Литературные медиаперсоны XX века: личность писателя в литературном процессе и в медийном пространстве

Владимир Новиков

ЛИТЕРАТУРНЫЕ 
МЕДИАПЕРСОНЫ ХХ века

Личность писателя в литературном 
процессе и в медийном пространстве 

Москва
2017

УДК 070
ББК 76.0
Н73

 
Новиков Владимир
Н73  
Литературные медиаперсоны XX века: Личность писателя в литературном процессе и в медийном пространстве / Вл. Новиков. — М.: Издательство «Аспект Пресс», 2017. — 240 с.

 
 
ISBN 978–5–7567–0913–1

 
Книга Вл. Новикова — литературоведа, критика и прозаика, доктора 
филологических наук, профессора факультета журналистики МГУ — это 
исследование о специфике творческой личности писателя, о ее существовании в литературной истории и в медийном пространстве.
 
Актуальные теоретические проблемы рассматриваются автором на 
материале жизни и творчества таких поэтов и прозаиков ХХ века, как 
А. Блок и В. Хлебников, М. Булгаков и А. Солженицын, В. Шукшин 
и В. Высоцкий, И. Бродский и С. Довлатов, Г. Айги и В. Соснора. Немало внимания уделено и новым литературным именам.

 
УДК 070
 
ББК 76.0

ISBN 978–5–7567–0913–1 
© Новиков Вл., 2017
 
© ООО Издательство «Аспект Пресс», 2017

Все учебники издательства «Аспект Пресс» на сайте
www.aspectpress.ru

Содержание

Медийный статус литературы   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5

I. Теория

Поэтика и биография писателя. К постановке проблемы   . . . . . . . . . . . . 8
К феноменологии критической интерпретации (мировой контекст 
и отечественный опыт)   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14
«Поэтический субъект» или «лирический герой»? К истории 
терминов и понятий  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23
По ту сторону риторики. Русская поэзия на переломе 
XX и XXI веков . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 34
Ощущение жанра. Роль рассказа в развитии 
отечественной прозы   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39
Три заметки о литературной критике . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66

II. Personalia

Поэзия и личность Блока в трактовке Андрея Белого 
и русских формалистов   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
Айги и Блок. Эскиз к теме   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84
«Эта муза…» Блок и Высоцкий — на фоне Пушкина   . . . . . . . . . . . . . . . 87
Соотношение поэтики Хлебникова и его биографии . . . . . . . . . . . . . . . 92
Великолепное презренье. Булгаковское остроумие 
как феномен русского языка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96
Поэтография Михаила Панова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99
Какой Солженицын нам нужен. Заметки современника . . . . . . . . . . . 104
Вкус терцовки. Об Андрее Синявском . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114
Три классика авторской песни. Их место в истории 
литературы и в истории страны   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 120
Комическое в поэзии Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, 
Александра Галича   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 130
Шукшин и Высоцкий. Мифология и реальность   . . . . . . . . . . . . . . . . . 137
Живое слово Геннадия Айги   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 146
Личность и прием. Довлатов, Бродский, Соснора . . . . . . . . . . . . . . . . . 152

3

Книга книг. «Верховный Час» в судьбе поэта Виктора Сосноры   . . . . 163
Наш Попов   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
Будетлянка и архаист. Две поэзии XXI века   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175
Будущее — уже сейчас (о книге Наталии Азаровой 
«Соло равенства») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 186
Сын советского века (о книге Дмитрия Быкова 
«Советская литература»). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190

III. Эссеистика

Родники мои серебряные... Ровно сто лет назад писались стихи 
для нынешнего читателя   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 196
Роман русского литератора с итальянским языком 
(академическое эссе)   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201
Астроумие. Питерская смеховая культура глазами москвича   . . . . . . . 207
Без оглядки на Полину Виардо  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 210
Книга о писателе как жанр. Заметки практика   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 219
Пишем для человека  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 223

