Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Наталья Иванова

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА

русский крест

литература и читатель 
в начале нового века

моск ва
2 0 1 6

электронное издание

УДК 82
ББК 83.3
И21
Иванова, Наталья Борисовна
Русский крест. Литература и читатель в начале нового века 
[Электронный ресурс] / Н. Б. Иванова — Электрон. текстовые 
дан. (1 файл pdf: 385с.). — М .: Время, 2016. — (Диалог). 
ISBN 978-5-9691-0959-9

Наталья Иванова — один из самых известных литературных критиков современной России. Постоянно печатает эссе о литературе в 
журналах России и Европы, ведет именную колонку на Интернетпортале «OpenSpace». Автор множества статей и десяти книг о современной русской прозе, а также монографий и телефильмов, посвященных Борису Пастернаку. Руководитель проектов «Премии 
Ивана Петровича Белкина» и «Русское чтение». Новую книгу Натальи Ивановой составили ее статьи, эссе и заметки о литературе и 
литературной жизни последних лет.

ББК 83.3

© Наталья Иванова, 2011 
© ООО «Издательство «Время», 2011

И21

Деривативное электронное издание на основе печатного 
издания: Русский крест. Литература и читатель в начале нового 
века / Н. Б. Иванова — М.: Время, 2011. — 384 с. — (Диалог). 
ISBN 978-5-9691-0647-5

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении 
ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации

ISBN 978-5-9691-0959-9

ОТ АВТОРА

Литература умерла, роман умер, умерли толстые журналы… А на самом деле умер читатель (его наконец уговорили, что читать — нечего), — и за гробом его скорбно идут 
сотни тысяч русских писателей. 
Зато растет территория писателя. Русский писатель плодится быстро и живет во всем подлунном мире. Чуть ли не 
ежедневно встречается с такими же, как он, устраивая чтения, фестивали и конгрессы, симпозиумы и семинары, круглые столы и дискуссии. 
Если наложить друг на друга две линии — нисходящую 
(читателей) и восходящую (количество писателей), то получится — в параллель с демографическим — весьма драматичный литературный крест. 
Но, может быть, мой взгляд слишком пессимистичен? 
Ведь есть и позитивные симптомы. Это прежде всего заинтересованность финансово независимых, весьма обеспеченных изданий в независимых, от публики в том числе, писателях. Не столько ради славы, сколько ради репутации. 

У России два богатства: нефть/газ и русская литература. Причем если первый — исчерпаем, то второй — вечен. 
В мире всегда будут издавать, переводить, переиздавать, 
в десятый раз переводить — Толстого и Достоевского. И ставить Чехова. 
Над судьбой русской литературы и судьбами русских 
писателей в конце 80-х задумались англичане. В 2011 году 
будет отмечаться двадцатилетие премии «Букер» на русской 
почве. 
Проблема обнаружилась сразу и немедленно: премией 
стали награждать, но премируемые книги все равно продавались из рук вон плохо. 
Недавно ситуация стала вроде бы меняться. Возникла 
тенденция: несмотря на затраты и неокупаемость, открывать новое современное искусство, поддерживать сложную 
музыку, читать настоящую прозу. 

Сноб не может читать Донцову, ходить на Петросяна и украшать дом Никасом Софроновым. 
Так появилась премия «Большая книга». Дорогая, затратная премия — но и настроения устроителей, «авторов идей» 
амбициозные. 
Может быть, настоящей литературе повезло?
Но от количества затраченных денег литература впрямую не зависит, нет такой закономерности. 
Необходимость каждый год каждому жюри каждой премии в обязательном порядке выбирать финалистов, а из 
них — лауреата (тучный год — или тощий, роли не играет) 
привела к искусственным родам финалистов и лауреатов. 
Литературное время движется не от события к событию 
(что было бы правильно и естественно), а от сезона к сезону. 
И еще: букеровская гонка породила растущий от года к году 
«пузырь» романов, изготовляемых к премиальному сезону. 
Так обстоит дело и с «Большой книгой» — ради больших ее денег сегодня пишутся и издаются необычайно толстые книги. 
Явно страдают ожирением или водянкой книги, уже получившие эту премию, и книги, вышедшие в финал этого 
года. Следовало бы посадить на диету и роман Александра 
Терехова «Каменный мост» (вторая премия «Большой книги», 2009), и «Перс» Александра Иличевского (2010). Ожирение, кстати, возникает у романов, не прошедших курс толстожурнального похудения. 

