Деревенская проза в зеркале утопии

Ковтун Н.В.

Деревенская проза в зеркале 
утопии

Монография

3-е издание, стереотипное

Москва
 Издательство «ФЛИНТА»
 2019 

УДК  882 
ББК  83.3 (2 Рос = Рус)

К56

Р е ц е н з е н т ы : 

доктор филол. наук Т. М. Вахитова 

доктор филол. наук, профессор И. П. Смирнов 

Ковтун Н.В. 
Деревенская проза в зеркале утопии [Электронный ресурс]: монография / 
Н.В. Ковтун. — 3-е изд., стер. — М. : ФЛИНТА, 2019. — 434 с. 

ISBN 978-5-9765-2021-9 

В монографии анализируются проблемы становления, развития утопической 
традиции в России. В центре авторского внимания именно «позитивная», счастливая 
утопия, особенности ее художественного воплощения в традиционной прозе второй 
половины ХХ века (миромоделирующие проекты А. Солженицына, 
В. Белова,   

В. Распутина) и пути преодоления, выхода из пространства Утопии в бесконечность 
истории (творчество В. Шукшина, Ф. Абрамова, Б. Можаева, позднего В. Астафьева).  

Современная литература рассматривается с позиции нравственной проективности, 
ее художественной реализации в условиях утраты всех прежних ценностей, исчезновения 
самой «почвы». Идеологический, духовный кризис рубежа ХХ – XXI веков породил не 
только чувство бессмысленности бытия, но реализовал креативный потенциал утопии, 
опирающийся на фольклорные архетипы, социокультурные мифы, имманентные законы 
актуализации идеального.  

Глобальные 
утопические 
проекты 
прогрессистов 
и 
традиционалистов
(«деревенская проза»), опротестованные самой историей, – своеобразная точка отсчета 
для литературы постмодернизма и неореализма. Постмодернистская проза «остранила», 
травестировала известные идеи, образы, ситуации одновременно продемонстрировав и 
собственную зависимость от художественных проектов предшественников. Современные 
неореалисты обратились к образу «маленького», обычного человека, уцелевшего в 
«железных объятиях» «просвещенного» государства, сосредоточились на поиске новых 
смыслов, возможностей «диалога» с «низкой» реальностью. Перспектива «диалога» не 
обещает истины, но в известном смысле соположена ей. 

Книга адресуется преподавателям литературы, философии, культурологии, а также 
студентам и аспирантам, специализирующимся в области гуманитарных наук.  

УДК  882
ББК  83.3 (2 Рос = Рус) 

К56

ISBN 978-5-9765-2021-9 
© Издательство «ФЛИНТА», 2014 

Введение 

 

Представление о России как стране, культура которой пронизана утопизмом, 

достаточно устойчиво в современном отечественном и западном литературоведении. 

Предмет настоящей работы – сущностная характеристика литературы второй половины 

ХХ века («деревенская проза»), ее своеобразное «оправдание» – нравственная 

проективность. Исследуется специфика реализации проективности в условиях не просто 

критического отношения к настоящему, но осознания несовместности всех прежних 

ценностей с действительностью: «Поиски позитивного образа будущего, если их 

рассматривать как духовную работу, совершенно неизбежны в кризисные эпохи, тем 

более в наше время тотальной критики основ современной цивилизации» – считает           

Е. Черткова1. Анализ нравственного пафоса утопических проектов традиционалистов в 

данном контексте особенно важен, проверке-испытанию подвергаются темы, образы, 

символы, положенные в основание отечественной культуры.  

Понятие «утопия» выступает в монографии как своеобразный инструмент 

измерения: оно изначально оценочно (по отношению к содержанию проекта) и 

беспристрастно (по отношению к художественному уровню его исполнения). Утопия – 

одна из базовых идей человеческой культуры, теоретическое обоснование которой 

предпринималось в течение тысячелетий. Т. Артемьева относит утопию к сквозным 

понятиям, «обозначающим явления, в равной степени характерные для всех эпох, 

позволяющие увидеть связь времен, преемственность идей», фундаментальные начала и 

временные представления2. «Целые духовные образования и направления мысли в 

истории идей (например, в России масонство, славянофильство, народничество) могут 

быть поняты и объяснены и как утопические, то есть через утопию, что позволяет 

говорить об определенном методологическом значении 
утопии как духовного 

феномена»3.  