П р и м е ч а н и я  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227

И м е н н о й  у ка з а т е л ь  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 232

МЕДИЙНЫЙ СТАТУС ЛИТЕРАТУРЫ

Книга посвящена исследованию одной из центральных проблем 
современного культурного сознания — проблеме писательской личности в информационном пространстве.
Здесь последовательно разворачивается литературоведческая концепция взаимосвязи между личностью художника и его доминантным 
творческим приемом, идея онтологической эквивалентности поэтики 
и биографии писателя.
Эта концепция вызрела у меня по ходу написания книг о Пушкине, 
Блоке и Высоцком для серии «Жизнь замечательных людей» и развивалась в статьях о ряде писателей ХХ в. Мое внимание привлекали мастера, для которых художественное и жизненное творчество — единый 
процесс. Это поэты Велимир Хлебников, Булат Окуджава, Александр 
Галич, Геннадий Айги, Виктор Соснора, Иосиф Бродский, прозаики 
Михаил Булгаков, Александр Солженицын, Андрей Синявский (Абрам 
Терц), Василий Шукшин, Валерий Попов, Сергей Довлатов. Нашлось 
здесь место и для такой нестандартной личности, как Михаил Панов — 
лингвист, литературовед и поэт, ставший героем моей повести «По ту 
сторону успеха».
Следя за современной русской поэзией, я обнаружил в ней два полюса — радикального новаторства (представленного Наталией Азаровой) и публицистической традиционности (явленной в стиховой работе 
Дмитрия Быкова). Ни в чем не похожих друг на друга поэтов объединяет 
яркая выраженность личностного начала. Личностное же начало тесным 
образом связано с такой новой категорией гуманитарного мышления, 
как медийность.
Медийность, согласно мысли, высказанной Е. Л. Вартановой, 
есть «обращенность». И писатель в нынешней культурной ситуации 
обращается к читателю не только текстами, и всей своей судьбой, 
всей своей неповторимой личностью. Медийными фигурами становятся классики. Дни рождения Пушкина, Блока, Высоцкого, годовщины их смерти неизменно вызывают всплеск медийного внимания, 
причем жадный читательский интерес в равной мере распространяется на поэтические тексты и на мельчайшие подробности земного 
бытия поэтов. Стихи пробуждают интерес к биографиям, а биографии — к стихам.

«Литературная медиаперсона» (или «медийная личность») — понятие новое и в какой-то мере условное. Оно близко к термину «литературная личность», введенному Ю. Н. Тыняновым. Случается, что новые 
термины переносятся из современности на былые эпохи. Так, выражение «лирический герой» возникло в связи с поэзией Блока, а потом 
было применено к Пушкину и Лермонтову. А «медиаперсонами» историки русской литературы и журналистики уже именуют порой авторов 
XVIII в. — И. А. Крылова и Н. И. Новикова.
Современная культурная ситуация ставит вопрос о медийном 
статусе художественной словесности как таковой. Вижу свой долг 
как литературоведа, критика, прозаика и журналиста в последовательном отстаивании этого статуса, призываю коллег повышать уровень медийности нашей работы, отважнее обращаться к реальному 
читателю.
Настоящая монография итожит более чем сорокалетний путь автора в литературной и научной периодике, представленный ранее в книгах «Диалог» (1986), «Заскок» (1997), «Роман с литературой» (2007).

I
ТЕОРИЯ

ПОЭТИКА И БИОГРАФИЯ ПИСАТЕЛЯ 
К постановке проблемы

Тынянов говорил, что бывают исследования,
которые при правильном наблюдении фактов
приводят к неправильным результатам, — и
бывают такие, которые при неправильном
наблюдении фактов приводят к правильным
результатам.
Лидия Гинзбург

С чего начался ХХI век в русской литературе?

