Русская фаустиана ХХ века

                Г.Г. Ишимбаеба

                РУССКАЯ ФАУСТИАНА
                XX ВЕКА




Учебное пособие
3-е издание, стереотипное

Рекомендовано Советом по филологии Учебно-методического объединения университетов РФ в качестве уч. пособия
для студентов высших учебных заведений, обучающихся по направлению 520300 и специальности 021700 — «Филология»



Москва Издательство «ФЛИНТА» 2019

УДК 820/89.0
ББК 83.3
      И 97





   Рецензенты:
председатель Гетевской Комиссии при Научном Совете РАН, засл. деятель науки РФ, докт. филол. наук С.В. Тураев
докт. филол. наук, проф. кафедры рус. лит-ры МГПУ НМ. Щедрина

   Ишимбаева Г.Г.
   Русская фаустиана XX века [Электронный ресурс] : учеб. пособие. — 3-е изд., стер. — М.: ФЛИНТА, 2019. — 126 с.


ISBN 978-5-89349-416-7

   В учебном пособии кратко рассмотрена история бытования одно-го из вечных сюжетов, фаустианы, в русской литературе XX века. Для сравнительно-сопоставительного анализа выбраны несколько произведений, наиболее характерных для своего исторического времени и оригинальных с точки зрения решения архетипа Фауста.
   Книга адресуется студентам, преподавателям-гуманитариям и всем поклонникам классической прозы.













ISBN 978-5-89349-416-7

          © Издательство «ФЛИНТА», 2014

        СОДЕРЖАНИЕ


Предисловие...................................4
Введение......................................6
Раздел I. Фаустовские контаминации
   Валерия Брюсова и Сергея Прокофьева («Огненный ангел»)........................14
Раздел II. Фаустовская тема в контексте «веховской» проблематики («Фауст и Город»
   Анатолия Луначарского)....................32
Раздел III. Фаустиана по-антропософски («Москва» Андрея Белого)..................54
Раздел IV. Фаустианская рецепция Михаила Булгакова («Мастер и Маргарита»)..........87
Послесловие.                                114
Примечания.                                 117

        ПРЕДИСЛОВИЕ


   Книга «Русская фаустиана XX века» посвящена судьбе одного из «вечных образов» мировой литературы в России прошлого столетия. Это исследование логически и концептуально связано с нашими предыдущими работами — монографией «Проблемы фа-устианства в Германии»¹ и учебным пособием «Фаустианская тема в немецкой литературе»², где были сформулированы закономерности бытования фаустовского сюжета на немецкой почве в XVI— XX вв.
   Обратившись к вопросам инонационального художественного осмысления истории героя реформатской Германии, мы совершенно логично оказались в русле компаративистики. В настоящей книге речь идет о некоторых аспектах сравнительно-сопоставительного литературоведения, связанных, в частности, с тем, как немецкий историко-поэтический материал осваивался отечественной изящной словесностью ушедшего века и приобретал — при всей своей изначальной «немецкости» — сугубо русскую окраску. Иными словами, нас заинтересовали контактно-генетическая и типологическая сущности литературного явления, соотношение национального и наднационального контекстов при развитии одного традиционного сюжета, а также формы поэтической рецепции.
   Учебное пособие состоит из введения, четырех разделов и послесловия. Во введении кратко обозначена история фаустианы с точки зрения ее протосюжетики, здесь же дается разъяснение необходимых терминов и представлен общий абрис развития фаустовской темы в отечественной литературе XX в. Далее заявленная проблематика раскрывается поэтапно и подробно на примере нескольких произведений. Их выбор был продиктован, во-первых, оригинальностью художественного решения архетипа Фауста, во-вторых, показательностью и характерностью для опреде

