Образ кукушки в славянском фольклоре

А.В. НИКИТИНА 

ОБРАЗ КУКУШКИ В СЛАВЯНСКОМ 

ФОЛЬКЛОРЕ 

Монография 

3-е издание, стереотипное

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 
2019 

УДК 398 
ББК 82.3(3) 
       Н62 

Никитина А.В. 
Образ кукушки в славянском фольклоре [Электронный ресурс] : монография / А.В. Никитина. — 3-е изд., стер. — М.: ФЛИНТА, 2019. — 187 с. 
ISBN 978-5-9765-2022-6 

Данное издание представляет собой исследование по русскому фольклору. 
Автор работы обращается к теме зоо- и орнитоморфной символики. Предметом 
конкретного анализа стал образ кукушки, который впервые подвергся 
такому глубокому изучению. В книге использованы как фольклорные, так и 
этнографические материалы, в результате чего текст был структурирован 
по функциональному принципу: в первой части рассмотрены функции вестниче-ства и предсказательства кукушки (о браке, сроке жизни), а во второй - 
функция оборотничества. Расшифровка специального зоологического кода 
кукушки даст ключ к пониманию спорных моментов в формировании этических 
и эстетических критериев, свойственных этническому сознанию. 
Книга предназначена культурологам, преподавателям, студентам и всем 
интересующимся вопросами фольклористики.  

УДК 398 
ББК 82.3(3) 

ISBN 978-5-9765-2022-6
© Издательство «ФЛИНТА», 2014

Н62

ОГЛАВЛЕНИЕ 

Введение 
    4 
ЧАСТЬ 1. ВЕСТНИЧЕСТВО И ВЕЩИЙ ДАР КУКУШКИ 
            12 
ГЛАВА 1. Предсказания в рамках оппозиции жизнь/смерть 
  13 
1. Гадания о сроках жизни
   13 
2. Тематика предсказаний кукушки
   16 
ГЛАВА 2. Предсказания в рамках оппозиции доля/недоля 
   22 
1. Гадание о браке и предсказания, связанные с ним
   22 
2. Предсказания брака в песенных текстах
   24 
3. Мотив лживости и беспамятности кукушки
   38 
ГЛАВА 3. Предсказания в рамках оппозиции богатство/бедность   
   46 
1. Мир живых
   47 
Календарные сроки предсказаний  
   47 
Тематика предсказаний кукушки  
   49 
Нарушения срока кукования и нейтрализация их последствий    
   57 
2. Между двух миров
   61 
Благовещенье и кукование как знаки обновления 
   61 
Источник знания кукушки   
   64 
Грешность кукушки  
   68 
3. Мир иной
   71 
Кукушка и духи воды 
   71 
Кукушка и пчелы   
   75 
Кукушки и змеи  
   77 
4. Функции образа кукушки в календарных и песенных текстах
 81 
ЧАСТЬ 2. ОБОРОТНИЧЕСТВО КУКУШКИ 
 
   91 
ГЛАВА 1. Оборотничество прямое (птица – в птицу) 
   91 
1. Кукушка и ястреб
   91 
2. Одиночество кукушки
   94 
ГЛАВА 2. Оборотничество метафорическое (человек – как птица) 
 100 
1. Сирота
 100 
2. Невеста
 104 
3. Рекрут (юнак)
 111 
4. «Дочка-пташечка»
 117 
5. Вдова
 119 
ГЛАВА 3. Оборотничество мифическое (человек – в птицу) 
 123 
1. Оборотничество в этиологических легендах
 123 
Кукушка – девушка/женщина 
 123 
Проклятье как причина оборотничества 
 125 
2. Кукушка – воплощение души умершего
 127 
Особые функции голоса 
 
 131 
Цветовой код 
 137 
Кукушка и заложные покойники (нави) 
 139 
Заключение  
 164 
Список сокращений  
 166 
Список иллюстраций 
 167 
Список цитированной литературы  
 168 

Введение 

 
Каждая культура располагает некоторым фондом символов, которые относятся к чис
лу ее наиболее устойчивых элементов и таким образом играют роль своего рода кодирован
ной памяти. Эту роль Ю. М. Лотман охарактеризовал так: «Стержневая группа символов 

<...> имеет глубоко архаическую природу и восходит к дописьменной эпохе, когда опреде
ленные знаки представляли собой свернутые мнемонические программы текстов и сюжетов, 

хранившихся в устной памяти коллектива» (Лотман, 1987: 11). Символы обладают способно
стью объединять разные хронологические пласты культуры, как бы «пронизывая» их по вер
тикали и передавая информацию из прошлого в будущее. Кроме того, основной набор доми
нирующих символов, та самая «стержневая группа», в значительной мере определяет нацио
нальные и ареальные границы культур.  