Современная русская словесность живет по просроченному паспорту. Поэты в большинстве своем продолжают писать стихи по эстетическим канонам XX века, так же «прошловечен» наш прозаический 
мейнстрим.
Но есть, однако, в литературном процессе начавшегося столетия 
одна новая и выразительная особенность — биографический бум. Интенсивно пишутся и издаются писательские биографии, причем авторами их часто выступают не просто литературоведы, но люди «творческой 
складки» (пользуясь пастернаковской формулой), решающие исследовательскую задачу с привлечением образно-экспрессивных, стилистических и композиционных средств, адресующихся к тому же широкому 
читателю, для которого творили «персонажи» их книг.
«Настоящий двадцать первый век» (перефразируя Ахматову) начался у нас именно в биографической сфере, главным образом в книгах, 
выходящих в серии «Жизнь замечательных людей». Примечательно, что 
именно 2001 г. ознаменовался в «ЖЗЛ» выходом книг «Розанов» (автор — А. Н. Николюкин) и «Набоков» (автор — А. М. Зверев). Два ключевых и «культовых» писателя ХХ в. Еще тридцать лет назад книги о них, 
да еще в такой массовой серии, были бы немыслимы. 
Вообще до наступления перестройки и гласности с биографиями 
писателей ХХ в. было туго. Всякий биограф был заведомо стреножен 
политической цензурой. В предисловии к изданию Мандельштама 
в советское время писали, что в 1930-е годы его творческий путь обрывается, а каким образом — не уточнялось. Ну а книг о Гумилеве или 
Ходасевиче и быть не могло, поскольку сами имена этих поэтов были 
неупоминаемы.

И еще одно ограничение (которое не преодолено до сих пор) — это 
ханжеская стыдливость: писатель должен быть «политически грамотен» 
и «морально устойчив», как писали в советских характеристиках. Никаких любовных вольностей! Никакой богемности и жизнетворчества, без 
коих литература модернизма просто немыслима. А многие книги про 
классиков XIX в. безнадежно устарели потому, что герои там втиснуты 
в прокрустово ложе: все как один борются с самодержавием и крепостничеством, мечтают о революции, а с представителями «народа» находятся в отношениях сугубо платонических. В этом смысле советский канон расходился и с западным биографическим форматом, и со здравым 
смыслом. 
В общем, для создания писательских биографий созрели возможности, и союз литературы и филологии ими неплохо воспользовался. Среди тех, кто ускорял этот процесс еще в минувшем столетии, были ведущие достоеведы: Игорь Волгин, Юрий Карякин, Людмила Сараскина, 
которые окончательно дезавуировали советский миф об «архискверном» 
и «реакционном» Достоевском. Из работ, вышедших недавно, хочется 
отметить книги Бориса Тихомирова. 
С начала нового века и тысячелетия «процесс пошел» в «ЖЗЛ». 
И прежде всего это были биографии ведущих писателей ХХ в. Успех имели такие книги, как «Пастернак» Дмитрия Быкова, «Мандельштам» Олега Лекманова, «Михаил Кузмин» Николая Богомолова и Джона Малмстада, «Даниил Хармс» Александра Кобринского, «Иосиф Бродский» 
Льва Лосева, «Солженицын» Людмилы Сараскиной, «Максим Горький» 
Павла Басинского, «Катаев» Сергея Шаргунова. Целых шесть книг о писателях ХХ в. написал и выпустил Алексей Варламов — об Алексее Толстом, Булгакове, Платонове, Пришвине, Грине и Шукшине.
Как специалист по истории авторской песни не могу не припомнить 
биографии ее признанных классиков: «Булат Окуджава» Дмитрия Быкова, «Визбор» Анатолия Кулагина, «Высоцкий» автора этих строк. Сразу 
бросается в глаза отсутствие здесь Александра Галича. Очевидно, это вопрос времени. Те же книги о Галиче, что вышли в других издательствах, 
к сожалению, отмечены невысоким литературным качеством, и колоритная личность Галича в них совершенно не видна.
С недавних пор «ЖЗЛ» выпускает не только большую, но и малую 
серию. Здесь особенно отличился Валерий Попов, чья книга о Довлатове вызвала большие споры, после чего известный прозаик написал еще 
и «большие» книги о Лихачеве и Зощенко, продолжая разрабатывать 
«петербургский» текст русской литературы, так сказать, «в лицах».
В малой серии начали выходить и компактные книги о классиках, 
уже «охваченных» большой серией. Такова книга Анны Сергеевой-Клятис «Пастернак», альтернативная по отношению к быковской книге. 
Возникает творческая конкуренция, думается, плодотворная.

