«Советская Атлантида». Мифология революции

Москва
ИНФРА-М
2020

«СОВЕТСКАЯ АТЛАНТИДА» 

МИФОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ

Ì.Ñ. ÊÎËÅÑÎÂ

МОНОГРАФИЯ

2-е издание, дополненное

Колесов М.С.
К60 
 
«Советская Атлантида». Мифология революции : монография / 
М.С. Колесов. — 2-е изд., доп. — Москва : ИНФРА-М, 2020. — 
352 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/1003420.

ISBN 978-5-16-014778-9 (print)
ISBN 978-5-16-107283-7 (online)

Монография является тематическим продолжением публикации автора «Философия истории России» (М.: Вузовский учебник: ИНФРА-М, 
2015), в которой были определены основные принципы философской 
методологии применительно к российской истории. Главная задача представляемой книги — сформулировать системную концепцию советского 
периода России от идеи Мировой социалистической революции до распада Советского Союза. В результате анализа и осмысления достаточно известного историографического материала автор приходит к выводу о том, 
что историческое сознание советского общества сформировалось в определенной мифологизированной парадигме. 
Предназначена для широкой современной читательской аудитории, 
прежде всего молодежной.

УДК 93/94(47+57)(075.4)
ББК 63.3(2)

УДК 93/94(47+57)(075.4)
ББК 63.3(2)
 
К60

©  Колесов М.С., 2020 
ISBN 978-5-16-014778-9 (print)
ISBN 978-5-16-107283-7 (online)

Р е ц е н з е н т : 
А.А. Чемшит — доктор политических наук, профессор Севастопольского государственного университета

Предисловие ко второму изданию

Немецкий философ Артур Шопенгауэр советовал: чтобы жить 
вполне разумно и извлекать из собственного опыта содержащиеся 
в нем уроки, следует почаще припоминать прошлое и пересматривать его.
К 100-летию Великой русской революции 1917 года в России, 
несмотря на наличие многочисленных исторических и мемуарных 
публикаций, так и не появилось системных научных исследований 
этого исторического феномена XX века. В то же время через посредство СМИ и беллетристской публицистики российскому общественному сознанию навязывается схоластическая альтернатива 
«принятия» либо «непринятия» русской революции. При этом обе 
противостоящие «точки зрения» остаются в рамках политологической доктрины «Великой Октябрьской революции» (переформатированного «Краткого курса истории ВКП(б)»), объединяясь в отрицании так называемой «Февральской» революции.
Между тем, феномен революции — столь же закономерное историческое явление, как и землетрясение в природе, которые предопределены объективными причинами. Карл Маркс сравнивал 
революцию с «повивальной бабкой истории», которая лишь помогает рождению нового общества. Ни одна революция в мировой 
истории не прошла без трагических последствий. Однако это — 
не повод для их «отрицания». Все народы современного мира гордятся своими революциями, как началом своей новой истории. Отречение от своей революцию — это отрицать своей истории. Это — 
историческое уничижение!
Сегодня страна, которая отвергает свою революцию, получит 
чужую по электронной почте!
Другое дело — историческая оценка той или иной революции. 
Здесь все зависит от масштаба измерения. И не каждое даже 
успешное «восстание» или «госпереворот» на самом деле являются 
революциями (например, «цветные революции»). И уж совершенно неуместно (ненаучно) привносить в определение значения 
революции какие-либо нравственные, религиозные или другие 
культурные оценки. Всякая революция — это, прежде всего, разрушение всей культурной матрицы общества. Нравственная оценка 
революции — это прерогатива искусства.
Однако в случае определения роли конкретной революции в национальной истории неизменно присутствует момент субъективности, так как ее история пишется, как правило, ее победителями 
(либо «побежденными» — ее критиками). Для «независимого» исследователя преодолеть эту проблему — практически невозможно, 