4

ленного исторического времени авторского осмысления протосюжета. Кроме того, приоритеты отдавались произведениям фаустовской архетипики, выросшим в русле традиционной темы, — тем, которые образовали свои особые связи с другими видами искусства, с политикой, философией, религией. Одни, например, стали поэтической основой для музыкальных сочинений, другие оказались тесно связанными с актуальными идеологическими баталиями современности или приобрели особое звучание за счет насыщения вечного сюжета христианской проблематикой.
   В результате такого подхода и сложилась структура основной части пособия. В первом разделе анализируется специфика фаустовских контаминаций в романе В. Брюсова «Огненный ангел» и в одноименной опере С. Прокофьева. Во втором и третьем разделах выясняются особенности идеологических адаптаций традиционного сюжета: «веховская» проблематика драмы А. Луначарского «Фауст и Город» и антропософская — трилогии Андрея Белого «Москва». Историко-культурный и философский контекст этих разделов составляют соответственно исследования идей авторов сборника «Вехи», с которыми полемизировал А. Луначарский, и взглядов антропософа Р. Штайнера, бывшего духовным учителем и наставником Андрея Белого. В четвертом разделе речь идет о гетевской рецепции М. Булгакова в романе «Мастер и Маргарита», где фаустовские онтологические вопросы трактуются как имманентно присущие христианскому мировоззрению и вписываются в систему координат христианской этики. Все разделы объединены общей научной проблематикой и помогают определить особый характер русско-немецких культурных и литературных связей.
   Ссылки на источники помещены в конце книги в примечаниях (нумерация по разделам).

        ВВЕДЕНИЕ


   Первая литературная обработка фаустовского сюжета (о смертельном пари между человеком и сатаной) была сделана Иоганном Шписом из Франкфурта-на-Майне в 1587 г. На протяжении двух последующих веков его «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике» выполняла в мировой фаустиане роль протосюжета, т.е. писатели, обращавшиеся к соответствующей теме, использовали ее основные содержательные компоненты (жизнь, договор с дьяволом, деяния, волхвования, низвержение в ад).
   Ситуация изменяется после того, как Гете закончил работу над своей трагедией и был опубликован полный текст его «Фауста», в котором создана принципиально новая концепция героя в духе просветительского утопизма и веры в величайшие возможности Человека. С 1832 г. именно гетевский «Фауст» стал возбуждать творческую активность всех пишущих на аналогичную тему и превратился в настоящее поле битвы, где происходило и происходит столкновение самых разных интерпретаций этого грандиозного творения великого немца. В Германии, например, каждая эпоха предлагала свое видение «Фауста» Гете: накануне франкопрусской войны — национально-либеральное, после ее окончания — грюндерское, в годы Первой мировой войны — национально-шовинистическое, в Веймарской республике — абстрактно-духовное, в Третьем рейхе — национал-социалистическое, в ГДР — социалистическое, в ФРГ — морально-этическое и т.д.¹ Есть гетевский «Фауст», прочитанный по-антропософски и по-эзотерически (Р. Штайнер²), в традициях аналитической психологии (К. Наранхо³), в постмодернистском духе (М. Эпштейн⁴).
   Гетевская трактовка героя немецкой Реформации подверглась бесконечному количеству модификаций в художественном творчестве писателей всего мира — от прямых подражаний и продолжений, через использование реминисценций и аллюзий, со

