В апельсиновых садах

УДК 372.8
ББК 81.2 Исп-93
          И 13

© КАРО, 2010
ISBN 978-5-9925-0557-3

Ибаньес В. Б.

И 13  
В апельсиновых садах: Книга для чтения на испанском языке. — СПб.: КАРО, 2010. — 352 с. — («Literatura 
clásica»).

ISBN 978-5-9925-0557-3.

Предлагаем вниманию читателей «бытовой» роман 
одного из крупнейших испанских писателей конца XIX — 
первой трети XX века Висенте Бласко Ибаньеса (1867–1928) 
«В апельсиновых садах», в котором рассказывается о любви 
отпрыска ограниченной буржуазной семьи и молодой певицы, 
дочери врача.
В книге приводится полный неадаптированный текст 
романа, снабженный комментариями и словарем.

УДК 372.8
ББК 81.2 Исп93

ВИСЕНТЕ БЛАСКО ИБАНЬЕС

Перелистывая страницы романов В. Бласко Ибаньеса, 
внимательно вчитываясь в их строки, не можешь отделаться от странного чувства: давным-давно ты уже с этим 
сталкивался, все это ты уже читал. Когда-то это уже заставляло тебя страдать и радоваться, смеяться и плакать. 
«Дежавю»? Отчасти да. И все же одной лишь причудливой игрой воображения объяснить это невозможно. 
С удивлением открываешь для себя поразительную истину: где-то далеко, на другом конце Европы, живут люди. 
Чудо не в том, что там тоже живут люди. Удивительное откровение в том, что, разделенные тысячами километров, 
сотнями языков, миллионами судеб, люди дышат и любят 
одинаково. Восторг удивления охватывает, когда начинаешь ясно осознавать, что и там, далеко-далеко, и здесь, бок 
о бок с тобой, творится ежедневное чудо, название которому — жизнь. Временами обыденная, приземленная, подчас трагичная, реже легкая и беззаботная. Восторг и удивление в том, что, понимая, чувствуя всю внешнюю несхожесть языков, традиций, культур, вдруг проникаешься 
радостным спокойствием и уверенностью: человек — везде человек. Его высшее предназначение стать, быть и оставаться во что бы то ни стало человеком. В любых обстоятельствах.

ВИСЕНТЕ БЛАСКО ИБАНЬЕС

Удивление и восторг вызывает осознание предельной 
близости характеров, устоев — пусть прозвучит излишне 
пафосно! — социального устройства, миропорядка, морали и нравственности, предельной близости мироощущения. Так бывает, когда всматриваешься в лица стариков, 
глядящих на тебя с пожелтевших фотографий и старых холстов. Странно только в первый момент. Вот перед тобой 
глаза, руки, плечи давно ушедших в небытие людей. 
Поражает другое: как эти старики, родившиеся на другом 
конце континента, почти на другой планете, всю жизнь 
проведшие в далеких, нам чужих землях, с этими землями 
неразрывно связанные, пропыленные, иссушенные неродными для нас ветрами, смуглые, потемневшие под нездешним солнцем; как эти старики с точностью до малейшей 
морщинки у глаз похожи на наших родных стариков, на 
наших бабушек и дедушек из запредельно далекого детства. Вот он — истинный восторг: ощущение неразрывной 
связи, удивительной близости с людьми далеких времен и 
пределов! Невыразимое чувство уверенности: ты с ними 
знаком, ты знаешь их, ты чувствуешь их и слышишь их голоса, их шаги, их дыхание и сердце.
От чего далекое становится близким и почти родным? 
Силой таланта, филигранным владением словом, языком, 
знанием человеческой души с ее чарующими, чистыми 
вершинами и бездонными, чудовищными безднами. Все 
это в полной мере относится к творчеству одного из крупнейших романистов Испании Висенте Бласко Ибаньеса 
(1867–1927). Волею судеб он прожил большую, интересную, полную событий жизнь. Был очевидцем великих, 
ужасных и восхитительных событий в истории своей 
страны и Европы в целом. Поразительные по своему величию взлеты: революция, принятие первой Конституции, 
восхождение к вершинам общемировых литературных, 