потому что эмпирическая «фактология», сама по себе, не является 
объективным предикатом.
В таком случае остается старый, проверенный научной практикой метод — Диалектика.
Как ни странно, но советские историки (и современные историки «советского периода») абсолютно не владели этим методом 
«марксизма», усвоив в нем только один «материалистический» 
принцип понимания истории — принцип «классовой борьбы» (открытый задолго до появления «диалектического материализма»). 
Этих историков В.И. Ленин назвал бы своей обычной уничижительной кличкой — «эмпирии» (то есть — «метафизики»).
Как следствие в отечественной историографии до сих пор идеологический (конъектурный) подход преобладает над научной методологией.
Представляемая книга «Советская Атлантида. Мифология революции» является тематическим продолжением предыдущей публикации автора «Философия истории России», М.: ИНФРА-М., 2015 
(первое издание — «Философские очерки Российской истории», 
2003), в которой сформулированы основные принципы философской методологии применительно к отечественной истории.
Автор придерживается той точки зрения, что истина рождается 
не в спорах, а в сопоставлении мнений (Лев Троцкий). Поэтому 
и в данной книге речь не идет о фальсификации, в которой современные историки-публицисты обвиняют друг друга, и не об «альтернативной» истории, в которой, как правило, нет ничего альтернативного, кроме субъективного мнения. Автор сознательно 
уклоняется от вовлечения в «тринитарные споры» политологов, 
отправляя возможных оппонентов к своим «первоисточникам».
В отличие от первого издания (2010 г.) содержание книги дополнено новыми главами и библиографическими источниками, в связи 
с чем произошло некоторое переформатирование текста с целью 
уточнения оценок и позиции автора. Эта позиция сформулирована в постановке цели его работы: положить начало осмыслению 
«советского периода» истории России в методологии современной 
социальной науки, что невозможно иначе как взломав «коммунистическую матрицу», то есть — вскрыв идеологический «саркофаг» 
так называемой «советской истории».
Научная история России XX века еще не написана. Это — задача современного поколения идеологически не ангажированных 
историков.
Именно к этому выводу пытается подвести читателя автор книги.

Введение
ИСТОРИЯ И МИФОЛОГИЯ

«История есть суждение о мире, а философия истории — это 
раскрытие смысла этого суждения». Так считал Гегель.
Когда мы предпринимаем попытку философского осмысления 
советского периода истории России, прежде всего обращает на себя 
внимание то, что этот период остается до сих пор не проанализированным с точки зрения истории как науки. Переписываемая 
неоднократно в связи с изменяющейся идеологической корректировкой так называемая «история СССР» сегодня, лишенная ее 
«марксистской» («классовой») методологии, потеряла свою научную значимость. Однако до сих пор в общественном сознании 
и в общественной психологии сохраняется определенная идеологическая парадигма («историческая идеология»), которая определяет историческое знание. Такой тип исторического мышления, 
сформировавшийся в античный период европейской цивилизации 
и характерный для средневекового общественного сознания, традиционно называется «мифологическим».
Современный политолог Сергей Кара-Мурза определяет «миф» 
как обобщенное представление о действительности, в значительной 
мере иллюзорное, но в силу своей этической и художественной 
«привлекательности» оказывающее большое воздействие на массовое сознание. Он отмечает, что «политические мифы» действуют 
так же, как «змея, парализующая кролика перед тем, как атаковать 
его». Люди становятся жертвами мифов, так как они оказываются 
не способными осознать, что же на самом деле произошло [28; 205].
Американский политолог Гарольд Д. Лассуэлл (1902–1978) 
в книге «Психопаталогия и политика» определил «политический 
миф» как комплекс идей, которые массы готовы рассматривать 
в качестве истинных.
Исторический миф, как и политический, не подлежал сомнению. В советской мифологии очень важную роль играла так 
называемая «фигура умолчания». С. Кара-Мурза заметил: какой 
смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно 
дозируя правду?
Между тем, история — это объективный процесс общественного 
развития. А историческое знание — это всего лишь субъективный 
образ объективного мира. Иначе говоря, «история» пишется не богами, а людьми…
Сегодня российские историки увлеклись «архивологией», хронологией и статистикой, предоставив публицистам и беллетристам 