Эти свойства символов приобретают важное значение в процессе реконструкции 

древней духовной культуры. Особый интерес представляют символы, которые принадлежат 

к обширному кругу мифологических представлений, связанных с образами животных и птиц. 

Наличие специального зоологического кода культуры сегодня не вызывает сомнений. Его 

расшифровка дает своего рода ключ к пониманию многих спорных моментов в формирова
нии этических и эстетических критериев, свойственных этническому сознанию. Изучение 

образа животного как особого элемента системы традиционных представлений, с учетом вы
явленных особенностей его бытования в различном материале (этнографическом, фольклор
ном, лингвистическом), на различных уровнях (мифологическом, акциональном, «социаль
ном») и в широком культурном контексте (в различных конкретных формах народной куль
туры, с возможными параллелями), позволяет судить о важности конкретных зоо- и орнито
морфных образов в системе древнего мировосприятия. 

История изучения зоо- и орнитоморфной символики связана со становлением и разви
тием европейской и российской сравнительно-исторической мифологии и фольклористики. 

Первые специальные исследования, посвященные проблеме животного символа, такие, как 

труд Анджело де Губернатиса «Мифология животных» («Die Tiere in der indogermanischen 

Mythologie von Angelo De Gubernatis». Leipzig, 18741) или работа Витольда Клингера «Жи
вотное в античном и современном суеверии» (Киев, 1911), представляли собой обобщающие 

исследования о животных в мифологии разных народов. Эти исследования, выполненные на 

1 Первое издание «Zoologial Mythology» (Vol. 1, 2) вышло на английском языке в Лондоне в 1872 г., в тексте указаны выходные данные его издания на немецком языке. 
 

обширном материале, можно считать образцами научных изысканий своего времени, равно 

как и «Поэтические воззрения славян на природу» Н. А. Афанасьева (Москва, 1865), однако 

методологические принципы данных работ являются сегодня устаревшими. 

С момента опубликования указанных работ до последнего времени появилось немало 

исследований, посвященных орнитоморфной символике. Оставляя в стороне работы запад
ноевропейских авторов: Бернарда ле Клерка (De La Herverie Le Clerc B. Les Reveurs d'oiseaux. 

Paris, 1991),  Ариеля Голана (Golan A. Myth and Symbol. Symbolism in Religions. Jerusalem, 

1991), Элизабет Лоуренс (Lawrence E. A. Hunting the Wren. Transformation of Bird to Symbol. 

Knoxville: Univ. of Tennessee Press, 1997) и др. и статьи в энциклопедических изданиях, типа 

Encyclopedia of superstitions (compiled by E. Redford and M. A. Redford, London, 1947), Hand
wörterbuch des deutschen Aberglaubens (hrsg. von H. Baechtold-Staubli) или Dictionary of Faiths 

and Folklore (Ed. W. C. Hazlitt, 1-st. edition in 1905), кратко охарактеризуем исследования оте
чественных и славянских авторов. 

Народным представлениям о животных и птицах были посвящены разделы и даже це
лые тома классических научных трудов О. Кольберга и К. Мошиньского (Kolberg, 1–60, 

1961–1985; Moszyński, 2, 1967), рассматривавших зооморфные образы в контексте общесла
вянских верований, обрядов и обычаев. Эти исследования на локальных материалах продол
жили Д. Маринов в Болгарии (Маринов, 1914) и Т. Джорджевич в Югославии (Ђорђевић, 

1958). Обе работы содержат богатый фактический материал и до настоящего времени ис
пользуются как источники.  

Известна серия работ об отдельных животных (вороне, зайце, мыши, пчелах) Н. Ф. 

Сумцова, опубликованных в 1891–1893 гг. в «Этнографическом обозрении». Примерно в то 

же время в польском журнале «Wisła» появилась серия работ Э. Маевского о конкретных 

животных: летучей мыши, уже, козе, домашней скотине, пчеле, аисте и, в том числе, о ку
кушке (Majewski, 1898). Работы Э. Маевского были преимущественно описательными. Н. Ф. 

Сумцов дополнял описания сопоставлением различных традиций.  