ВИСЕНТЕ БЛАСКО ИБАНЬЕС

культурных ценностей; пробуждение национального самосознания, самоидентификации, понимание своего места в истории, в социальном, западноевропейском и, шире, в мировом устройстве, порядке — с одной стороны. 
С другой — крушение идеалов, крушение империи, «глухая» реакция, военная диктатура. Все это нашло отражение в литературном творчестве великого испанского писателя. Часто В. Бласко Ибаньеса сравнивают с французским романистом, создателем нового литературного 
направления — натурализма — Эмилем Золя. В действительности это не совсем так. В романах Бласко Ибаньеса, 
безусловно, немалая роль отведена бытописанию, обыденности и ритуальности ежедневного существования, 
но в целом его творчество занимает свое собственное место, по экспрессивности, динамичности событий, по 
остроте характеров более роднящее его с другим великим 
французом — Виктором Гюго.
И еще одна завораживающая черта романов Бласко 
Ибаньеса. Читая их, невозможно отделаться от ощущения, что его произведения бесконечно близки по своей 
сути, остроте и горечи с русской классической литературой. И ближе всех стоят пьесы А. П. Чехова. Трудно избежать сравнений — и все же. Погружаясь в чтение испанского романа, все время ловишь себя на мысли, что у всех 
есть свой собственный вишневый сад, до мельчайших 
черт, потаенных тропинок и темных аллей, поразительным образом похожий на другой сад, раскинувшийся в 
далеком далеке. Так ли это — предстоит выяснить тебе, 
многоуважаемый взыскательный читатель.

В. П. Литус

PRIMERA PARTE

I
— Los amigos te esperan en el Casino. Sólo te han 
visto un momento esta mañana; querrán oírte: que les 
cuentes algo de Madrid.
Y doña Bernarda fi jaba en el joven diputado una mirada profunda y escudriñadora de madre severa, que recordaba a Rafael sus inquietudes de la niñez.
— ¿Vas directamente al Casino?... — añadió —. 
Ahora mismo irá Andrés. 
Saludó Rafael a su madre y a don Andrés, que aún 
quedaban a la mesa saboreando el café, y salió del comedor.
Al verse en la ancha escalera de mármol rojo, envuelto en el silencio de aquel caserón vetusto1 y señorial, experimentó el bienestar voluptuoso del que entra en un 
baño tras un penoso viaje.
Después de su llegada, del ruidoso recibimiento en 
la estación, de los vítores y música hasta ensordecer, apretones de mano2 aquí, empellones allá y una continua presión de más de mil cuerpos que se arremolinaban en las 

1 vetusto (adj) — древний, ветхий, дряхлый
2 apretón (m) de manos (f pl) — рукопожатие

PRIMERA PARTE

7

calles de Alcira1 para verlo de cerca, era el primer momento en que se contemplaba solo, dueño de sí mismo, 
pudiendo andar o detenerse a voluntad, sin precisión de 
sonreír automáticamente y de acoger con cariñosas demostraciones a gentes cuyas caras apenas reconocía.
¡Qué bien respiraba descendiendo por la silenciosa 
escalera, resonante con el eco de sus pasos! ¡Qué grande y hermoso le parecía el patio, con sus cajones pintados de verde, en los que crecían los plátanos de anchas 
y lustrosas hojas! Allí habían pasado los mejores años de 
su niñez. Los chicuelos que entonces le espiaban desde 
el gran portalón, esperando una oportunidad para jugar 
con el hijo del poderoso don Ramón Brull, eran los mismos que dos horas antes marchaban, agitando sus fuertes brazos de hortelanos, desde la estación a la casa, dando vivas al diputado, al ilustre hijo de Alcira.
Este contraste entre el pasado y el presente halagaba 
su amor propio, aunque allá en el fondo del pensamiento le escarabajease la sospecha de que en la preparación 
del recibimiento habían entrado por mucho las ambiciones de su madre y la fi delidad de don Andrés, a la sazón coligados con todos los amigos unidos a la grandeza de los Brull, caciques y señores del distrito.
Dominado por los recuerdos, al verse de nuevo en 
su casa, después de algunos meses de estancia en Madrid, 
permaneció un buen rato inmóvil en el patio, mirando 
los balcones del primer piso, las ventanas de los graneros — de las que tantas veces se había retirado de niño, 
advertido por los gritos de su madre —, y al fi nal, como 