6

здающих нейтральный фон, до откровенных пародий и травестии классического текста. Именно «Фауст» Гете так или иначе повлиял на три типа произведений родственной тематики — о Фаусте и Антифаусте, о фаустовских и антифаустовских героях, о фаусти-анских и антифаустианских персонажах.
   Прежде чем объяснить смысловые оттенки предлагаемых обозначений (фаустовский и фаустианский), заметим, что в немецком литературоведении имеются попытки разграничения нескольких разновидностей фаустовского сюжета. В частности, К. Теенс пользуется понятиями «история образа Фауста» (когда ведет речь о произведениях, повествующих об историческом или легендарном Фаусте, — Geschichte der Faust-Gestalt), «история темы Фауста» (к которой относит, например, драму К. Иммермана «Мерлин», — Geschichte des Faust-Themas), «аналогия к сочинениям о Фаусте» (в их ряду названы «Манфред» Байрона, «Бранд» Ибсена, «В Дамаск» Стриндберга, «Трагедия человека» Э. Медоха и др.)⁵.
   В отечественном фаустоведении подобные терминологические разграничения еще не сделаны, но они необходимы. Ликвидируя этот пробел, мы и предлагаем различать понятия фаустовского и фаустианского.
   Первое мы относим к литературным и культурным явлениям, непосредственно посвященным Фаусту, связанным с Фаустом. Очевидны с этой точки зрения соответствующие произведения К. Марло, Ленца, Клингера, Гете, Гейне, Браунталя, Ленау, Пушкина, Тургенева, Брюсова, Луначарского, Т. Манна и многие другие, уже в своем названии содержащие указания на принадлежность именно к фаустовским сочинениям. К этому же ряду мы относим и те произведения, в которых действует Фауст, не являющийся титульным героем, — таковы, например, «Хранители короны» Арнима, «Русские ночи» Одоевского, «Закат Европы» Шпенглера, «Мефисто» К. Манна.
   Понятие фаустианского, с нашей точки зрения, приложимо к литературно-культурным явлениям, близким фаустовской теме, но не тождественным ей и выходящим за пределы сюжета об историческом и легендарном докторе Фаусте. Фаустианская сюже-тика имеет библейские корни и в ряде случаев существенно видоизменяется под влиянием фольклора, прежде всего народной сказки о глупых чертях и использующих их хитрых мужиках. Так, фаустианскими, по нашему мнению, являются «Эликсиры сатаны» Гофмана, «Братья Карамазовы» Достоевского, «Так говорил Заратустра» Ницше, «Конец мелкого человека» Леонова, «Жизнь

7

Клима Самгина» М. Горького, «Москва» Андрея Белого, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Гелиополис» Юнгера и т.д., где Фауст как таковой отсутствует, но архетипическая связь с сюжетом о сделке человека с демоном налицо.
   Особенностью всех фаустовских и фаустианских произведений, заключающих константу вечного сюжета о договоре между человеком и сатаной, является то, что они — более или менее явственно — «окликают» трагедию Гете. Ее отзвуки слышны то как классические вариации на классическую тему, то как вызывающая пародия на первоисточник. Последнее характерно для сочинений об Антифаусте, антифаустовских и антифаустианских героях и персонажах.
   Что касается понятий «герой» и «персонаж», то мы используем их при анализе мировой фаустианы как родственные друг другу термины, но не синонимы. Разница между ними обусловлена уже этимологически: если «герой» происходит от греч.йёгоз, что значит «полубог», «обожествленный человек», то «персонаж» — от лат. рёгаопа, переводимого как «особа», «лицо», «маска».
   Словом «герой» мы обозначаем вершителей главного действия, тех, кто несет основную проблематику произведения, не будучи непосредственно названным Иоганном Фаустом. Наиболее показательными «героями» в таком смысле являются, например, Иван Карамазов Ф. Достоевского, Адриан Леверкюн Т. Манна, Мастер М. Булгакова.
   Персонажную же сферу фаустианы, по нашему мнению, составляют герои второго плана, которые также образуют определенную систему взаимоотношений с традиционным сюжетом, но изображаются пунктирно, фрагментарно, поскольку они решают в известной степени прикладную задачу. В романе «Доктор Фаустус» фаустианские персонажи окружают Адриана Леверкюна: они тоже жаждут приобщиться к таинству познания и поэтому несут на себе печать дьявольского искуса. Это Ионатан Леверкюн, Вендель Кречмар, Кумпф и Шлепфус, которые во многом способствуют кристаллизации фаустианского начала души главного героя, выступая в роли его первых совратителей задолго до появления черта. В романе Достоевского о происшествии в Скотопри-гоньевске подобным «персонажем» оказывается Федор Павлович Карамазов: носитель антифаустианского гена, он награждает им всех своих сыновей.
   Русская фаустиана XX в., как впрочем, и XIX в., располагается в русле общей тенденции развития мировой фаустианы. Ины

