Педиатрическая фармакология, 2014, том 11, № 3

Детская смертность в Императорском 
Московском воспитательном доме: 
реальность и мифы

Редакционная статья

А.А. Баранов1, 2, В.Ю. Альбицкий1, С.А. Шер1 

1 Научный центр здоровья детей, Москва, Российская Федерация
2 Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова, Российская Федерация
3 Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н.И. Пирогова, Москва

Статья посвящена проблеме детской смертности в Императорском Московском воспитательном доме, созданном 1 сентября 1763 г. по Указу императрицы Екатерины II. Авторы представляют результаты анализа медикостатистических данных и дают не только объективную оценку деятельности медицинской службы Московского воспитательного дома, но и возможность понять, какую роль — позитивную или негативную — играл Дом в сохранении 
жизни детей. Приведенные данные не согласуются с мифом о том, что Воспитательный дом являлся «фабрикой ангелов». Несмотря на проблему высокой детской смертности в период функционирования Московского воспитательного 
дома, его врачам удалось сохранить сотни тысяч жизней обреченных на гибель детей. Забота о бедных младенцах, 
сбережение их жизни сыграло большую роль в развитии медицинской помощи и социального обеспечения детского 
населения России.
Ключевые слова: Императорский Московский воспитательный дом, младенческая смертность, «фабрика ангелов», 
сохранение жизни детей.

(Педиатрическая фармакология. 2014; 11 (3): 9–14)

Pediatric Mortality at the Moscow Imperial Orphanage: 
Reality and Myths

A.A. Baranov1, 2, V.Y. Albitskiy1, S.A. Sher1

1 Scientific Center of Children’s Health, Moscow, Russian Federation
2 Sechenov First Moscow State Medical University, Russian Federation
3 Pirogov Russian National Medical Research University

The article is dedicated to the issue of pediatric mortality at the Moscow Imperial Orphanage founded on September 1, 1763, by decree 
of Empress Catherine II. The authors present results of an analysis of medical statistical data and give an objective assessment of 
the medical service provided by the Moscow Orphanage in order to understand the positive or the negative role of the Orphanage in 
the preservation of children’s lives. The stated data do not confirm a myth of the Orphanage being a “factory of angels”. Despite 
high pediatric mortality observed in the active period of the Moscow Imperial Orphanage, the doctors succeeded in saving hundreds 
of thousands of the children left for dead. The care of poor infants and preservation of their lives played an important role in the 
development of medical care and social welfare of the pediatric population of Russia.
Key words: Moscow Imperial Orphanage, infantile mortality, “factory of angels”, preservation of children’s lives.

(Pediatricheskaya farmakologiya — Pediatric pharmacology. 2014; 11 (3): 9–14)

Контактная информация:
Шер Стелла Абельевна, кандидат медицинских наук, старший научный сотрудник отдела социальной педиатрии ФГБУ «НЦЗД»
Адрес: 119991, Москва, Ломоносовский проспект, д. 2, стр. 1,  тел.: (915) 438-69-14;  e-mail: anastel@mail.ru; embryotox@nczd.ru
Статья поступила: 27.02.2014 г.,  принята к печати: 14.05.2014 г.

В середине XVIII столетия в России стала очевидной 
нехватка населения для освоения огромных территорий. 
Убыль населения во многом была обусловлена высокой 
детской смертностью, к проблеме которой внимание 
государственных деятелей привлек М. В. Ломоносов, 
предложивший ряд мер по охране младенчества, борьбе по снижению болезней новорожденных и смертности среди младенцев. Вопросы сохранения жизни 
младенцев волновали и выдающегося государственного деятеля И. И. Бецкого, предложившего проект 

Воспитательного дома. Первого сентября 1763 г. императрица Екатерина II подписала Манифест об учреждении в Москве «Сиропитального дома» с госпиталем 
для сохранения жизни в бедности рожденных младенцев и неимущих родильниц, вошедшего в историю как 
Императорский Московский воспитательный дом, объявленный государственным учреждением. Перед заведением были поставлены такие задачи: «спасать жизнь, 
укреплять здоровье и образовывать душу благонравную, ибо одно без другого быть не может»1.

1 
Генеральный план Императорского Воспитательного для приносимых детей дома и госпиталя для бедных родильниц в Москве 
(1763–1767 гг.). СПб., 1889. С. XXII. 

Редакционная статья

Достоверные сведения о младенческой смертности 
в России появились только со второй половины XIХ века. 
По данным академика К. Германа, в стране из 1000 новорожденных мальчиков лишь около 555 достигали шестилетнего возраста [1]. В. Снегирёв (1867) установил, что 
в России в 1859–1866 гг. среди всех умерших 31,4% 
составляли дети первого года жизни [2].
В конце XIX — начале XX вв. Россия устойчиво занимала первое место среди европейских стран по уровню 
детской смертности. По данным П. И. Куркина, изучавшего смертность детей на первом году жизни в европейской 
части России в период 1867–1911 гг., средние показатели детской смертности составляли 26–27%, при этом 
в благополучные годы она не опускалась ниже 23–24%, 
в тяжелые годы — поднималась до 30% и выше [3].
В период с 1907 по 1911 г. детская смертность 
в стране была в 2 раза выше, чем в Англии, и в 3 раза 
выше, чем в Швеции или Норвегии [4].
В связи с этим проблема детской смертности не оставляла безразличными ни врачебную общественность, 
ни властные структуры.
В Указе Правительствующему Сенату России от 31 мая 
1913 г. говорилось, что «наблюдаемая в Империи высокая детская смертность и болезненность детей, особенно 
в младенческом возрасте, наносит вред Государству, 
уменьшая население количественно и ослабляя его физические качества» [5].
Анализируя причины громадной детской смертности 
в России, знаменитый детский врач Н. П. Гундобин (1906) 
писал: «Только от трех наиболее распространенных болезней, как корь, скарлатина, дифтерит, Петербург теряет каждый год более 2000 детей»2. Он также отмечал, что кроме 
плохого санитарного состояния города и невежества населения «причиной высокой детской смертности в крупных 
центрах служат теснота и скученность, недостаточная забота об устройстве квартир для бедного класса». Дети погибали в переполненных больницах от дальнейшего распространения инфекций, поэтому Санкт-Петербургскую больницу 
нередко в печати называли «фабрикой ангелов» [6].
Особенно высокой детская смертность регистрировалась в Воспитательных домах. Этот неоспоримый факт 
привлекал пристальное внимание как современников, так 
и последующих историков, изучавших проблему охраны здоровья детей в Имперской России. Фактически четкого, научно обоснованного представления об истинном положении 
со смертностью младенцев в учреждениях, созданных для 
сохранения их жизни, не имеется до настоящего времени.
Каковы же были причины высокой смертности среди 
питомцев Московского воспитательного дома? Анализируя 
главные причины детской смертности, прежде всего следует отметить, говоря современным языком, антенатальный 
фактор. Младенцы, принимаемые в Дом, были «сложения 
слабого, золотушного, истощенного и не содержали в себе 
жизненной силы». Такой контингент детей представлял 
собой высокую группу риска по детской заболеваемости 