В монографии отмечены этапы становления русской литературной утопии на 

протяжении XVIII – начала XX вв., выясняются особенности становления отечественной 

утопической 
традиции4, 
представленной 
во 
второй 
половине 
ХХ 
столетия 

произведениями 
«мерцающего 
утопизма» 
позднего 
социалистического 
реализма 

(соцреализма) и патриархальной утопией «деревенщиков».  

1 Черткова Е. Утопия как тип сознания // Общественные науки и современность. 1993.  № 3. С. 81. 
2 Артемьева Т. От славного прошлого к светлому будущему. Философия истории и утопия в России эпохи 
Просвещения. – СПб.: Алетейя, 2005. С. 480. 
3 Солодкий Б.С. Утопия // КЛЭ: В 9 т. – М., 1972. Т. 7. С. 92. 
4 Под утопической традицией мы понимаем ряд текстов, каждый из которых представляет источник 
мотивов, образов для позднейших утопических произведений. 

Ограниченные избранной проблематикой (соотношение прогрессистской и 

патриархальной линий утопизма), хронологическими рамками, стремлением рассмотреть 

глобальные 
утопические 
проекты 
(серьезно 
повлиявшие 
на 
миропредставления 

современников), критериями утопии как вида литературного жанра мы вынуждены 

отказаться от анализа утопий, созданных в эмиграции, и подробного исследования 

художественных проектов переделки мира, появившихся в русской литературе начала ХХ 

столетия (вызывающих все больший интерес современного литературоведения1).  

В работе прослеживается процесс сотворения сознанием именно позитивной, 

«счастливой» утопии наперекор несовершенному настоящему, но в соответствии с 

устоявшейся моделью мышления. Утопический текст моделирует лучшую реальность 

вопреки реальности существующей, выступает своеобразным зеркалом, отражающим 

пороки действительности. Путь, прочерченный художником, напоминает лабиринт, в 

конце которого мерцает образ лучшего будущего или золотого века прошлого, движение 

по лабиринту определено и «снабжено указателями; и как бы мы ни пытались сбежать, мы 

будем снова и снова возвращаться туда же»2 – такова семиотическая природа утопии. 

Преодоление границ текста А. Петруччани связывает с волей автора, поставившего 

точку, пробуждением-возвращением героя или своеволием читателя, закрывшего книгу3. 

Какие бы испытания не преодолел путешественник на пути к обетованной земле, 

какие бы уроки он не вынес из пережитого, Утопия неизменно ускользает, идеал не может 

быть примирен с действительностью окончательно. Разочарование в утопической 

перспективе оборачивается не смирением перед бытием, но его десемантизацией, 

признанием власти кромешного антимира (анти-идеала), который и воплощает 

антиутопия. Проект идеального общества, явленный в утопии, и образ изнаночного бытия 

(не-бытия), представленный в антиутопии, соотносятся друг с другом по принципу 

зеркального отражения, реальность же остается меж ними. 

Для характеристики современной литературы, пожалуй, и нет более емкого 

термина, 
чем 
«утопия», 
где 
утопии 
авангардистов 
предваряют 
глобальную 

коммунистическую утопию, оформившуюся в художественном творчестве через теорию 

1 См.: Быстрова О.В. Русская литературная антиутопия 1920-х годов ХХ века. Проблемы жанра: Автореф… 
канд. филол. наук. – М., 1996; Лазаренко О.В. Русская литературная антиутопия 1900-х – первой половины 
1930-х годов. Проблемы жанра: Автореф… канд. филол. наук. – Воронеж, 1997; Петрова О.А. Жанр утопии 
в русской прозе первой половины 1920-х годов: Автореф… канд. филол. наук. – Тюмень, 1998; Ковтун Е.Н. 
Поэтика необычайного. Художественные миры фантастики, волшебной сказки, утопии, притчи и мифа. – 
М.: МГУ, 1999; Ануфриев А.Е. Утопия и антиутопия в русской прозе первой трети ХХ века. Эволюция, 
поэтика: Автореф… д-ра филол. наук. – М., 2002; Павлова О.А. Русская литературная утопия 1900-1920-х 
годов в контексте отечественной культуры. – Волгоград: Волгоградское науч. изд-во, 2004. 
2 Петруччани А. Вымысел и поучение // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной 
литературы: Пер. с разл. яз. / Сост., общ. ред. и предисловие В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1991. С. 112. 
3 Там же. С. 112. 