1 Alcira — Альсира, город в Испании в 40 км Валенсии, столицы одноименной провинции

ENTRE NARANJOS

8

un velo azul y luminoso, un pedazo de cielo empapado 
de ese sol que madura como cosecha de oro los racimos 
de infl amadas naranjas.
Le parecía ver aún a su padre, el imponente y grave 
don Ramón, paseando por el patio con las manos atrás, 
contestando con pocas y reposadas palabras las consultas 
de los partidarios que le seguían en sus evoluciones con 
mirada de idólatras. ¡Si hubiera podido resucitar aquella 
mañana, para ver a su hijo aclamado por toda la ciudad!
Un ligero rumor, semejante al aleteo de dos moscas, 
turbaba el profundo silencio de la casa. El diputado miró al único balcón que estaba entreabierto. Su madre y 
don Andrés hablaban en el comedor. Se ocuparían de él, 
como siempre. Y cual si temiera ser llamado, perdiendo 
en un instante el bienestar de la soledad, abandonó el 
patio, saliendo a la calle.
Las dos de la tarde. Casi hacía calor, aunque era el 
mes de marzo. Rafael, habituado al viento frío de Madrid 
y a las lluvias de invierno, aspiraba con placer la tibia 
brisa que esparcía el perfume de los huertos por las estrechas callejuelas de la ciudad vieja.
Años antes había estado en Italia con motivo de una 
peregrinación católica: su madre lo había confi ado a la 
tutela de un canónigo de Valencia, que no quiso volver 
a España sin visitar a don Carlos, y Rafael recordaba las 
callejuelas de Venecia al pasar por las calles de la vieja 
Alcira, profundas como pozos, sombrías, estrechas, oprimidas por las altas casas, con toda la economía de una 
ciudad que, edifi cada sobre una isla, sube sus viviendas 
conforme aumenta el vecindario y sólo deja a la circulación el terreno preciso.

PRIMERA PARTE

9

Las calles estaban solitarias. Se habían ido a los campos los que horas antes las llenaban en ruidosa manifestación. Los desocupados se encerraban en los cafés, frente a los cuales pasaba apresuradamente el diputado, recibiendo al través de las ventanas el vaho ardiente en que 
zumbaban choques de fi chas y bolas de marfi l y las animadas discusiones de los parroquianos.
Llegó Rafael al puente del Arrabal, una de las dos salidas de la vieja ciudad, edifi cada sobre la isla. El Júcar1 
peinaba sus aguas fangosas2 y rojizas en los machones 
del puente. Unas cuantas canoas balanceábanse amarradas a las casas de la orilla. Rafael reconoció entre ellas la 
barca que en otro tiempo le servía para sus solitarias excursiones por el río, y que, olvidada por su dueño, iba 
soltando la blanca capa de pintura.
Después se fi jó en el puente: en su puerta ojival, resto de las antiguas fortifi caciones; en los pretiles de piedra amarillenta y roída, como si por las noches vinieran 
a devorarla todas las ratas del río, y en los dos casilicios 
que guardaban unas imágenes mutiladas y cubiertas de 
polvo.
Eran el patrón de Alcira y sus santas hermanas: el 
adorado San Bernardo3, el príncipe Hamete4, hijo del rey 

1 El Júcar — река на востоке Испании
2 fangoso (adj) — грязный, топкий, илистый
3 San Bernardo — Святой Бернар Клервоский (1091–
1153), средневековый мистик, общественный деятель, 
монах-цистерцианец, один из наиболее почитаемых католических святых
4 Principe de Hamete — речь идет о правителе Гранады Мухаммаде II (1235–1302), короле из династии нáсри 
или назари, последней мусульманской династии АльАндалус

ENTRE NARANJOS

10

moro de Carlet, atraído al cristianismo por la mística 
poesía del culto, ostentando en su frente destrozada el 
clavo del martirio.
Los recuerdos de su niñez, vigilada por una madre 
de devoción crédula e intransigente, despertaban en 
Rafael al pasar ante la imagen. Aquella estatua desfi gurada y vulgar era el penate de la población, y la cándida 
leyenda de la enemistad y la lucha entre San Vicente1 y 
San Bernardo inventada por la religiosidad popular venía a su memoria.
El elocuente fraile llegaba a Alcira en una de sus correrías de predicador y se detenía en el puente, ante la casa de un veterinario, pidiendo que le herrasen su borriquilla. Al marcharse, le exigía el herrador el precio de su 
trabajo; e indignado San Vicente, por su costumbre de vivir a costa de los fi eles, miraba al Júcar, exclamando:
— Algún día dirán: así estaba Alcira.
— No, mentres Bernat estiga2 — contestaba desde su 
pedestal la imagen de San Bernardo.
Y, efectivamente, allí estaba aún la estatua del santo, 
como centinela3 eterno vigilando el Júcar para oponerse a la maldición del rencoroso San Vicente.
Es verdad que el río crecía y se desbordaba todos los 
años, llegando hasta los mismos pies de San Bernat, faltando poco para arrastrarle en su corriente; es verdad 

1 San Vicente — Святой Викентий Феррер (1350–1419), 
философ, богослов и проповедник, монах-доминиканец, 
католический святой
2 No, menteres Bernat estiga — (валенс.) До тех пор, 
пока здесь стоит Бернард
3 centinela m — часовой