и смертности. Ситуацию усугубляли «отсутствие нравственного спокойствия, боязнь и прочие обстоятельства, под 
влиянием которых происходило зачатие матери, а иногда 
и насилие, внутреннее борение и действие скрытой страсти, наконец, сам процесс рождения в бедном сословии 
без всякого содействия врача…»3.
Вторая важная причина высокой заболеваемости 
и смертности младенцев заключалась в недостатке кормилиц и, следовательно, в переводе детей на искусственное вскармливание, отрицательная роль которого для 
детского организма была хорошо известна. С данной 
проблемой столкнулись уже в 1764 г. — в первый год 
приема детей в Дом: на 523 ребенка приходилось всего 
35 кормилиц. Земский врач Н. Ф. Михайлов указывал 
на факт «почти постоянного и чувствительного недостатка кормилиц вообще и в частности с хорошим молоком». 
Дети хронически голодали, так как «никакими премиями 
и льготами невозможно в летнюю рабочую пору привлечь 
в Воспитательный дом надлежащего количества кормилиц» [7]. Дефицит кормилиц в той или иной степени сопровождал деятельность Москов ского воспитательного дома 
на протяжении всей его истории.
Третья ведущая причина, приводившая к высокому 
уровню детской заболеваемости и смертности, своим происхождением была обязана огромной скученности питомцев. Первоначально предполагалось, что в Воспитательном 
доме будет 500 детей, однако в действительности в воспитательных домах Петербурга и Москвы насчитывался 
«двойной и даже тройной комплект детей против установленной гигиеною нормы»4. В грудных отделениях пребывало 1500 и более младенцев с кормилицами, няньками 
и прочей прислугой. Грудные отделения могли размещать 
в своих палатах более или менее удовлетворительно только до 900 младенцев, превышение этого числа влекло 
за собой повышенную заболеваемость и смертность. Все 
это способствовало быстрому инфицированию младенцев 
корью, дифтерией, скарлатиной и другими распространенными тогда детскими инфекциями. Следует учитывать 
и отсутствие в то время должных знаний по этиологии, 
патогенезу, лечебно-профилактическим мероприятиям 
инфекционных заболеваний.
Одной из причин неблагополучия в здоровье питомцев являлось отсутствие индивидуального ухода за младенцами в условиях Воспитательного дома.
Важной причиной, оказывавшей крайне негативное 
влияние на уровень младенческой смертности, был так 
называемый «питомнический промысел».
Столичные воспитательные дома были переполнены 
подкинутыми и отказными младенцами, поэтому здоровых малышей, подержав 2–3 недели в приюте, отдавали 
за плату 3–4 рубля в месяц на воспитание крестьянкам, в основном тем, у кого были коровы. Каждому 
ребенку выдавали минимальный набор детских вещичек 
и вешали на шею запломбированную костяную пластинку, где был указан его номер и год, когда его принесли. 

2 
Гундобин Н.П. Детская смертность в России и меры борьбы с нею. СПб. 1906. С. 14.

3 
История Воспитательных домов в Петербурге и Москве. Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских 
при Московском университете. 1860. Кн. 2. С. 141–142.

4 
Гундобин Н.П. Детская смертность в России и меры борьбы с нею. СПб. 1906. 31 с.

ПЕДИАТРИЧЕСКАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ /2014/ ТОМ 11/ № 3