соцреализма, на смену которой в 1960-е годы придёт ретроспективная утопия 

«деревенщиков» в разнообразии авторских вариантов и технократические утопии 

«молодёжной прозы». В данной парадигме место постмодернизма как совокупности 

практик противостояния утопическим интенциям определено ролью антиутопии.  

Провал отечественной истории в «утопические бездны» литературоведами 

зачастую только фиксируется, анализ глубинных причин произошедшего ограничивается 

ссылками на авторитеты Ф. Ницше, О. Шопенгауэра, на идеи западного просветительства 

и Ренессанса. Однако жанр (метажанр)1, как показал М. М. Бахтин, не просто эстетическая 

категория, но поле ценностного восприятия мира, основной способ понимания 

действительности. И значит, в истории самой нации следует искать причин, объясняющих 

мобилизацию креативного пафоса утопии2.  

Менталитет художника прошлого столетия определился во времена, когда 

провозглашен был тезис Ф.Ницше: «Бог умер». Наступившие «сумерки Богов» понуждали 

к двум следствиям: на долю русского авангарда 1910–1920-х годов выпало строительство 

новой художественной вселенной, где ставшее вакантным место Бога-Творца занимает 

художник-демиург, а те, кто не были готовы к столь радикальной духовной перестройке, 

пытались сохранить в собственном творчестве черты христианского образа мира и 

человека (творчество «новокрестьянских» поэтов). Разрушенная христианская гармония 

вселенной равно поставила перед человеком нового времени задачу создания иной 

картины мира.  

В кризисные периоды, по мнению немецкого философа Людвига Штейна 

(«Социальный вопрос с философской точки зрения», 1897), и обостряется интерес к 

утопии, которая позволяет разочаровавшемуся в реальности художнику максимально 

произвольно распорядиться судьбами мира и человека. Утопии тогда выступают 

вестниками новых теорий, явлений, реформ, а их создатели получают широкую 

возможность участия в обновлении жизни. Так утопические практики русского авангарда 

обусловлены революционными событиями, устремленностью к «иному» будущему, 

принципиально несовместному с настоящим. Однако, как справедливо пишет Б. Егоров, 

утопии не менее часто «возникают в консервативных периодах жизни общества, в 

обстановке социально-политической стагнации, когда не видны реальные пути 

1 Мы рассматриваем утопию как метажанр, «третичный жанр», по терминологии М. Бахтина, в который 
встраивается любой «вторичный»: утопический роман, повесть, рассказ... 
2 Из новейших работ по истории, философии русской утопической традиции отметим: Геллер Л., Нике М. 
Утопия в России: Пер. с фр. И.В. Булатовского. – СПб.: Гиперион, 2003; Артемьева Т. От славного 
прошлого к светлому будущему; Юрьева Л.Н. Русская антиутопия в контексте мировой литературы. – М.: 
ИМЛИ РАН, 2005; Воробьева А.Н. Русская антиутопия ХХ века в ближних и дальних контекстах. – Самара: 
Издательство Самарского научного центра РАН, 2006; Егоров Б.Ф. Российские утопии: Исторический 
путеводитель. – СПб.: Искусство-СПБ, 2007. 

переустройства мира»1. Эту точку зрения разделяет А. Чанцев: «утопическая и в целом 

дистопическая литература появляются тогда, когда в обществе утверждается мысль, что 

существующая ситуация законсервировалась надолго и имеет явную тенденцию лишь 

ухудшаться в будущем, а индивидуума не покидает ощущение отчуждения от участия в 

истории»2.  