полную свободу квазиисторического воображения. Их исследования в большинстве своем носят дискретный характер. В результате отсутствует целостный взгляд на советский период российской 
истории. Но историческое явление можно понять лишь в контексте 
времени. Смысл истории, как считал немецкий философ Карл Ясперс, — в «идее исторической целостности»1. К XXI веку историческая «фактология» исчерпала себя. «Открытие» сегодня новых 
фактов (например, прочтение «рассекреченных» архивов), не изменит, по существу, историческую картину мира, в том числе и «советскую историю». Поэтому без философского подхода любые, 
даже «сенсационные», открытия выглядят как «труд муравьев» (выражение Освальда Шпенглера2), а история превращается в занимательную беллетристику.
Между тем, «биографизация» (персонализация) историографии 
малопродуктивна для современной исторической науки. Случайности «биографических обстоятельств» играют значительно 
меньшую роль в истории, чем это хотелось бы некоторым «биографам». Роль личности в истории определяется не ее биографией, 
а, наоборот, биография личности определяется тем, какое место 
ей было определено временем. В истории, как правило, заметную 
роль играют люди с заурядной биографией. Просто «они оказались 
в нужное время в нужном месте». Абсолютизация роли личности 
(«культ личности») и есть ее мифологизация.
Известный испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет точно заметил: «Я есмь я и мои обстоятельства, и, не удержав их, я не удержусь сам»3. В этом — секрет судеб многих так называемых «исторических личностей».
Мотивация определенного поведения или действия человека 
обусловлена как индивидуально (характер), так и социально (обстоятельства). Личность — субъект социальной функции, социальная 
модель человека. Но под «королевским платьем» скрывается «голый 
король», то есть обычный человек со своими страстями и пороками. 
Поэтому не уместна распространенная в советской историографии 
подмена социальной оценки личности (ее роли в истории) индивидуальной (чаще всего нравственной) характеристикой человека 
и наоборот. В истории очень редко выдающиеся личности являлись 
образцами высокой морали, а праведники становились Великими.
Понять историю, как считал Шпенглер, значит быть «знатоком 
людей в высшем смысле слова».

1 
Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: ИПЛ, 1991.
2 
Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. 
М.: Мысль, 1993.
3 
Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М.: AST Publishers, 2016.

Сегодня не случайно общественное историческое знание представлено, преимущественно, исторической публицистикой. Иногда наиболее эпатажные публикации называют «альтернативной историей». 
Это, разумеется, не так, потому что они не имеют никакого отношения 
к исторической науке. Но во многих из этих публикаций есть другое, 
более важное для современного исторического знания, — попытка 
личностного понимания социального смысла определенного (в данном 
случае — «советского») периода отечественной истории. Это — взгляд 
человека «пост-советского» общества на свою личную «родословную».
Поэтому вполне понятно, почему, наряду с аналитико-критическими публикациями, продолжают быть востребованы и апологетические рефераты, в которых предпринимаются попытки реанимировать «советскую мифологию». Примечательно, что все авторы апеллируют к «документам» и «архивам», тем самым еще раз подтверждая 
утверждение знаменитого российского «архивоведа» Н.И. Костомарова, что «архивы» (по-современному — «документы») не могут рассматриваться как объективные научные источники исторического 
знания (хотя бы уже потому, что их составляли тоже люди).
Сегодня ценность исторической публицистики заключается 
не в ее квазинаучности, а в том, что она — может быть впервые — 
отражает «социальный замер» исторического знания современного 
общества. В отличие от современных СМИ (прежде всего, телевидения), которые навязывают виртуальную модель новой псевдоисторической мифологии.
Так, новоявленные адепты нового «российского патриотизма» 
с дилетантскими амбициями и ортодоксальной демагогичностью 
спешно и небрежно пытаются «спазлировать» постмодернистскую 
модель отечественной истории, руководствуясь примитивной устаревшей технологией подмены действительного должным. В этом 
как раз и заключалась методологическая «фишка» советской мифологической манипуляции историческим сознанием.
Вместе с тем, беспредельный плюрализм сегодняшних историков-публицистов превращает историческое знание в калейдоскоп мнений. Это, естественно, вызывает, с одной стороны, 
протест «старшего поколения» и идеологический нигилизм молодежи, — с другой. Как следствие, на самом высоком (государственном) уровне раздаются окрики запретить «переписывать» 
историю. Это уже похоже на средневековую канонизацию. Поэтому 
неслучайно «неосталинизм» сегодня приобретает религиозно-монархический характер («русский православный социализм»). В результате Сталин, как символ нового «патриотизма», обращенного 
в прошлое, приравнивается к разряду «святых».
На самом деле, как писал нидерландский философ Йохан Хейзинга, «историческая правда» — это то, что выгодно сегодня госу