Молочный, а следовательно и питомнический промысел 
был в основном уделом «чухонцев» (так до революции 
называли эстонцев и карело-финнов, живших в окрестностях Петербурга). Русские крестьяне называли этот 
промысел «производством ангелов», настолько высока 
была младенческая смертность.
Среди второстепенных причин, способствующих поддержанию высокого уровня смертности среди питомцев, 
следует назвать архитектуру самих зданий — массивные, многоэтажные постройки с центральным узким 
коридором, а также не совсем удовлетворительное 
санитарно-гигиеническое состояние местности, где 
располагался Воспитательный дом. Рельеф местности 
(к построенному в низине Воспитательному дому стекали насыщенные нечистотами почвенные воды из реки 
Яузы) и находившийся поблизости загрязненный район 
Москвы (Мясницкая улица с Хитровым рынком и Яузский 
бульвар с ночлежными домами — одни из самых грязных мест в городе) усугубляли положение, что не могло 
не отразиться на повышенной заболеваемости и смертности детей [8, 9].
К причинам, способствовавшим повышенной детской 
заболеваемости и смертности, дореволюционные авторы относили также «суровый русский климат». Зимой, 
во время сильных морозов, нередко «младенцы при 
доставке в Воспитательный дом или, наоборот, при перевозке их в деревни для дальнейшего вскармливания 
оказывались совершенно замерзшими, простужались 
и спустя несколько дней погибали» [10].
Наиболее значительные, запредельные уровни смертности младенцев отмечались в первые годы функционирования Московского воспитательного дома, когда он еще 
строился, становился на ноги, а также в экстремальные 
периоды времени — в годы эпидемий, войн, голода.
В 1764 г., когда только состоялась закладка фундамента первого корпуса Воспитательного дома, детей 
принимали в здание на Солянке, приспособленное для 
временного приема незаконнорожденных. Из 523 принятых младенцев 424 умерли, то есть смертность составила 81,1% [11]. Этот высокий показатель стал одним 
из главных аргументов в создании мифа о том, что императорские воспитательные дома являлись «фабриками 
ангелов», «морилками», для авторов из дореволюционной 
России, и учреждениями «циничной» буржуазной благотворительности — для советских историков. Однако, это 
не соответствовало действительности.
Существовали два разноречивых мнения о воспитательных домах. С нашей точки зрения, эту ситуацию весьма 
точно выразил М. Соколовский. Одни авторы «отличались 
пристрастностью взглядов, отзывались о воспитательных 
домах в России весьма нелестно, другие — чересчур восторженно. «…» Крайние меры не вполне справедливы; 
они дышат той прямолинейностью взглядов, каковые 
не могут иметь места в приложении к общественным 
вопросам. «…» В деятельности воспитательных домов 
были и темные стороны, безусловно, оправдывавшиеся 
сложностью самого дела, и светлые, выкупавшие с лихвой недостатки этих домов» [12]. Подтверждением справедливости этих слов является наличие опубликованных 
в разные годы статей как положительного, так отрица
тельного, критического содержания о функционировании 
Московского воспитательного дома.
Цель нашей статьи — попытаться провести анализ 
медико-статистических данных и дать объективную оценку деятельности медицинской службы Московского воспитательного дома, понять, какую роль — позитивную или 
негативную — играл Дом в сохранении жизни детей.
Как будет сказано ниже, истинная ситуация не согласуется с мнением отдельных земских врачей и историков медицины о том, что столичные воспитательные 
дома не справлялись с возложенной на них задачей 
сохранения жизни младенцев. Зачастую указанные 
обвинения в адрес воспитательных домов носили явно 
заказной, идеологический характер. В пользу такого 
утверждения свидетельствует следующий яркий пример. 
В книге Э. М. Конюс «Пути развития советской охраны 
материнства и младенчеств (1917–1940)» приводятся 
данные об уровне смертности детей в Московском 
воспитательном доме в 1907 г., составлявшем 40%. 
При этом автор утверждает, что в действительности 
смертность воспитанников в Доме была в 2 раза 
выше, и в подтверждение своих слов приводит цифры 
из публикации главного врача Московского воспитательного дома Н. Ф. Миллера (смертность доходила 
до 81%), позабыв при этом указать, что эти данные 
касались XVIII века, когда в Москве свирепствовала 
эпидемия натуральной оспы, и еще не были построены 
корпуса Воспитательного дома [13].
Кроме того, Э. М. Конюс пишет, что многие исследователи оспаривали официальные данные по смертности 
в воспитательных домах. Она ссылается на земских врачей 
Михайлова, Зачека, Радулевича, которые, с ее слов, сообщали в своих докладах на Пироговских съездах, что смертность в Московском воспитательном доме доходила до 80%, 
то есть превосходила цифры официальных отчетов вдвое.
Мы нашли работу Н. Ф. Михайлова и убедились в некотором несоответствии данных, приведенных Э. М. Конюс. 
По сведениям Н. Ф. Михайлова, работавшего в Рузском 
уезде Московской губернии, в Московском воспитательном доме в 1877–1879 гг. смертность составляла 40%. 
А вот действительно чрезвычайно высокий уровень смертности (88%) регистрировался у детей с врожденным сифилисом, составлявших 3,5% контингента воспитанников [7].
Наши исследования медицинских отчетов Московского воспитательного дома за тот же период 1877–
1879 гг. показали, что в 1877 г. смертность составляла 
20,8%, в 1878 г. — 23,4%, в 1879 г. — 28,6% [14]. Хотим 
заметить, что данные Н. Ф. Михайлова также не совсем 
точно отражают показатели смертности среди питомцев 
в указанный период времени.
Другой автор И. М. Радецкий (1894), критически отзываясь о деятельности воспитательных домов, приводит 
показатели смертности детей, которые действительно 
были ужасающими в первые годы функционирования 
учреждений, но он не указывает, что в это время была 
эпидемия натуральной оспы. Автор подчеркивал, что 
за 100 лет со времени открытия Московского воспитательного дома в нем умерло 116 505 младенцев. 
Однако, если учесть, что за эти годы было принято 
468 987 детей, то относительная величина составит 

Редакционная статья

24,8%, то есть в пределах средней величины детской 
смертности по стране.
И. М. Радецкий указывал также, что летом 1888 г. 
смертность детей в Московском воспитательном доме 
дошла до 60% [15]. Однако летние скачки младенческой 
смертности были известным фактом в России, особенно в сельской местности, где большинство крестьянок 
в период полевых работ вынужденно отнимали детей 
от груди (А. А. Баранов, В. Ю. Альбицкий, 2009) [2].
Анализ медицинского отчета Московского воспитательного дома за 1888 г. показал, что смертность в тот 
год действительно поднялась до 43,17%, что было связано «как со значительным увеличением приноса детей, 
постоянным переполнением палат», так и с громадным 
недостатком кормилиц, который достигал гораздо более 
высокой цифры, чем в предыдущие годы». Из всех принесенных в тот год детей «1/4 поступили больными, 
очень слабыми и недоношенными» и «имели все задатки 
на скорую смерть, так как были нежизнеспособны или 
одержимы сифилисом». В летние месяцы переполнение 
отделений было наибольшим, поскольку из-за занятости 
на сельскохозяйственных работах деревенские кормилицы не брали питомцев: соответственно, раннее введение 
прикорма часто приводило к развитию тяжелых энтеритов с летальным исходом.
Доктор Н. Н. Гинзбург (1904), изучавший проблемы призрения подкидышей в России, утверждал, что в 
Московском воспитательном доме из 40 600 принесенных за 33 года детей к началу 1797 г. в живых состояло 
всего 4711, что составляло 11%, остальные 89% умерли 
или пропали без вести [16]. Аналогичные данные представлены иностранными авторами J. Russell и R. Cohn 
(2012), которые приводят цифры чрезвычайно высокой смертности среди младенцев: за годы правления 
Екатерины II с 1764 по 1797 гг. из 40 996 принятых в Дом 
детей 35 309, или 87%, умерли [17].
По нашим подсчетам, на основании данных, взятых 
из медицинских отчетов Московского воспитательного 
дома, «Материалов для истории Московского воспитательного дома», ведомостей в историческом очерке 
о Воспитательном доме В. Красуского, статистических 