В ряде работ зооморфные образы были исследованы не сами по себе, а в связи с дру
гими темами. К их числу можно отнести известный труд А. С. Ермолова о народном «пого
до-ведении» (Ермолов, 1905), где зооморфные образы рассматривались на материале посло
виц, поговорок и примет. В. Данилов рассматривал символику птиц и растений конкретно в 

украинских похоронных причитаниях (Данилов, 1907). Из исследований недавнего времени 

следует отметить монографию А. Ф. Журавлева «Домашний скот в поверьях и магии восточ
ных славян» (Журавлев, 1994) и работу Л. Ю. Гусева «Птицы русского фольклора» (Гусев, 

1996), который анализировал русские орнитонимы в фольклорных песенных текстах как 

лингвистический материал. 

 С конца 70-х гг. стали выходить работы сотрудников Института славяноведения и 

балканистики (Н. И. Толстого, С. М. Толстой, О. А. Терновской, А. В. Гуры и др.), выполня
емые в рамках программы реконструкции древней духовной культуры славян и непосред
ственно посвященные символике отдельных зоо- и орнитоморфных образов.  

В исследованиях по символике животных, имеющих обобщающий характер и демон
стрирующих современные методологические принципы работы с материалом, качественно 

новой ступенью стала монография А. В. Гуры «Символика животных в славянской народной 

традиции» (Гура, 1997).  

На сегодняшний день эту работу с полным основанием можно считать наиболее по
дробным и полным исследованием животной символики, разумеется, с учетом именно сла
вянской специфики. Однако при всем богатстве исследованного А. В. Гурой материала и до
стоинствах использованной методологии, сами задачи работы предполагают ряд ограниче
ний. На первый взгляд, эти ограничения малозаметны и не важны для создания общей кар
тины славянской зоо- и орнитоморфной символики, но они ощутимы в частностях и суще-

ственно затрудняют, например, индивидуальное восприятие конкретного образа (он рассмат
ривается в системе «себе подобных», но оказывается вычлененным из синкретической куль
турной «ткани» и, в некотором роде, нивелируется). Каждый отдельный образ рассматрива
ется по единым параметрам, общим для всех. Однако проблема состоит в том, что характе
ристика отдельного образа может не ограничиваться только заданными параметрами, образ 

может быть гораздо глубже и сложнее: 

- у каждого образа существуют свои временные рамки, в которых он «развивался» или

«деградировал», т. е. в восприятии данного образа в данной культурной традиции происхо
дили некие изменения (причем изменения эти могли совпадать или не совпадать в сосед
ствующих «диалектах» рассматриваемой культуры); трансформация некоторых образов мог
ла происходить неоднократно, например, под влиянием расхождений между представления
ми народной мифологии и народной религии; 

- фольклорные данные об образе (особенно разножанровые) и данные этнографиче
ские могут обнаруживать существенные различия, которые нуждаются в дополнительных 

объяснениях;  

- многие образы подверглись символизации, и это нашло отражение в языке и фольк
лоре; в связи с этим возникает вопрос, на чем основывалась символизация и как она протека
ла.  

Все вышеизложенное может иметь отношение к характеристике любого образа, одна
ко особенно важным это представляется для образов ключевых, обладающих выраженной 

индивидуальностью. К наиболее ярким и значительным из них следует отнести образ кукуш
ки. 

К этому образу уже неоднократно обращались отечественные и зарубежные (в том 

числе славянские) исследователи, которые рассматривали кукушку в рамках общих мифоло
гических представлений (Маннгардт (европ.), Афанасьев (европ.), Клингер (европ.), Голан 

(европ.))2, основываясь, главным образом, на этнографическом материале, определяли место 

кукушки в обрядовой системе и ее связь с представителями низшей демонологии (Зеленин 

(рус.), Пропп (рус.), Соколова (вост. слав.), Маринов (болг.))3, и конкретно в узкой локальной 

традиции, иногда шире, характеризовали ее Бернштам (вост. слав.), Добровольский (юж.- 

рус.), Джорджевич (серб.), Маевский (пол.), Булат (хорв.), Никифоровский (белор.), Стойкова 

(болг.)4 и др. 

Большая часть указанных работ относится к рубежу XIX–XX вв., в качестве рабочего 

материала использовались известные на то время данные, которые с тех пор были значи
тельно дополнены, особенно славянскими материалами, благодаря развитию славистики и 

исследованиям Института славяноведения и балканистики РАН. Кроме того, большинство 