У малой серии есть и жанрово-композиционное отличие от большой. 
Если большая книга дает весь сюжет жизненной и творческой судьбы писателя, то малая — ее фабулу, то есть совокупность главных событий в их 
временной и причинно-следственной связи. Именно такую задачу ставил 
я перед собой, когда взялся за написание книжки «Пушкин» для малой 
серии. Соперничество с имеющимся в большой серии обширным двухтомником Ариадны Тырковой-Вильямс не входило в задачу. Хотелось 
вычленить в судьбе Пушкина фабульную основу, а главные пушкинские 
произведения показать не как «тексты», а как события жизни автора. 
В принципе возможно появление таких же кратких, «фабульных» книг 
о Достоевском, Чехове, Булгакове. Только что вышла компактная и динамичная книга Павла Басинского «Лев Толстой — свободный человек», 
дающая читателю возможность вжиться в судьбу литературного гиганта, 
ощутить с ним личностное равенство.
В перспективе мне видится структурно-типологический анализ писательских биографий как способ включения этих «фабул» в большой 
и многогранный сюжет, именуемый историей русской литературы. 

Личность и прием. Рабочая гипотеза

«Если наука о литературе хочет стать наукой, она принуждается признать “прием” своим единственным “героем”»1, — писал Роман Якобсон 
в 1921 г. С тех пор прошло почти сто лет, но почему-то научная история 
русской литературы как история приемов не сложилась.
Не сложилась единая история литературы и после того, как на роль 
главного героя вместо Приема был предложен Знак. Структурно-семиотический подход уже ушел в прошлое, причем он оказался менее близким к своему предмету, менее специфичным, чем «формальный» метод. 
«Искусство как прием» (по В. Б. Шкловскому) — модель более эффективная в эвристическом смысле, чем модель «искусство как знаковая 
система». Знаковость — фактор не эстетический, не конструктивный, 
а «материальный».
Фетишистическая вера в семиотику неизменно приводит к тому, что 
исследуется не литература, а ее материал: фактический, идейный, культурный и т.п.
Примечательно, что создатели «формального метода» в своем индивидуальном литературном развитии двигались от преимущественного 
внимания к «текстам» в сторону постижения писательских личностей. 
Ю. Н. Тынянов осуществлял это в романной форме (Кюхельбекер, 
Грибоедов, Пушкин), В. Б. Шкловский — в форме эссеистического 
био графического повествования («О Маяковском», «Лев Толстой»). 
Сходна и эволюция Ю. М. Лотмана как литератора: от семиотического разбора текстов — к «роману-реконструкции» «Сотворение Карам