данных доктора В. И. Лебедева, опубликовавшего результаты своих исследований в «Известиях Московской 
Городской Думы» в 1896 г., эти показатели детской 
смертности абсолютно не соответствуют действительности. С 1764 по 1797 г. было принято 41 123 ребенка, 
из них умерло 12 307, или 29,9%, в живых осталось 
28 816, или 70,1%.
Таким образом, авторы не совсем корректно говорят 
об общем высоком уровне детской смертности, а приводят, вероятно, данные о смертности недоношенных 
младенцев и с сифилисом, не ссылаясь на конкретные 
медико-статистические показатели. Повторяется миф 
об экстремальном уровне смертности в Московском воспитательном доме. Истинная картина уровня детской 
смертности в Императорском Московском воспитательном доме была следующей.
Уже в 1771–1773 гг., когда в Москве свирепствовала эпидемия чумы, и питомцы размещались в первых 
выстроенных зданиях Воспитательного дома, ни один 
ребенок от чумы не умер. Младенческая смертность в эти 
годы составляла 40–45%. Через десять лет после открытия Дома, в 1774 г., смертность составила 24,5%. Во время Отечественной войны 1812 г. показатели детской 
смертности были повышены до 54,2%, а вновь их удалось 
снизить лишь к 1821 г. — до 25,7% [18, 19].
По данным главного доктора Московского воспитательного дома А. И. Блументаля, с 1829 по 1856 г. смертность грудных детей колебалась от 19,3 до 22,8%.
В 1857 г. в Московском воспитательном доме отмечалось повышение смертности среди грудных детей 
до 32,1%. Высокую смертность А. И. Блументаль объяснял «убийственным» для грудных детей Воспитательного 
дома недостатком кормилиц, достигшим «ужасной» цифры — 499 — в тот год. Это означало, что «998 детей 
подверглись последствиям недостатка питания». Вдумчи вый и анализирующий доктор А. И. Блументаль отмечал в Московском воспитательном доме значительные колебания детской смертности, поэтому об этих 
показателях нельзя судить по какому-либо одному году 
или месяцу. Согласно его анализу, смертность детей 
в Императорском Московском воспитательном доме 
в среднем всего на 6–8% превосходила среднюю смертность законных детей в Москве [20].
Указанные цифры не противоречат результатам нашего анализа, представленного в табл. 1, из которого следует, 
что во второй половине XIX столетия младенческая смертность в Московском воспитательном доме была в среднем 
только на 5–8% выше, чем в целом по России.
Прослеживая динамику показателей смертности среди питомцев Московского воспитательного дома со времени его открытия до 1914 г., можно четко увидеть 
тенденцию к ее снижению, несмотря на отдельные пики 
в неблагоприятные периоды времени (рис.).
Результаты наших исследований продемонстрировали, что за время своего полуторавекового функционирования (с 1764 по 1914 г.; не удалось найти медицинские 
отчеты за 1915–1917 гг., а скорее всего, их и не составляли) Императорский Московский воспитательный дом 
принял более 1 000 000 детей и сохранил жизнь почти 
800 000, что составило 71,9% (табл. 2).

1764
1789
1814
Годы
1839
1864
1889
1914

90
%

80

70

60

50

40

30

20

10

0

Рис. Динамика показателей смертности (%) среди питомцев 
Московского воспитательного дома за период с 1764 по 1914 г.

ПЕДИАТРИЧЕСКАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ /2014/ ТОМ 11/ № 3

Годы 
по десятилетиям
Принято детей
Умерло детей
Смертность 
по десятилетиям (%)
Число сохраненных 
детских жизней

1774
9457
5217
55,2
4240

1784
12 537
2368
18,9
10 169

1794
13 442
2946
21,9
10 496

1804
21 074
4887
23,2
16 186

1814
30 617
11 452
37,4
29 465

1824
39 179
15 889
40,5
23 290

1834
56 877
10 305
18,1
46 572

1844
71 709
13 745
19,2
57 964

1854
90 184
22 571
25,0
67 613

1864
123 484
30 308
24,5
93 176

1874
114 357
30 901
27,0
83 456

1884
132 106
34 391
25,9
97 715

1894
150 482
50 490
33,5
99 992

1904
114 063
43 399
38,0
70 664

1914
121 565
41 212
34,4
80 353

Итого:
1 101 133
320 081
?
791 351

Таблица 2. Количество принятых, умерших и выживших в Московском воспитательном доме питомцев (1764–1914)

Год
Российская империя 
(на 100 родившихся живыми)5
Московский воспитательный дом 
(на 100 принесенных в Дом)6

1867
24,3
30,6

1868
29,9
30,2

1869
27,5
26,5

1870
24,8
26,9

1871
27,4
22,5

1872
29,5
24,5

1873
262
27,2

1874
26,2
22,9

1875
26,6
28,1

1876
27,8
27,9

1877
26,0
22,3

…
…
…

1880
28,6
23,5

1881
25,2
22,9

1882
30,1
29,0

1883
28,4
29,1

1884
25,4
28,1

1885
27,0
21.0

1886
24,8
31,4

1887
25,6
37,4

1888
25,0
43,2

1889
27,5
44,8

Таблица 1. Младенческая смертность в Российской империи и Императорском Московском воспитательном доме

5 
Баранов А.А., Альбицкий В.Ю. Смертность детского населения России (Тенденции, причины и пути снижения). Вып. 9. Серия 
«Социальная педиатрия». М.: Союз педиатров России. 2009. С. 55.

6 
Красуский В. Краткий исторический очерк Императорского Московского воспитательного дома. 1878. М.: Типография В.Я. Барбей. 
С. 70–73.

Редакционная статья

Другой важной проблемой, стоявшей перед врачами 
Воспитательного дома, являлась высокая младенческая 
смертность среди сельских питомцев, однако, это тема 
отдельного исследования.
Таким образом, приведенные данные не согласуются с мифом о том, что столичные воспитательные дома 
являлись «фабриками ангелов». Это определение можно 
назвать эмоциональным выражением для дореволюционных авторов и идеологическим — для советских.
Несмотря на проблему высокой детской смертности на протяжении всего времени функционирования 
Императорского Московского воспитательного дома, 

его врачам и другим сотрудникам удалось сохранить 
сотни тысяч жизней обреченных на гибель детей. 
Следовательно, следует признать ошибочным мнение 
о несостоятельности деятельности Московского воспитательного дома. Невзирая на недостатки в его работе, 
критику за высокую детскую смертность, отсутствие 
семейного характера в призрении сирот, «питомнический промысел» в сельских округах, следует признать, 
что забота о бедных младенцах, сбережение их жизни 
сыграло большую роль в развитии медицинской помощи и социального обеспечения детского населения 
России.