работ (даже те, которые посвящены только образу кукушки), главным образом классифици
2  Manngardt I. W. Der Kukuk // Zeitschrift für deutsche Mythologie und Sittenkunde. 3 Bd. 2 H.; Афанасьев А. 
Н. Поэтические воззрения славян на природу / Репринт. издания 1865 г. с испр. Т. 1–3. М., 1994; Клингер В. Животное в античном и современном суеверии. Киев, 1911; Голан А. Миф и символ. М., 1991. 
3 Зеленин Д. К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: Умершие неестественной смертью и русалки / Вступ. ст. Н. И. Толстого, подг. текста, коммент., указат. Е. Е. Левкиевской. М., 1995; Он же. Избранные 
труды. Статьи по духовной культуре. 1901–1913 гг. / Вступ. ст. Н. И. Толстого; сост. А. П. Топоркова. М., 1994; 
Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963 (1995); Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды 
русских, украинцев и белорусов ХIX – начала ХХ в. М., 1979; Маринов Д. Народна вяра и религиозни народни 
обичаи. София, 1914. 
4 Бернштам Т. А. Орнитоморфная символика у восточных славян // Сов. этнография. 1982. № 1. С. 22–34; 
Она же. Обряд «крещение и похороны кукушки» // Материальная культура и мифология: Сб. МАЭ. XXXVII. Л., 
1981. С. 179–203; Добровольский В. Н. Звукоподражания в народном языке и в народной поэзии // Этнографическое обозрение. 1894. № 3; Смоленский этнографический сборник / Сост. В. Н. Добровольский. Ч. II. СПб., 
1893; Ђорђевић Т. Р. Природа у веровању и предању нашега народа. Књ. 2. Београд, 1958; Majewski E. Kukułka 
(Cuculus Canorus L.) w mowie, pieśni i pojéciach ludu naszego// Wisła. T. 12, Z. 3. Warszawa, 1898; Bulat P. Kukavica // Narodna starina. Knj. 12. Sv. 31. Zagreb, 1933. S. 81–112; Никифоровский Я. Простонародные приметы и поверья, суеверные обряды и обычаи, легендарные сказания о лицах и местах. Собр. в Витебской Белоруссии. Витебск, 1897; Стойкова Ст. Птици вестители и птици прорицатели в българския и гръцкия песенен фолклор // 
Проблеми на българския фолклор. Т. 8. Българският фолклор в славянската и балканската културна традиция. 
София, 1991. С. 115–120. 
 

руют имеющийся материал и дают при этом минимум выводов. Для анализа авторы или при
влекают античный и европейский материалы (в работах общего плана), или ограничиваются 

материалом одной традиции. Иногда они фиксируют локальную принадлежность приводи
мых данных или источники, но чаще такая фиксация отсутствует. Например, Т. Джорджевич, 

как правило, указывает место бытования описанного им верования (но это и работа сравни
тельно позднего времени – 1958 г.), а Э. Маевский, классифицируя польские представления о 

кукушке, указаний на источники или места бытования не дает и при этом наряду с польски
ми приводит литовские, украинские и русские данные.  

Что касается этнографических исследований, таких, как работы Д. К. Зеленина или В. 

Я. Проппа, то они занимают особую позицию, поскольку представляют собой совершенно 

другой уровень научного анализа и преследуют совершенно иные цели. Сам по себе образ 

кукушки этими авторами не рассматривался, а если и привлекался, то скорее как яркий ил
люстративный материал, подтверждающий их научную концепцию. 

Таким образом, нельзя сказать, что образ-символ кукушки не исследовался вообще, но 

можно говорить об отсутствии его систематического исследования и о существовании упро
щенного взгляда на сам образ и на его место в традиционных представлениях. В данной теме 

имеется немало «белых пятен», обозначенных, но не исследованных.  

Среди нерешенных проблем можно назвать следующие:  

1. За исключением уже упоминавшейся работы А. В. Гуры, образ кукушки еще не рас
сматривался на едином славянском материале; в большинстве исследований он изучался 

лишь на материале какой-либо одной, максимум – двух локальных культурных традиций 

(сербской, польской или болгарской). Так, Ст. Стойкова проводила параллель вестничества 

кукушки в болгарской и греческой традициях (Стойкова, 1991), а Т. А. Бернштам охаракте
ризовала ряд орнитоморфных символов восточных славян с этнографических позиций 

(Бернштам, 1982).  

При этом остались не раскрытыми до конца функциональная специфика образа и 

символа, характерная именно для славянской традиции, и те различия в восприятии образа, 

которые свойственны отдельным славянским культурным традициям. Между тем это может 

быть важно для воссоздания общей картины формирования и трансформации образа, для 

осмысления путей его символизации. 

2. В существующих работах в недостаточной мере использовался фольклорный мате
риал, особенно песенные формы. В то же время песенные тексты могут существенно допол

нить этнографические данные и чисто языковой материал, а также продемонстрировать раз
витие верования в целый спектр функциональных особенностей образа. 