В этом отношении «постоттепельный» период в России, вторая половина  1960-х 

годов, создает весьма благоприятную почву для распространения утопических идей: в 

стране разрушены завоевания эпохи «культурной либерализации», интеллектуалы уходят 

или в андеграунд, или в эмиграцию. Усилившееся противостояние Западу актуализирует 

интерес 
к 
«своему», 
национальному. 
Возрождение 
традиционных 
ценностей 

рассматривается как вариант исхода, что и отражает «деревенская проза». Развитие этой 

литературы во многом определено отталкиванием от утопических доктрин культуры 

социалистического реализма, утопии «прекрасного далека» противопоставляют утопию 

«светлого прошлого»3.   

Основу авангардной эстетики выразил П. Пикассо своей знаменитой фразой: «Я 

изображаю мир не таким, как его вижу, а таким, как его мыслю». Соцреалисты, 

развивавшие магистральные идеи авангарда о творчестве-ремесле, новом жизнестроении, 

нивелировке границ между искусством и неискусством, довели их до логического 

завершения, выстроив мистический (мыслимый) град в реальности, превратив жизнь 

целого государства в некое теургическое действо, художественный акт, эклектически 

соединяющий в себе сектантские, авангардные и псевдохристианские элементы4. 

Утопические построения традиционалистов рассматриваются нами и в диалоге с 

религиозно-нравственными учениями старообрядчества, пристальное внимание уделяется 

проблеме соотношения «рационального» и «иррационального» начал, вопросу о 

взаимовлиянии утопии и эзотерических практик, родство которых до сих пор не было 

выявлено в достаточной степени. Сама идея знания, позволяющая радикально улучшить 

мир, заимствована утопией из эзотерических учений5. Источник высшего знания – 

Посвященный, Благодетель, Вождь, Великий Шаман, как правило, отличается от бога 

канонических религий. Он открывает тайны мироздания с помощью магических формул, а 

1 Егоров Б.Ф. Об особенностях русских социальных утопий 1840-х годов // Проблемы изучения культурного 
наследия. – М.: Наука, 1985. С. 257. 
2 Чанцев А. Фабрика антиутопий. Дистопический дискурс в российской литературе середины 2000-х // 
Новое литературное обозрение. 2007. № 86. С. 273. 
3 См.: Партэ К. Русская деревенская проза: Светлое прошлое: Пер. с англ. И. Чеканниковой и Е. Кириловой. 
– Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. 
4 Эткинд А. Хлыст: (Секты, литература и революция). – М.: Новое литературное обозрение, 1998. 
5 См.: Геллер Л. Об утопии, антиутопии, герметизме и Е. Замятине // Филологические записки. – Воронеж, 
1994. Вып. 3. С. 50-54. 

затем совершенствует его, управляет им. Утопист действует в этой же логике, «личные» 

связи авторов утопий с эзотерической традицией – установленный факт.  

Начало ХХ века характеризуется футурологическим, утопическим ощущением 

времени, а его конец маркирован апокалипсическими настроениями, игнорированием 

истории как таковой, её отменой, десемантизацией. Постмодернизм – фиаско веры в 

Утопию, что, впрочем, ещё не гарантирует преодоление утопического дискурса. 

Современные художники стремятся освободиться от завораживающей власти «Нигдейи» 

(понятие введено Т. Мором – остров «Ни-где»), перевести проблему в иную плоскость – 

чистой игры, профанации, но тем только подчёркивают свою тесную связь с 

предшествующей 
утопической 
традицией. 
Скептико-ироническая 
позиция 

постмодернизма ничуть не менее чем авангард, акцентирует демиургические претензии 

искусства на создание новой художественной реальности, вытесняющей и заменяющей 

действительность1. Граница между авангардом и постмодернизмом оказывается 

размытой, оставляя отпечаток вторичности на эстетических претензиях последнего. Игра 

в Утопию как игра в игру, связанная с остранённой саморефлексией авторов, симуляцией 

творческой энергии, способствует переносу внимания на маргинальные литературные 

явления, где само понятие переустройства мира – новизны – лишается прежних 

критериев. Вместо «рая» здесь и сейчас рождается ощущение, что «будущее было вчера». 