дарству1. Историки, как правило, ориентируются на определенную 
политическую парадигму исторического сознания, которую санкционирует государство, и подводят под нее «научную» базу при 
помощи «ножниц и клея», по выражению английского историка 
Р. Дж. Колингвуда.
Так, например, была написана «История СССР», которая компоновалась с позиции идеологического «изоляционизма» («избранности»), и в итоге она оказалась вне мировой истории XX века 
(«Советская Атлантида»).
Но, как утверждал Хейзинга, только история как критическая 
наука может бороться с мифами, выдаваемыми сегодня за историю.
Вместе с тем, Р.Дж. Коллингвуд считал историю «наукой о человеческих действиях». Она — проникновение в душевный мир 
других людей, взгляд на ситуацию, в которой они находились, их 
глазами и решение для себя вопроса, правилен ли был способ, с помощью которого они хотели справиться с этой ситуацией2.
Но такое историческое сознание — результат интеллектуальной 
исследовательской деятельности. Тогда как историческая мифология — это предмет веры и манипуляции ею. Перефразируя слова 
Вольтера, применительно к современному историческому «постмодернизму» можно сказать: мифология — это опиум для народа. 
Миф доступен и очевиден, истина же требует работы ума и души 
(совести).
Поэтому нужно ли историю непременно «очищать» от мифологии? Дегероизация имеет своим следствием демонизацию. Демонизация и героизация личности — это в одинаковой степени 
формы ее мифологизации. Изначально историческое сознание 
было мифологизировано. Для мифологизированного сознания безразличен вопрос реальности «героев» и «богов». Миф — это прерогатива веры, а не знания. Поэтому мифы сакральны. В этом — 
основа «культа»: «культ личности», «культ власти», «культ государства» и т.д. А демифологизация исторического сознания опасна 
его профанацией. Развенчание мифа — это разрушение «культа». 
А это возможно только при смене мировоззренческой парадигмы.
Так, разрушение «культа личности» Сталина (и других псевдоисторических мифов) неизбежно влечет за собой разрушение всего 
мифологического цикла о «Советской Атлантиде».

1 
Хейзинга Й. HOMO ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс-Академия, 1992.
2 
Коллингвуд Дж.Р. Идея истории. Автобиография. М.: Наука, 1980.

Очерк первый
«МИРОВАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ 
РЕВОЛЮЦИЯ» ИЛИ «ОКТЯБРЬСКИЙ 
ПЕРЕВОРОТ»