Итак, русская литература стала всемирной и занимает 
территорию гораздо больше России. Напечататься — а хоть 
бы в Интернете, или книжечку выпустить — может каждый. 
Не старые времена, чтобы редактор — или, не к ночи будь 
помянут, цензор — останавливал. 
И тем не менее — благодаря несовершенному, но всетаки фильтру-отбору, постоянно производимому издателями 
амбициозных некоммерческих издательств, редакторами 
амбициозных, тоже весьма и весьма некоммерческих, журналов, высокомерных интернет-порталов, премиальными 
экспертами и членами жюри — остается несколько десят

ков, может быть, сотня книг, на которые появляются — хотя 
бы! — профессиональные рецензии. Книгоиздательский 
бизнес доходен, за рынок идет борьба, литературных журналистов покупают, — отношения в литературном мире коррумпированы. Захлебывающаяся от восторга аннотация вытеснила трезвую оценку. 
Критики тоже могут имитировать оргазм. 

У нас замечательная поэзия — Сергей Гандлевский, Тимур Кибиров (оба — еще и прозаики), Михаил Айзенберг, 
Инна Лиснянская, Олег Чухонцев, Мария Степанова, Елена 
Фанайлова, Борис Херсонский. До дюжины — перечислять 
легко и приятно. 

В прозе борются две тенденции — социальная (по преимуществу) и эстетическая (тоже по преимуществу). 
Бои «реалистов» с постмодернистами закончились — начались бои «реалистов» с эстетами. 
«Реалисты» сегодня — писатели с обостренным чувством 
социального. С ярко выраженным публицистическим темпераментом. С открытым политическим неравнодушием — 
иногда специально (и даже истерически) возгоняемым. Это 
наследники советской, соцреалистической поэтики, усвоившие свою литературную азбуку не через Андрея Платонова, 
Леонида Добычина или Даниила Хармса, а через, скажем, 
хитроумного Леонида Леонова — совсем не случайно Захар 
Прилепин написал именно его биографию. 
Приоритеты обозначены через тематику: вымирающее, 
деградирующее население (Роман Сенчин, «Елтышевы»), 
распад страны (Денис Гуцко, «Русскоговорящий»), война 
в Чечне (Захар Прилепин, «Санькя»), немотивированное 
насилие (Александр Селин), имитация общественных институтов (Сергей Шаргунов), постсоветская драма советского человека (Эргали Гер, «Кома»). Среди озабоченных 
есть и реанимирующие соцреалистическую идеологию в ее 
агрессивном виде, — например, Михаил Елизаров, получивший премию «Русский Букер» по недоразумению (жюри, 

как бы потом оно ни мотивировало свое решение в частных 
разговорах, проявило странную подкорковую тягу к советскому), что скомпрометировало премию в глазах и так растерянного читателя. Маскарадные спецэффекты в костюме 
новоявленного лауреата (черная рубашка, подтяжки, высокие шнурованные ботинки) подчеркивали его инородность 
среди мягкотелых писателей. 
Но никакой маскарад не обеспечит повышенного внимания так, как появление на телевизионном экране. Дмитрий 
Быков с его озабоченностью настоящим/будущим России 
именно через медиа, газеты и особенно телевизор, а не через укрупненную метафорику своих романов, стал так заметен — и любезен сердцу публики, которая из общества читателей, по точному определению социолога Бориса Дубина, 
превратилась в общество зрителей. Думаю, что амбиции 
у Дмитрия Львовича выше, — но его телепортрет влиятельнее.