1. Альбицкий В. Ю. Младенческая смертность в дореволюционной 
России. Нижегородский медицинский журнал. 1994; 3: 131–135.
2.
Баранов А. А., Альбицкий В. Ю. Смертность детского населения России (тенденции, причины и пути снижения). Вып. 3. 
М.: Союз педиатров России. 2009. С. 53–54.
3.
Куркин П. И. Смертность грудных детей. М.: Издательство
Наркомздрава. 1925. 60 с.
4. Антонов А. Н. Смертность грудных и малых детей, ее причины 
и меры борьбы. Л.-М. Государственное медицинское издательство. 1931. 255 с.
5. Устинов А. Н. Первая мысль в России о сохранении рождающихся (Историческая справка). Охрана материнства и младенчества. Петроград: Издание Всероссийского Попечительства 
об охране материнства и младенчества. 1916; 3: 22–27.
6. Гундобин Н. П. Детская смертность в России и меры борьбы 
с нею. СПб. 1906. 31 с.
7. Михайлов Н. Ф. 
Общая 
характеристика 
деятельности 
наших воспитательных домов. М.: Товарищество «Печатня 
С. П. Яковлева». 1887. 21 с.
8. Московский воспитательный дом в современном его положении. Вестник благотворительности. 1898; 12: 66–77.
9. Скворцов И. О болезненности и смертности детей в Императорском Московском воспитательном доме. Сборник сочинений по судебной медицине, судебной психиатрии, медицинской 
полиции, общественной гигиене, эпидемиологии, медицинской 
географии и медицинской статистике, издаваемый Медицинским 
департаментом. СПб. 1876; 2: 135–147.
10.  История Воспитательных домов в Петербурге и Москве.
В кн.: «Чтения в Императорском обществе истории и древ
ностей российских при Московском университете». Кн. 2. 
М.: Университетская типография. 1860. С. 93–160.
11.  Материалы для истории Императорского Московского 
воспитательного дома. Выпуск 1 (3). М.: Типография штаба 
Московского военного округа. 1914. 261 с.
12.  Соколовский М. Екатерина Великая как благотворительница 
(Историко-экономический этюд). СПб.: Вестник благотворительности. 1902; 2: 13–39.
13.  Конюс Э. М. Пути развития советской ОММ (1917–1940).
М. 1954. С. 13–14.
14.  Отчеты по Императорскому Московскому воспитательному дому за 1879 г. М.: Типография быв. А. В. Кудрявцевой. 
1880. 41 с.
15.  Радецкий И. М. Брошенные дети (Материалы к вопросу о подкидышах). СПб. 1894. 53 с.
16.  Гинзбург Н. Н. Призрение подкидышей в России (опыт историко-критической оценки). Из журнала «Трудовая помощь», 
апрель–июнь 1904 г. СПб. 1904. 83 с.
17.  Russell J., Cohn R. Moscow Orphanage. Edinburg, Scotland,
United Kindom: Lennex Corp. 2012. 101 p.
18.  Красуский В. Краткий исторический очерк. М.: Типография 
В. Я. Барбей. 1878. С. 239.
19.  Альбицкий В. Ю., Баранов А. А., Шер С. А. История Научного 
центра здоровья детей Российской академии медицинских наук 
(1763–2013). М.: ПедиатрЪ. 2013. 468 с.
20.  Блументаль А. И. О смертности грудных детей в Императорском Московском воспитательном доме (Из Московской медицинской газеты № 21–22, 1859). М.: Типография Каткова и Ко. 
1859. 32 с.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Современные подходы к организации 
трансляционных исследований

Новые медицинские технологии

А.С. Колбин1, 2, Р.А. Гапешин2, С.М. Малышев2

1  Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. академика 
И.П. Павлова, Российская Федерация
2 Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация

Увеличение дистанции между фундаментальной наукой и клинической медициной может привести к риску снижения 
эффективности медико-биологических исследований. Трансляционные исследования — относительно новая концепция, предполагающая использование фундаментальных разработок непосредственно на практике (от лабораторного 
стола к постели больного) с применением определенной комбинации этапов исследования. В результате обеспечивается комплексная информация о безопасности, действенности и эффективности медицинской технологии. При 
этом общепринятой точки зрения на цели и структуру трансляционных исследований пока не существует. В настоящем 
обзоре проанализированы различные методологические подходы к проблеме трансляционных исследований.
Ключевые слова: трасляционные исследования, лекарственные средства, медицинские технологии.

(Педиатрическая фармакология. 2014; 11 (3): 15–19)

Modern Approaches to the Organization of Translation 
Research

A.S. Kolbin1, 2, R.A. Gapeshin2, S.M. Malyshev2

1 Pavlov First Saint Petersburg State Medical University, Russian Federation
2 Saint Petersburg State University, Russian Federation

The growing distance between fundamental science and clinical medicine may bring risk of decreasing efficacy of biomedical research. 
Translational research is a relatively new concept; it implies application of fundamental research results to practice (from bench to 
bedside) using a specific combination of research stages. As a result, it provides integrated information on safety, effectiveness and 
efficacy of a medical technology. However, there is no generally accepted view on aims and structure of translational research. This 
review presents analysis of different methodological approaches to translational research.
Key words: translational research, drugs, medical technologies.

(Pediatricheskaya farmakologiya — Pediatric pharmacology. 2014; 11 (3): 15–19)

Контактная информация:
Колбин Алексей Сергеевич, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой клинической фармакологии и доказательной 
медицины Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. академика И.П. Павлова; профессор кафедры 
фармакологии медицинского факультета Санкт-Петербургского государственного университета
Адрес: 199106, Санкт-Петербург, Васильевский остров, 21-я линия, д. 8,  тел.: (921) 759-04-49,  e-mail: аlex.kolbin@mail.ru
Статья поступила: 21.03.2014 г.,  принята к печати: 14.05.2014 г.

