
нам духовный облик его героя-творца «дальнего», борца за «дальнее». 
В этом отношении моральное учение Заратустры есть нравственный кодекс жизни этого героя, впервые написанное евангелие для людей творчества и борьбы»1 и далее: «твердость в достижении намеченной цели – 
в творчестве «дальнего», мужество в борьбе и спокойное и даже радостное отношение к своей гибели, вытекающее из сознания ее необходимости для торжества «дальнего», – вот основные черты нравственного характера, требуемые этикой любви к дальнему; целью жизни является
творчество во имя любви к дальнему»2. Понятие любви к дальнему – предельно широкое в том смысле, что оно – лишь антитеза любви к ближнему и потому зависит от значения, придаваемого собственно ближнему. 
Например, этику любви к ближнему по текстам Ницше можно определить, по Франку, как моральную систему, основанную на инстинкте сострадания. Любовь к дальнему не имеет четкой объемной определенности. В самом общем виде она включает «как любовь к более отдаленным
благам и интересам тех же “ближних”, так и любовь к “дальним” для нас
людям – нашим согражданам, нашим потомкам, человечеству; наконец, 
сюда подойдет и любовь ко всему отвлеченному – любовь к истине, к добру, к справедливости – словом, любовь ко всему, что зовется “идеалом”»3. 
Итак, по Франку, Заратустра говорил о субъекте этического сознания, 
персонифицированной этике любви к дальнему, грядущему, высшему. 
В русской философии к идее сверхчеловека обращались также
В.С. Соловьев и Андрей Белый. В. Соловьев в статье с прозрачным названием «Идея сверхчеловека» среди трех актуальных для российской
интеллектуальной жизни на момент написания статьи идей как особо
для него интересную выделяет идею «демонизма сверхчеловека». Две
другие – экономический материализм Маркса и отвлеченный морализм
Толстого – соответственно обращены к «сегодня» и отчасти «завтра», 
идея же сверхчеловека говорит нам о «послезавтра и далее». Вбденье
Соловьевым интересующего нас персонажа отличается изначальной амбивалентностью и даже какой-то истинностной пустотой рассуждений
Фридриха Ницше и особенно идеи сверхчеловека, дающих свободу для
                                                
1
Франк
С.Л.
Фридрих
Ницше
и этика
любви
к дальнему. URL: 
http://www.nietzsche.ru/look/century/frank/. 
2 Там же. 
3 Там же. 
10