Накануне Пермского экономического форума, посвященного теме «Экономика и культура», по приглашению 
Пермского Открытого университета я выступала с публичными лекциями — в Центральной библиотеке Перми 
(именно в том зале, где Юрий Андреевич Живаго после 
долгой разлуки, вызванной перипетиями гражданской войны, увидел, как ему казалось, навсегда потерянную Лару), 
в Пермском Государственном педагогическом университете и в Дягилевской гимназии. И по вопросам аудитории 
мне все-таки показалось, что нет, не все перешли в разряд 
зрителей. 
Потому что вопросов поступило много — и вполне квалифицированных — о книгах. Из вопросов ясно, что хочется настоящего, неподдельного, неимитационного. А где его взять? 
Тема моей первой лекции так и называлась: «Новая русская 
литература и где ее искать». Ну если в книжных магазинах, 
то у пермяков есть «Пиотровский», книжный магазин рассчитанный на умных, — там продаются книги и двух-, и трехлетней давности, — и не сметаются новыми выпусками только 

потому, что они — новые, как в книжных универсамах, которые считают, что срок годности книги подобен сроку годности колбасы. В Москве есть «Фаланстер» — но он такой один 
на двенадцатимиллионный город. 
Я говорила о «поиске» не столько в бытовом, сколько 
в интеллектуальном смысле. 
Новую русскую литературу следует искать, перебирая 
в уме рекомендации критиков и литературных журналистов 
с большой осторожностью — повторяю, коррупция давно 
проникла и в наши ряды. 
Да и без коррупции — рекомендации (и рекомендованные) лопаются наподобие мыльных пузырей. Ну кто по вольной воле сегодня возьмется перечесть большинство романов, 
получивших этого самого Букера? Или скажут — читайте 
(вообще) Маканина, а он выдаст тошнотворный «Испуг»; 
скажут — читайте Битова, а он представит перетасованный 
б/у роман; скажут — читайте Иличевского, а ведь не продерется читатель через первые пятьдесят страниц «Перса» 
и помянет критика недобрым словом. 
Поэтому-то сегодня так популярен жанр литературной 
биографии — что у писателей, что у читателей. Писатели пишут о крупных писателях (А. Варламов после книг об 
Александре Грине, Алексее Толстом, Михаиле Булгакове выпускает книгу об Андрее Платонове), потому что это беспроигрышный вариант на сюжет жизни действительно выдающегося героя. Взятого в литературные — ставка безошибочная. 
И читатель не ошибется, купив очередную биографию, — 
все-таки полезная информация, а не пустая выдумка. 
Нон-фикшн побеждает? Отчасти да: и литературные путешествия (Андрей Балдин, Василий Голованов), и книги 
о судьбах городов (Рустам Рахматулин) должны вызывать 
и вызывают интерес. На этом фоне ощутимо проигрывает 
фантастика, сбившаяся на повторы, исчерпавшая свои приемы — и читательский интерес здесь явно пошел на спад. 
Гораздо важнее стало другое, совсем новое: вплетение 
фантастического элемента (или мотива) в совсем не фантастический ряд. Фантастический сдвиг в реальной литерату

ре — устойчиво развивающийся тренд, и его разрабатывают 
и те, кто на новенького (Мариам Петросян), и те, кто давно 
пришел в литературу (Сергей Носов), и «посторонние» (Максим Кантор). Те, кто оставляет общую дорожку, чтобы пробить стеклянный потолок. Фантастическое допущение рождает ultra fiction — в ответ на прагматический non-fiction. 
И, наконец, последнее. 
Каждый охотник должен знать, где сидит фазан. 
Каждый писатель должен знать, где сидит читатель. 
Но и каждому читателю хорошо бы показать, где ждет его 
книга, — в московском «Фаланстере» или пермском «Пиотровском». 
Гоголь в одной из своих статей иронизировал: мол, книжечка эта вышла, — значит, где-то сидит и читатель ее. 
Надеюсь, что и выдающийся по всем меркам, уникальный книгопродавец — тоже.