зина» — книге, в основу которой положена, в общем, художественная 
образно-метафорическая концепция: Карамзин как творец собственной личности.
Не означает ли все это, что основу литературной истории стоит искать на пересечении художественного приема и творческой личности?
Чтобы сделать прием реальным «героем» литературной истории, 
согласно Р. Якобсону, считаю плодотворным обращение к понятию доминанты в том виде, в котором оно разработано формальной школой 
и сформулировано тем же Р. Якобсоном: «Если эстетическая функция 
является доминантой словесного сообщения, то тогда в этом сообщении 
могут быть использованы многие приемы экспрессивного языка, однако 
в этом случае они будут подчинены определяющей функции произведения, т.е. трансформированы доминантой»2. 
Предлагаю следующую рабочую гипотезу.
В системе художественных приемов поэта присутствует доминантный прием, подчиняющий себе остальные приемы и представленный 
на всех уровнях текста. Этот главный прием координируется с личностью поэта в двух аспектах: он соотносим с психологической доминантой автора и находит соответствие в его биографии. 
При этом отношения между приемом и личностью, поэтикой и биографией видятся мне не как обусловленность одного фактора другим, 
а как их равноправное взаимодействие, их онтологическая эквивалентность. В этом принципиальное отличие выдвигаемого научного проекта 
от «биографического метода» де Сент-Бёва или Д. Н. Овсянико-Куликовского. И для французского эссеиста, и для российского академика 
доминантой была психология, а имманентно-эстетический фактор ими 
отрефлектирован не был. Системное изучение имманентно-эстетического фактора стало возможным только после ОПОЯЗа с его антитезой 
«материал — прием» и М. М. Бахтина с его противопоставлением «материал — эстетический объект». Сегодня сходство идей ОПОЯЗа и идей 
Бахтина актуальнее различий между ними. Глядя с опоязовско-бахтинской метапозиции, «биографический метод» следует отнести к «материальной эстетике».
Используя математический знак эквивалентности ~ (тильда), предлагаю следующие схемы: 

ПРИЕМ ~ ЛИЧНОСТЬ
и
ПОЭТИКА ~ БИОГРАФИЯ 

Как всякая рабочая гипотеза, высказанное выше положение нуждается в основательной проверке на конкретном материале. Для начала это 
выявление индивидуальных доминантных приемов («сверхприемов») 

разных прозаиков и поэтов и соотнесение их с личностями и судьбами 
этих мастеров. Затем, по-видимому, потребуется разработка типологии 
приемов и доминант, а также типологии творческих личностей и типологии литературных судеб. Типология личностей и судеб — предмет, 
выходящий за пределы традиционного литературоведения. Здесь необходим междисциплинарный подход, привлечение психологии, этики, 
философии. Одной из таких дисциплин может стать и собственно литература как способ осмысления писательской личности и сюжетного 
претворения писательской биографии.
«Совсем не так велика пропасть между методами науки и искусства»3 — эти слова Ю. Н. Тынянова сохраняют актуальность и дают творчески-исследовательский стимул. 

Антропологическая бесповоротность, 
или HOMO TU ES — HOMO EGO SUM

Веха XX/XXI, переход из века в век ознаменован «антропологическим поворотом», о котором все чаще говорят сегодня гуманитарии4. 
При этом, отметим, можно указать два аспекта названного «тренда». Существует антропология коллективного сознания, которая находит отражение в художественной литературе и искусстве: эта исследовательская 
сфера широко представлена на страницах журнала «Новое литературное 
обозрение». И существует антропология творческой индивидуальности. 
Человек пишущий, homo scribens интересен как объект исследования 
и сам по себе, и как выразительный представитель породы homo sapiens. 
«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» — эти ставшие хрестоматийной цитатой 
слова Достоевского из письма к брату можно применить не только как 
ключ к интерпретации литературных произведений, но и к личностям их 
творцов.
Исследование доминантного приема писателя в соотношении с его 
судьбой — это всякий раз приближение к той вечной тайне, о которой 
говорил молодой Достоевский. И здесь возможно встречное движение: 
от личности (сульбы) к приему (поэтике) — и наоборот.
Биографический дискурс сопряжен с двумя неплодотворными крайностями — одна сакрализация героя и коленопреклоненное к нему отношение. Другая — бытовое дезавуирование прославленного писателя, рассказ о его житейском поведении в заниженно-вульгарном тоне 
(что делается в желтой прессе, а также в книгах типа «Анти-Ахматова» 
и «Другой Пастернак»).
Гармоничную ситуацию я вижу в диалогическом обращении биографа к герою как к равному (не по таланту, конечно, но в человеческом