Самый сакральный миф советской истории — это миф о «Великой Октябрьской социалистической революции».
Российская революция началась 23 февраля (8 марта) 1917 года 
в Петрограде как буржуазно-демократическая революция (буржуазно-демократической была и «первая» революция 1905 года)1. Ее 
результатом явилось отречение царя Николая II Романова (а вслед 
за ним и Михаила Романова) и избрание Государственной Думой 
Временного правительства (до созыва Учредительного собрания). 
В октябре 1917 года большевики, которые как партия не принимали 
участия в «Февральской» революции (впрочем, как и в революции 
1905 года), арестовав революционное Временное правительство, 
совершили, по их собственному признанию, «Октябрьский переворот».
Одним из наиболее устойчивых мифов советской историографии 
является утверждение о том, что якобы В.И. Ленину принадлежит 
некая программа «социалистической революции» в России, которая была осуществлена большевиками. Между тем В.И. Ленин 
был, прежде всего, незаурядным публицистом-теоретиком, воспринимавшим марксизм апологетически как программное руководство 
к действию, как прагматический императив, адаптированный 
к особым политическим обстоятельствам России. В соответствии 
с взглядами классиков марксизма ему и в голову не могло прийти 
допустить, даже теоретически, возможность социальной революции в «отсталой» России. И даже после поражения «революции 
1905 года» он допускал в отдаленной исторической перспективе 
вероятность буржуазно-демократической революции как «свержение самодержавия». В эти годы он пишет о «социалистической 
революции» как синониме «пролетарской революции», то есть как 
о «завоевании пролетариатом власти».
Так, основная идея его книги («реферата») «Государство и революция» (изданной в августе 1917 года) о необходимости двух этапов 
революции — буржуазно-демократического и «пролетарско-социалистического», была заимствована из «Манифеста Российской 

1 
Об авторской оценке феномена Русской революции 1917 года см.: М.С. Колесов. Философия истории России. М.: ИНФРА-М, 2015.

социал-демократической рабочей партии» (написанном Петром 
Струве в марте 1898 года), который по сути представлял собой переложение «Коммунистического манифеста» К. Маркса и Ф. Энгельса, изданного почти 70 лет назад (1848 г.).
Английский историк «большевистской революции» Эдвард 
Карр (1892–1982) отмечал, что программа «Коммунистического 
манифеста» предусматривала: сначала буржуазная революция уничтожит остатки феодального строя и политического абсолютизма 
и установит буржуазную демократию и буржуазный капитализм 
с промышленным пролетариатом. Затем организованный пролетариат перейдет к конечному этапу революции: ниспровержению 
капитализма и установлению социализма [31; 24].
Маркс предполагал, что именно германская буржуазная революция явится «непосредственным прологом» пролетарской революции. Но после поражения революции в Германии 1848 г., 
он в «Обращении к Союзу коммунистов» писал уже о том, чтобы 
сделать революцию «непрерывной» до тех пор, пока все «имущие» 
классы не будут устранены от «господства» и пока «пролетариат» 
не завоюет государственной власти «не только в одной стране, 
но и во всех господствующих странах мира», когда в этих странах 
«решающие производительные силы будут сконцентрированы 
в руках пролетариев». Именно здесь впервые К. Маркс провозгласил лозунг: «Непрерывная революция» [31; 31].
Эта концепция Маркса получила название «теория перманентной революции» и впоследствии в России была связана 
с именем Л.Д. Троцкого.
Лев Давидович Троцкий-Бронштейн (1879–1940) в автобиографии «Моя жизнь» писал, что, анализируя экономическую 
систему К. Маркса, он пришел к выводу, что «социализм есть общественный строй, основанный на эксплуатации рабочих профессиональной интеллигенцией».
В своих воспоминаниях он подробно охарактеризовал взаимоотношения между лидерами «русского марксизма» за границей. 
«Ленин стремился в текущей организационно-политической работе к максимальной независимости от стариков и, прежде всего, 
от Плеханова, с которым у него уже были острые конфликты 
по разным поводам, в особенности при выработке проекта программы партии» [84; 154].
Описывая ставший знаменитым Съезд РСДРП в Брюсселе (затем 
в Лондоне), он отмечал, что «раскол разразился неожиданно для 
всех участников съезда». Троцкий не поддержал Ленина и остался 
с Мартовым, Засулич, Аксельродом и следующим образом сформулировал свою позицию: «Революционный централизм есть жестокий, повелительный и требовательный принцип. В отношении