8

ми словами, она тоже опирается на «Фауста» Гете как на протосюжет; в каждую эпоху актуализирует те содержательные, идейные и поэтические аспекты трагедии, которые оказываются наиболее созвучными времени и (или) личным этико-эстетическим воззрениям писателя; совмещает в себе разные векторы осмысления гетевской трагедии — фаустовский и фаустианский, антифа-устовский и антифаустианский.
   В истории рецепции «Фауста» Гете в России XX столетия можно выделить несколько основных этапов (разумеется, это в достаточной мере условная структура, нужная, чтобы представить весь процесс в обобщенном виде): дореволюционный, период между двумя мировыми войнами и далее по десятилетиям — 50-, 60-, 70-, 80-, 90-е годы.
   В каждом из названных периодов проявляется своя ведущая тенденция в истолковании гетевского произведения, связанная с социальными условиями конкретно-исторического времени. С другой стороны, все выделенные этапы в совокупности составляют многокрасочную мозаику, которая отличается идейно-стилистическим единством: весь русский XX век, воспринимающий и осмысляющий трагедию Гете, занят радикальным пересмотром его просветительской концепции человека и в этой связи дегероизацией созданного им образа Фауста. Последнее, кстати, тоже обусловлено временем — но не конкретно-историческим, а эпохальным, манипулирующим не десятилетиями, а столетиями.
   Итак, обратимся к начальному этапу освоения трагедии Гете в России XX столетия. В первые десятилетия прошлого века в русской литературе налицо несколько типов художественного восприятия итогового произведения веймарского мыслителя: в духе ницшеанской философии сверхчеловечества (К. Бальмонт, Ф. Сологуб) и социал-демократической теории (А. Луначарский); в качестве поэтического выражения мистицизма (Вяч. Иванов, Андрей Белый, Эллис и другие младосимволисты); как основание для погружения в таинства губительной для человека любви — черного Эрота (В. Брюсов). Xарактерно, что все названные способы осмысления гетевского «Фауста» покоятся на единой идее Ф. Ницше о гении, который находится «по ту сторону добра и зла». Таковы, в частности, и герои романов «Огненный ангел» Брюсова, «Творимая легенда» Сологуба, драмы «Фауст и Город» Луначарского.
   После Октябрьской революции рецепция «Фауста» Гете существенно трансформируется. С одной стороны, в советской ли
9

тературе появляются фаустианские персонажи — «буржуазные герои», овагнеризировавшиеся в процессе своей регрессивной эволюции и потому с закономерностью терпящие поражение перед лицом новой жизни («Конец мелкого человека» Л. Леонова, «Жизнь Клима Самгина» М. Горького). С другой стороны, в годы первых советских пятилеток очень популярным становится прием идеологической адаптации одного из вечных сюжетов мировой литературы. В этом смысле особенно показательны трилогия Андрея Белого «Москва» и повесть А. Платонова «Котлован».
   Автор «Москвы» продемонстрировал верность юношеским символистским пристрастиям и создал фаустианское и антропософское в своей основе произведение, опирающееся на эзотерическую концепцию «Фауста» Гете, которая была разработана в 1901—1902 гг. австрийским философом Р. Штайнером.
   Платонов в своей повести, этом своеобразном pendante к гетевской трагедии, углубился в проблематику ее финала и выразил сомнение в одномерности подходов к советской действительности, где провозглашается «счастливое будущее» для сплоченных в коллектив миллионов, но оставляются социально неустроенными отдельные люди и общество пренебрегает «слезинкой ребенка».
   Важное место в истории отечественной фаустианы XX в. занимает М. Булгаков. В романе «Мастер и Маргарита», который пересматривает гетевскую традицию и продолжает общесоветскую линию изучения истории падения дегероизированного Фауста-Вагнера, писатель сумел подняться на неведомую прежде высоту осмысления проблемы с точки зрения христианской этики. Так были заложены основы нового фаустианского архетипа. (Заметим в скобках, что роман стал фактом литературной жизни и был востребован только в середине 60-х годов после публикации в журнальном варианте.)
   Значительную роль в становлении отечественной фаустианы середины столетия сыграла трагедия И. Сельвинского «Читая Фауста» с ее явными художественными проекциями на произведение Гете. Откровенно злободневная философско-публицистическая «драма идей» лидера русского конструктивизма ставила вопросы о губительности самоценных стремлений «арийского героя», который несет всевозможные беды человечеству, в том числе и угрозу атомной войны. Для Сельвинского гетевский «Фауст» стал поводом для размышлений о претензиях на вседозволенность современных ему деятелей науки, ученых-ницшеанцев. Подобные 10