Глобальные построения авангарда и соцреализма заменяются мышиной вознёй 

приватных, индивидуальных утопий, каждая из которых готова сыграть в истину.  

Подобно тому, как соцреализм – идеологическая фаза авангарда – использовал в 

своих художественных построениях образцы классического наследия, постмодернизм 

извлекает из архаических глубин прошлого случайные, осколочные эстетические 

ценности, причудливо сочетая их в новое эклектическое единство, чтобы из этого 

произвольного сочетания обрывков прежних утопий самозародился иной смысл. Такая 

игра вне традиционного для русской литературы нравственного контекста стала 

возможной только в постапокалипсическое время, где наступает не только «смерть Бога», 

но и «конец сатаны», которому отдавали почести модернисты начала ХХ века. 

Русский модернизм и постмодернизм, являясь культурами переходной поры, 

безусловно, несут в своей сердцевине реплику западного мира, черты цивилизованного, 

прогрессистского бытия, как их понимали представители традиционалистской линии 

русской философии. Интегрирование в русскую культуру «фаустовского» начала привело 

к разрушению религиозно-патриархального, мифологического (в его традиционном 

понимании) взгляда на мир. В трещины былого монолита проникли атеистические, 

1 Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. – М.: Алетейя, 2000. С. 292-299. 

гностические учения. Идея «оцерковленной» России, лежащая в основании национальных 

мифологем, профанируется и травестируется, к концу ХХ столетия этот процесс, начатый 

реформами патриарха Никона и Петра I, привёл к смене идеализированного 

представления нации о самой себе, изменению всего стиля жизни. Начиная с Петра I 

утопическое проектирование становится одной из важнейших функций власти: 

императрица Екатерина, граф А. Аракчеев в XIX веке, Ленин, Сталин, Хрущев – в ХХ. 

 
Ситуация нынешнего кризиса, промежутка, когда коммунистическая Утопия 

рухнула, а новый универсальный миф постмодернистского общества вряд ли возможен в 

прежнем масштабе, оказывается ценна возможностью кодификации глобальных утопий 

прошлого, ибо «пока миф творится, он ещё не осознаётся как миф»1, его анализ и означает 

его 
завершение, 
прагматизацию. 
Ревизия 
же 
прошлых 
утопических 
проектов 

переустройства мира даёт возможность сделать процесс заполнения сегодняшнего 

идеологического вакуума предсказуемым, осознанным. 

 

Монография 
– 
своеобразное 
продолжение 
предшествующих 
работ 
автора: 

«Социокультурный миф в современной прозе» (Красноярск, 2002), «Русская 

литературная утопия второй половины ХХ века» (Томск, 2005). Мы стремились 

передать разнообразие современных утопий, сложность, драматизм представленной в них 

картины мира. Книга строится с учетом хронологического принципа: история русской 

литературной утопии прослеживается от сочинений князя М.М. Щербатова до 

произведений современных неореалистов, обыгрывающих известные утопические 

мотивы, образы, ситуации, переводя их в поле художественной игры, эстетики.  

Важнейшее место в монографии занимает сопоставление прогрессистской и 

традиционалистской линий отечественного утопизма, представленных в литературе 

второй половины ХХ века ортодоксальной советской прозой как единой утопией и 

миромоделирующими проектами неопочвенников, прежде всего раннего А. Солженицына 

и В. Распутина. Преодоление глобальных утопий, означенное творчеством В. Шукшина, 

Б. Можаева, В. Астафьева, продолжается в произведениях В. Маканина, Л. Петрушевской, 

Т. Толстой, В. Сорокина. Осколки прежних утопий постоянно мелькают на страницах 

современной прозы, они многократно обыгрываются, модернизируются, обретая новую 

жизнь в виде метафор и неологизмов, что свидетельствует и о преемственности на уровне 

текстов культуры. 

 

1Журавлева А.И. Русская классика как национальная мифология // Проблемы литературных жанров: 
Материалы IX Международной науч. конф. 8-10 дек.1998: В 2 ч. Ч. 1. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1998. 
С.14.  