АКТУАЛЬНОСТЬ 
Согласно мнению ряда экспертов, на фоне внедрения новых медицинских технологий (МТ) наметился разрыв между информацией, накапливающейся 
в результате проведения фундаментальных исследований, и практической медициной. Следует напомнить, что 
при проведении доклинических и клинических исследований экспериментаторы получают так называемую 
действенность, которую и подают при регистрации МТ, 
а уже в условиях клинической практики врачи получают эффективность [1]. Ситуация, при которой данные 
о действенности МТ не переходят в данные об эффективности, описывается в зарубежной литературе как 
«трудности перевода» (lost in translation) [2–4]. Ряд авторов предлагает решить эту проблему радикально, введя 
десятилетний мораторий, к примеру, на предрегистрационные клинические исследования [5]. В течение это
го срока ученые, вероятно, смогут оценить потенциал 
накопленных экспериментальных данных и провести 
соответствующие исследования эффективности, причем 
многократно, в различных популяциях, странах и регионах и т. д. Эксперты выделяют несколько основных причин «трудностей перевода» [6, 7]. К примеру, с одной 
стороны, дизайн предрегистрационных клинических 
исследований может не отвечать условиям, в которых 
реально работают врачи и организаторы; с другой — 
система здравоохранения не всегда достаточно гибко 
реагирует на научные открытия. Для преодоления этого 
«разрыва» предлагается несколько методологических 
подходов [1]. Одним из них является так называемый путь «от лабораторного стола к постели больного» 
(from bench-to-bedside) и подразумевает формирование 
цепочки взаимосвязанных фундаментальных и клинических исследований, спланированных таким образом, 

Новые медицинские технологии

чтобы результаты каждого могли быть сопоставлены 
с данными предыдущего. Подобная преемственность 
требует новых решений в организации, инфраструктуре и компетентности исследователей. В целом такие 
многокомпонентные решения, позволяющие перенести 
результаты фундаментальных исследований в клиническую практику, называют трансляционными [8].
Как уже было сказано выше, одним из компонентов трансляционного исследования (ТИ) является перенос действенности к эффективности. Кроме того, необходимо обеспечить сопоставимость фундаментального 
исследования, дающего представление о механизме действия данной МТ и ее безопасности, с данными предрегистрационных клинических исследований. Наконец, 
ТИ может закончиться анализом последствий внедрения 
МТ в систему здравоохранения и при необходимости 
постановкой новой исследовательской задачи.
Несмотря на то, что понятие о ТИ начало формироваться еще в конце 80-х годов, единый взгляд на проблему, каким образом они должны проводиться и в чем 
их конечная цель, пока еще не сложился [9]. Целью 
настоящего обзора является сравнительный анализ подходов разных авторов к методологии трансляции и ее 
отдельных этапов.

МЕТОДОЛОГИЯ 
Поиск статей, посвященных методологии трансляционных исследований, осуществляли в базах данных PubMed 
(www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed), Cochrane Reviews (www.
cochrane.org), научной электронной библиотеке Elibrary.
ru (www.elibrary.ru). При поиске информации использовали следующие ключевые слова: translational research, 
translatability, трансляционная медицина. На первом этапе было отобрано 1294 публикации для слов «translational 
research», 39 — для «translatability», 219 — для «трансляционная медицина»; всего 1552 статьи. Затем проводили 
анализ отобранных публикаций на соответствие следующим критериям включения/исключения.
Критерии включения: в обзор были включены статьи, 
посвященные общим вопросам планирования трансляционных исследований и некоторым организационным 
решениям в этой области, в том числе оценке перспективности трансляции.
Критерии исключения: в обзор не включали статьи, 
посвященные конкретным трансляционным исследованиям в отдельных областях медицины.
Таким образом, для данного обзора было отобрано 
33 статьи.

Основные термины 
Медицинские технологии — технологии, направлен• 

ные на профилактику заболеваний и реабилитацию 
пациента.
Действенность (efficacy) — эффект от медицинской 
• 

технологии, полученный в условиях проведения предре гиcтрационных исследований [6, 7].
Вакцины, лекарственные средства (ЛС), терапевтиче• 

ские белки, изделия медицинского назначения (приборы), терапевтические и хирургические процедуры, 
а также системы, служащие охране и укреплению 
здоровья [10].
Трансляционные (операционные) исследования — 
• 

технологии, позволяющие адаптировать результаты 
научных исследований, применимые в клинической 
практике [11].

Эффективность (effectiveness) — действенность меди• 

цинской технологии, полученная в реальных условиях 
у конкретного пациента [6, 7].

РЕЗУЛЬТАТЫ 
Основной задачей ТИ является адаптация результатов 
научных исследований к условиям реальной клинической 
практики [12]. Проведение данных исследований предполагает использование единой общепринятой терминологии, облегчающей обмен информацией между исследователями разных стран и организаций [13].
Концепция двух «Т». Как упоминалось выше, структура ТИ по-прежнему остается предметом споров. 
В наиболее ранней модели Sung и соавт. трансляция 
представляет собой двухфазный процесс, состоящий 
из собственно исследовательской (фундаментальные 
и клинические исследования) и организационной части 
(внедрение в практику) [14, 15]. Иначе говоря, это движение «от лабораторного стола к постели больного» 
(фаза Т1) и далее к системе здравоохранения в целом 
(фаза Т2). Действительно, зачастую ученые определяют 
трансляцию именно как применение результатов исследований in vitro и in vivo к человеку, подчеркивая наиболее трудный для организации этап перехода от фундаментальных разработок к клиническим апробациям 
[15]. Для решения этой проблемы необходимы новые 
решения в области инфраструктуры, подготовка исследовательских кадров и т. д. Например, в некоторых университетах мира открыты программы по подготовке врачейисследователей, одинаково знакомых со спецификой 
фундаментальных и клинических исследований и способных связать их воедино; с 1964 г. в Соединенных Штатах 
Америки также существует специальная программа 
Национальных институтов здоровья (National Institutes of 
Health, NIH), спонсирующая обучение таких специалистов 
[16]. NIH предоставляет гранты (Clinical and Translational 
Science Awards), направленные на организацию клинических и трансляционных исследований [12]. Безусловный 
интерес вызывает подготовка проектных менеджеров 
в области исследования лекарств, способных сопровождать потенциально новое средство от идеи до регистрации на фармацевтическом рынке.
Концепция трех «Т». В 2007 г. в ходе разработки так 
называемой Дорожной карты медицинских исследований Национальных институтов здоровья была предложена концепция трех «Т», соответствующая трем периодам 
трансляции [17]. Согласно Дорожной карте, период 
первый (Т1) соответствовал переходу от данных фундаментального исследования к клинической действенности; второй (Т2) — переходу от действенности к клинической эффективности; период третий (Т3) — переходу 
от эффективности к реализации на уровне организации здравоохранения. Концепция трех «Т» на сегодняшний день является наиболее популярной среди ученых, 
но разные авторы суть самих стадий понимают неодинаково. Например, Drolet и соавт. модифицировали 
ее в виде «континуума трансляции биомедицинского 
исследования». Три «Т» здесь объединяются в так называемую зону трансляции, причем Т1 предполагает оценку применимости полученных на доклиническом этапе 
данных к человеку, Т2 — оценку безопасности и действенности (собственно клинические исследования), 
Т3 — внедрение в практику [18]. Представляется важным, что в этой схеме исследование эффективности МТ 
вынесено за пределы зоны трансляции. Таким образом, 

ПЕДИАТРИЧЕСКАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ /2014/ ТОМ 11/ № 3

в этой модели эффективность можно рассматривать 
и как влияние условий реальной клинической практики 
на свойства ЛС, обнаруженные на этапе прохождения 
зоны трансляции.
Концепция четырех «Т». В то же время Khoury и соавт. 
включают в трансляцию и исследования, посвященные 
итогам введения нового вмешательства в практику, выделяя стадию Т4 [19]. На этом этапе возможно применение 
оценки медицинских технологий с фармакоэкономическим анализом. С другой стороны, Westfall и соавт. видят 
конечный пункт трансляции в коррекции клинической 
практики, также представляя трансляцию в виде континуума, в котором возможны постоянные проверки полученных в ходе предшествовавших этапов данных [16].
Влияние трансляционных исследований на различные исходы. Spoth и соавт. (2013) была предложена модель влияния трансляционных исследований 
на население [Translational Science to Population Impact 
(TSci Impact) Framework]: четыре фазы функционирования трансляционного исследования, соединенные между 
собой обратными связями, а также условия проведения 
данного испытания и необходимое техническое оснащение [20].
Первая фаза — преутверждение (pre-adoption) — 
включает подачу заявления исследователем либо организацией, проводящей испытание, сбор материала, распространение информации о вмешательстве.
Вторая фаза — утверждение (adoption) — заключается 
в организационной подготовке, анализе экономической 
выгоды, проспективном финансировании данного проекта; побуждении общества, организаций и должностных 
лиц к одобрению и принятию вмешательства.
Третья фаза — реализация — необходима при изучении средств и стратегий для интегрирования нового вмешательства в рамки существующих условий. В этой фазе 
исследуют не только эффективность данного вмешательства среди определенных групп населения, но и ряд определяющих его результативность на практике факторов, 
таких как поиск и привлечение целевых групп населения 
или организаций; влияние на качество реализации или 
определение интервала, в котором проведение данного вмешательства будет соответствовать его первоначальным задачам; внедрение в существующую систему 
здравоохранения; мониторирование в краткосрочной 
перспективе как эффект данного вмешательства.
Четвертая фаза — долгосрочное использование вмешательства на практике. На данном этапе исследуется, 
каким образом проводят и регламентируют вмешательство, его характеристики, затраты на проведение, программы поддержки. Все этапы зависят от множества 
условий на конкретных уровнях: национальном, государственном, местном и общественном, а также от обеспечения исследования исполнителями, финансирования 
и инфраструктуры [20].
Трансляционное исследование рекомендуют проводить на основе больших, многоцентровых клинических 
исследований с большой выборкой. Индивидуальные 
исследования могут транслироваться при условии, что 
полученные данные будут использоваться учеными 
и исследователями, которые осведомлены о первичных результатах испытания. Принятие результатов таких 
исследований клиницистами, пациентами, должностными лицами нежелательно, т. к. они редко дают достаточно 
адекватные и проработанные данные для использования 
их в клинической практике [21].

Что касается этапа фундаментальных доклинических 
исследований в контексте трансляции, результатом их 
должна являться информация о токсичности данного 
ЛС, фармакокинетических показателях и т. д. В любом 
случае возникает вопрос о правомерности экстраполяции представляемых данных на человеческий организм; 
кроме того, далеко не для всех заболеваний разработаны репрезентативные модели. Вместе с тем проведение 
доклинических исследований позволяет существенно 
сократить затраты на проведение первой и последующих фаз клинических исследований, отсеивая на столь 
раннем этапе принципиально неэффективные или опасные ЛС [22]. Именно по этой причине фундаментальные исследования являются важным этапом трансляции, 
позволяющим получить целостное представление о МТ 
и избежать ошибок в будущем.
Прогнозирование успеха трансляции. После завершения данного этапа исследователям полезно оценить 
перспективность дальнейшей трансляции. Так, в 2009 г. 
Wehling предложил шкалу, предназначенную для прогнозирования успеха трансляции (translatability) [15]. Оценка 
в ней ведется по нескольким критериям: данные испытаний на животных; сведения о генетике и патогенезе заболевания у человека; результаты прошлых клинических 
исследований; характеристика используемых биомаркеров; данные пилотных исследований. Каждый из критериев оценивается по пятибалльной шкале, а затем умножается на взвешенный коэффициент, соответствующий 
вкладу каждой позиции в успешность трансляции. Автор 
подчеркивает условность предложенной шкалы, призывая в то же время комплексно подходить к проблеме 
трансляции.
Таким образом, доклиническую стадию следует планировать так, чтобы получить как можно больше информации, не только касающейся самого ЛС, но и способной 
повлиять на дальнейший ход исследования. Результаты 
клинического и доклинического испытания должны быть 
сопоставимы (например, использование адекватных 
биомаркеров) и подчиняться единой логике. Для сопоставления результатов был создан консорциум по биомаркерам (Biomarkers Consortium). Его целью стал поиск 
и утверждение новых биомаркеров для ускорения конкурентного внедрения новых технологий, ЛС и подходов 
для профилактики, ранней диагностики, схем лечения 
заболевания [23].
Одной из первых фаза T1 трансляционных исследований была проведена в Великобритании в 1970-х годах и 
была посвящена разработке безопасной и удобной одежды и аксессуаров для рыболовов [24]. Трансляционные 
исследования могут проводиться различными организациями: фармацевтическими и биотехнологическими компаниями, университетами, научно-исследовательскими 
институтами. Но каждый из этих институтов акцентирует 
внимание на одном из периодов операционного исследования. Так, университеты и другие высшие учебные 
заведения ориентированы на фазу T1, что позволяет им 
проводить ранние клинические испытания при участии 
лабораторий и практикующих клиницистов.
Существует дисциплина «Трансляционная биоинформатика», которая занимается интеграцией информации, 
поступающей от ученых и клиницистов. Цель данной 
программы — систематизация данных из разных источников, подведение общих итогов по проведенным исследованиям, а также выработка гипотез на основании 
сделанных выводов. Например, по результатам исследо