Для раскрытия специфики образа особенно интересными могут быть обрядовые песни 

и плачи как формы, наиболее древние и ближе других находящиеся к обрядам. 

3. В имеющемся материале не выявлены элементы, влияющие на существующую в 

народных представлениях оценку образа и его функций. 

В связи с существованием оценочных характеристик можно попытаться рассмотреть 

образ кукушки с этико-психологических позиций народного сознания и определить, в какой 

степени этот образ отражает представления об этических нормах поведения женщин, быто
вавшие и существующие у славян.     

Семантика образа кукушки многообразна и в основе своей очень архаична. Можно го
ворить о ее типичности для обрядов аграрного календаря, поскольку в представлениях об 

этой птице присутствуют и аграрно-продуцирующая символика, и культ предков, и магия 

плодородия, и брачные мотивы. Подобный синкретизм является результатом того, что со 

временем архаичный культ обрастает новыми идеологическими формами. В аграрных куль
тах птица обычно выступает как посредник (вестник) между родом, родовыми божествами и 

предками. Она несет к божествам (солярные мотивы в культе птиц) и почитаемым предкам 

(хтонические мотивы и мотивы поминовения) моления рода об урожае, благополучии, жиз
ненных благах и приносит ответ – не подвергаемую сомнениям информацию об ожидаемом 

или желаемом. Архаичная связь плодородия во всех его проявлениях и формах (в мире рас
тительном, животном и среди людей) с миром предков выражена в культе птиц более чем 

отчетливо. Птица как символ связи между землей (водой) и светом, между живыми и мерт
выми была неотъемлемой частью аграрного календаря вплоть до XIX в. Все это нашло отра
жение в языке и фольклоре. Образ кукушки относится к числу немногих орнитоморфных об
разов, получивших столь завершенные формы, которые хорошо сохранились в различных 

фольклорных жанрах.  

Основным рабочим материалом в данной книге стал текст (как в филологическом, так 

и в семиотическом смысле). Проведен сравнительный анализ имеющихся фольклорных тек
стов разных славянских культурных традиций. Рассмотрены не только жанровые параллели, 

но, в первую очередь, функциональная направленность образа в общих для разных славян
ских групп или в разных, но совпадающих по своему глубинному значению ритуалах. Тек
сты проанализированы, главным образом, по функциональной общности проявления образа 

и символа. Кроме того, они объединены и по принципу мифологических характеристик, 

например: 

- кукушка-вестница и кукушка-вещая птица (предсказания, связанные с продуцирую
щей функцией земли, скота, человека); 

- связь кукушки с женским началом (легенды о ее человеческом происхождении, объ
яснения криков кукушки (звукоподражания)); 

- проявления кукушки как лиминального существа: невесты, вдовы, сироты, рекрута и 

т. д. (локализация, время, способ или средство проявления, цветовой код);     

- кукушка – посредник между мирами и воплощение души умершего (особая роль го
лоса как средства контакта и его эмоциональная выразительная сила); 

- особая роль проклятия в мотивах грешности кукушки, ее оборотничества, и значение 

проклятия для определения места данного образа в системе традиционных народных пред
ставлений славян;  

- связь кукушки с демонологическими персонажами, ее хтоничность (водяной и пчелы 

–души умерших, русалки/вилы, потерчи/нави, змеи) и т. д.  

Выявленный в результате проведенного анализа объем мифологических характери
стик позволяет определить особое место кукушки в комплексе архаических славянских пред
ставлений, связанных с плодородием земли и человека, со взаимодействующими культами 

плодородия и умерших, а также с женской символикой семейных обрядов и с календарными 

обрядами, соотносимыми с женским началом.  

Материалом работы послужили фольклорные (более 900 единиц) и этнографические 

тексты, принадлежащие различным славянским традициям. Неравномерность подачи мате
риалов безусловно связана с их разной степенью доступности (по очевидным причинам сре
ди них превалируют русские источники), а также с различной частотой встречаемости пред
ставляющих интерес материалов (например, в сербской и чешской традициях). 

 При необходимости привлекались материалы культур, которые соседствовали со сла
вянскими (карельская, литовская, румынская и др.) и могли повлиять на верования соседей 

или воспринять и сохранить то, что к сегодняшнему дню в славянской традиции исчезло.  

Для того, чтобы выявить и подчеркнуть специфику исследуемого образа в славянских 

представлениях или обратить внимание на общность представлений, были привлечены также 

материалы западноевропейской традиции. 

В книге использован не только фольклорный, но и этнографический материал. Этим 

объясняется отказ от традиционной для фольклорных исследований сруктуры, основанной