Автор выражает сердечную благодарность Борису Федоровичу Егорову, чей 

благожелательный отзыв о предшествующей работе: «Русская литературная утопия 

второй половины ХХ века» не только решил ее судьбу, но стал отправным и для создания 

настоящего исследования. Особая признательность за творческое общение, советы в ходе 

выполнения работы Ирине Иннокентьевне Плехановой, Татьяне Леонидовне 

Рыбальченко, Кириллу Владиславовичу Анисимову. Спасибо моим коллегам по 

отделению славистики Констанцского университета и филологическому факультету 

Томского государственного университета за поддержку идей, высказанных в тексте. 

Книга не могла бы состояться без внимательного участия, советов моих рецензентов: 

доктора 
филологических 
наук, 
профессора 
Констанцского 
университета 
Игоря 

Павловича Смирнова и доктора филологических наук, ведущего научного сотрудника 

отдела новейшей литературы Института русской литературы РАН (Пушкинский дом) 

Тамары Михайловны Вахитовой. Спасибо им за тонкое прочтение текста и душевную 

поддержку автора. 

        Финансовое содействие проекту - Красноярский фонд науки (грант 14F) и Сибирский 

Федеральный университет. 

 

 
                                                                                      

Глава 1. Европейская «Нигдейя» и русская «тутопия» 

 

1.1. Утопия как метажанр 

 

Определяя границы утопии, ее жанровую специфику, подчеркнем сложность, 

многоуровневость, недостаточную изученность данной проблемы в современном 

литературоведении. Исследователи утопического вынуждены констатировать: «не 

выяснены до сих пор границы этого явления, нет однозначного ответа на вопрос, что же 

такое утопия»1; «условно то, что мы называем сегодня утопией, куда мы причисляем и 

примитивный фантастический роман, и социально-философские трактаты, и просто то, 

что считаем высококлассной художественной литературой»2. Неудачные попытки 

определения утопии с точки зрения устоявшихся жанровых критериев доказывают 

бесперспективность такого подхода. Сами ученые свидетельствуют, что определение 

«утопического» приобрело «множество значений, выходящих за пределы того, которое 

предложено книгой Мора»3.  

Периферийность литературной формы в классических утопиях, когда «вымысел 

нужен… лишь как занимательная канва»4 для репрезентации идеи, долгое время делала 

анализ художественных особенностей утопии второстепенным. Великие утописты легко 

признавались, 
что 
выбор 
манеры 
выражения 
диктовался 
только 
уровнем 
ее 

занимательности и колебался от приемов сказки до формы романа5. Утопическое 

мышление, способы его репрезентации в тексте становятся предметом аналитической 

критики лишь в ХХ столетии, но и тогда исследователей более интересует социальная 

конструкция идеального общества, философские предпочтения автора, чем собственно 

литературные решения (система персонажей, особенности хронотопа, устойчивые 

мотивы). 

В основе утопического подхода к реальности – совокупность приемов и методов 

мышления, в ходе реализации которых и формируется утопический текст. Важнейшая 

особенность утопического сознания и заключается, видимо, в онтологизации знания, 

постулировании идеального как безусловного и креативного, что исключает всякую 

возможность критического восприятия, в том числе самого творца и протагониста утопии. 

1 См.: Чернышева Т. Русская утопия // Сибирь. 1990. № 6. С. 118; Шохина В. На втором перекрестке утопий 
// Звезда. 1990. № 1. С. 171–180. 
2 Недошивин В. Джорж Оруэлл – беглец из лагеря победителей // Иностранная литература. 1990. № 3. С.172. 
3 Kateb G. Utopia and its Enemies. – N.Y.: Free Press, 1963. Р. 13. 
4 Мортон А. Английская утопия: Пер. с англ. О.В. Волкова / Ред. и вступительная ст. В.Ф. Семенова. – М.: 
Изд-во иностр. лит., 1956. С. 117. 
5 См.: Беллами Э. Через сто лет (Взгляд назад). – СПб.: Изд. Ф. Павленко, 1893. С. 1–2.