Новые медицинские технологии

вания генома человека можно судить о предрасположенности данного пациента к определенному заболеванию, 
а также прогнозировать его ответ на стандартную терапию [25]. Национальными институтами здоровья США 
была создана информационная система биомедицинских 
трансляционных исследований (Biomedical Translational 
Research Information System, BTRIS). Она объединяет 
информацию, полученную не только в клинической практике, но и в результате опытов и клинических исследований, и позволяет, используя имеющиеся данные, планировать и проводить трансляционные, проспективные 
и ретроспективные исследования [26].
В задачу учреждений, ориентированных в основном 
на T2, входит анализ и демонстрация эффективности 
разработанных стратегий лечения, показавших себя действенными в T1, на популяционном уровне [27]. Такими 
учреждениями являются Национальные институты здоровья и аналогичные им, а также Центры клинических и 
трансляционных исследований (Clinical and Translational 
Science Centers, CTSC) при университетах и медицинских 
учреждениях, работающих по грантам от NIH. Например, 
Центр Фицджеральда в Филадельфии (работает по программе CTSC) в 2006 г. приступил к изучению нежелательных явлений при использовании тех селективных 
ингибиторов циклооксигеназы-2 (COX2), выпуск которых 
был прекращен из-за доказанного повышения риска 
возникновения инфаркта миокарда и инсульта. Ученые 
занимаются поиском биомаркеров, которые позволят 
выявить пациентов, избежавших осложнений от терапии, 
чтобы усовершенствовать данный класс ЛС [28].
Развитие трансляционных исследований. В 2011 г. 
под эгидой NIH был создан Национальный центр по развитию трансляционных исследований (National Center 
for Advancing Translational Sciences, NCATS). Этот центр 
помогает фармацевтическим компаниям, различным 
НИИ и непрофильным организациям найти общее решение, позволяющее перспективным разработкам успешно 
завершить фазу T1, часто именуемую «Долиной смерти», 
так как многие потенциально применимые в практике 
вещества не выходят за ее пределы. Большинство компаний, генерируя множество молекул, находят применение 
лишь части из них. Остальные же так и остаются проектами, которые, однако, являются собственностью данного 
производителя. NCATS предлагает собирать нереализованные проекты, создав коллективную интеллектуальную 
собственность, которая позволит институтам и небольшим 
компаниям находить применение и совершенствовать 
уже сгенерированные химические соединения. Также 
Центр облегчает прохождение новым лекарственным 
веществом остальных фаз трансляционного исследования вплоть до выхода на рынок, в том числе благодаря 
взаимодействию с правительственными организациями. 
NCATS контролирует работу всех ведомств, входящих 
в его состав, аккумулирует и распределяет средства, 
полученные от правительства и различных организаций, 
а также формирует отчеты, обеспечивающие прохождение средств по всем ступеням исследования, прозрачным для широкого круга лиц [29].
В Великобритании была создана инициатива по 
сотрудничеству для управления в сфере прикладных 
исследований в здравоохранении (Collaborations for 
Leadership in Applied Heath Research and Care, CLAHRC). 
Она включает в себя координирование деятельности 
и обмен информацией между различными организациями, прямо и косвенно участвующими в трансляционном 

исследовании — НИИ, вузами, лабораториями, местными учреждениями здравоохранения (больницы, фонды), 
органами местной власти, благотворительными обществами и этическими комитетами. CLAHRC направлена 
не на ускорение работы отдельных структур, а на построение общей организационной модели, которая позволит облегчить взаимодействие разных департаментов 
и снизить временные и денежные затраты, необходимые для прохождения всех фаз трансляционного исследования [30].

Ситуация в Российской Федерации 
В России история трансляционной медицины началась в Санкт-Петербурге в начале XX века. В Институте 
экспериментальной медицины Иваном Петровичем 
Павловым и другими учеными проводились трансляционные исследования, которые были тесно связаны 
с клиникой. Физиолог И. П. Павлов принимал участие 
в деятельности клиники неврозов, где он консультировал 
пациентов. Результаты его исследований, проведенных 
на лабораторных собаках, внедрялись в лечебную практику. Так, в Санкт-Петербурге в то время больных лечили 
желудочным соком, полученным из собак [31].
В настоящее время Министерством здравоохранения РФ разработана «Стратегия развития медицинской 
науки до 2025 года», утвержденная Правительством РФ 
от 28.12.2012 г. В документе особое внимание уделяется 
развитию в России трансляционной медицины. В перспективе создание специальных центров трансляционных исследований, развитие научно-исследовательских 
институтов и лабораторий в вузах страны, а также разработка «дорожных карт» для планирования медицинских 
технологий. Участники реализации Стратегии будут формировать приоритеты и выполнять координацию реализации научно-технических проектов с целью применения 
их в клинической практике [32].
В 2012 г. при Московском физико-техническом институте была создана лаборатория трансляционных исследований и персонализированной медицины. Основным 
направлением ее работы является поиск новых онкомаркеров и генов-мишеней для терапии, а также развитие программ по диагностике опухолевых заболеваний. 
В 2010 г. началось строительство инновационного центра «Сколково». В рамках этого проекта принимают участие многие фармацевтические и биотехнологические 
компании, лаборатории, медицинские центры. Этими 
участниками будет осуществляться разработка и внедрение в клиническую практику новых технологий и методов 
терапии, созданных зачастую с нуля.
В рамках российско-американской двусторонней 
Президентской комиссии в 2009 г. была создана инициатива Фонда NIH по российско-американскому сотрудничеству в области биомедицинских исследований. 
Сотрудничество реализуется по двум направлениям: 
ежегодные конференции и форумы, нацеленные на взаимодействие ученых России и США, и учебные курсы, проводимые Клиническим центром NIH США для российских 
ученых. Так, в 2011 г. в Центре акушерства, гинекологии 
и перинаталогии им. В. И. Кулакова были проведены 
курсы «Подготовка клиницистов и специалистов по трансляционной медицине» с участием специалистов из РФ 
и США. А в Вашингтоне в том же году прошла первая 
российско-американская конференция по наукам о мозге в рамках российско-американского научного форума. Ведется подготовка совместных проектов, таких как