Очерк философии в самоизложении

Карен Свасьян

ОЧЕРК ФИЛОСОФИИ 
В САМОИЗЛОЖЕНИИ

ИОИ
Москва

2016

Электронное издание

УДК 1(091)
ББК 84.4

Свасьян, Карен

Очерк философии в самоизложении [Электронный 
ресурс] / К. Свасьян. — Эл. изд. — Электрон. текстовые 
дан. (1 файл pdf : 272 с.). — М. : Институт общегуманитарных исследований, 2016. — Систем. требования: 
Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10".

ISBN 978-5-94193-895-7
Настоящая книга представляет собой попытку философской биографии — в линии известной немецкой традиции 
"Philosophie in Selbstdarstellung". Можно говорить о биографии 
сознания, которая не умещается в десятилетиях физически 
прожитого и расширяется до тысячелетий мысленно пережитого. Понятая так жизнь протекает уже не в природе, а в сознании как мысль, которая проживается в истории философии 
и является не менее (если не более) биографичной, чем случайности чисто биологического существования.

УДК 1(091)
ББК 84.4

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: 
Очерк философии в самоизложении / К. Свасьян. — М. : Институт общегуманитарных исследований, 2015. — 272 стр. — ISBN 978-5-88230-346-3.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, 
установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или 
выплаты компенсации.

ISBN 978-5-94193-895-7
© Издательство ИОИ, 2015

Содержание

Pro domo mea
5

Грекопадение
13

Мировой процесс в Веймаре
25

Отступление: Theologia heterodoxa I
38

Отступление: Theologia heterodoxa II
46

Отступление: Theologia heterodoxa III
51

Мировой процесс в Веймаре (продолжение)
56

Игольное ушко Штирнер
67

Отступление: Готфрид Бенн vs. Аристотель I
79

Отступление: Готфрид Бенн vs. Аристотель II
88

Отступление: Готфрид Бенн vs. Аристотель III
95

Игольное ушко Штирнер (продолжение)
104

Между Богом и австралопитеком
117

Понятая смерть
148

Рудольф Штейнер
184

Pro domo mea

Нижеследующее – это попытка спонтанного (несистематического) описания философского смысла как 
лично пережитого. Можно было бы сказать: фрагмент 
некой биографии sui generis. Допустив, что в мыслях 
можно жить ничуть не менее полной и вовлечённой 
жизнью, чем, скажем, в чувствах. Прежде всего: гораздо более адекватной и вменяемой. 
Так это и должно быть прочитано. Как рассказ о себе, 
о прожитом и пережитом в некой параллельной (альтернативной) биографии, которая началась задолго до 
рождения и не закончится со смертью. Особенность 
этой биографии в том, что она незрима: она протекает, как и обычная, видимая биография, в теле, и в то же 
время, в отличие от обычной, видимой, независимо от 
тела. Я назвал бы её биографией смерти в жизни, если 
угодно, танатографией под знаком старого латинского антифона media vita in morte sumus, где пребывание 
в смерти не фиксируется как остановка, а описывается как процесс, но при этом просил бы читателя вернуться к сказанному уже по прочтении книги, чтобы 
воспринять это, по меньшей мере, не как безумие pur 
sang, а как фундированное и хорошо темперированное 
безумие (по диагнозу Полония: «Though this be madness, 
yet there is method in’t»1). Если философская биография – 

1 Хоть  это  и  безумие, но в нём есть последовательность («Гамлет» 
II, 2, пер. М. Лозинского).

Карен Свасьян
6

это описание прожитых философских смыслов, жизнь 
в мысли, а мысль, эйдетически редуцированная, обнаруживает действительность смерти (об этом ниже, в 
специальной главке), то жизнь философа, очищенная 
от всего косвенного и житейского, чистая трансцендентальная жизнь, по аналогии с чистой мыслью, или 
чистым сознанием, не может быть не чем иным, как 
сознательным умиранием, в биографическом аспекте – 
описанием этого умирания.

Отсутствие прямой речи связано лишь со способом изложения и никак не затрагивает его содержания. Надо просто допустить, что историю философии 
можно не только читать и изучать, но и жить – в самом 
непосредственном смысле. То, что под жизнью обычно 
понимают кучу всяких всячин и бурь в стакане воды, 
которые принято таксировать в рамках рубрики c’est la 
vie, есть просто частный и ложный случай жизни: частный, потому что отнюдь не единственный, а ложный, 
потому что как раз единственный для большинства 
людей, для которых жизнь – это своего рода счётчик, 
накручивающий часы и дни отведённого срока в типовом режиме будней с редкими или частыми выбросами 
бунинско-мопассановских радиаций. Но есть и иные 
опции существования. К примеру, жить в своё удовольствие без непременного озирания на босховский «Сад 
радостей земных»! Нет сомнения, что большинство 
живёт в названном саду. Но нет сомнения и в том, что 
жить в нём можно, не только теряя голову, но и как раз 

Очерк философии в самоизложении

не теряя её, а не терять голову в саду земных радостей 
можно, пожалуй, когда не только радуешься саду, но и 
понимаешь, что это такое. Догадываются ли любители 
острых ощущений, насколько жалки и малокровны их 
повторяемо-одноразовые наслаждения по сравнению 
с теми, которые испытываешь, живя в мире мыслей!
Конечно, в нижеследующем речь идёт о некой попытке, пробе, черновике философской биографии. Уже уйдя 
с головой в изложение, я обнаружил, что пишу навскидку, с налёту, без заранее предпосланного плана и как бы 
в жанре потока сознания, который по самой специфике 
темы не мог быть не чем иным, как потоком сознательности. А значит, вполне контролируемым и управляемым, причём не в ущерб своей спонтанности и сиюминутности, а вполне вписанным в неё. Решающим в этом 
потоке оказывались не понятия, при всей их важности и 
продуманности, а созерцания, без которых понятия были 
бы уже не понятиями собственно, а просто словами, бичующими воздух, по старому доброму определению отца 
схоластики Алкуина. Уже задним числом, оглядываясь на 
написанное, я считывал с него собственные интенции и 
цели, о которых просто не думал в процессе написания. 
Понятно, что о какой-то, пусть едва означенной систематике тут не могло быть и речи. Текст писался зигзагами и как бы визируя случайно пришедшее на ум – при 
условии, что на ум не могло прийти ничего случайного. 
Я шёл от греков к Гёте, в котором конец греческой монополии на мысль прописан со всей определённостью, 

Карен Свасьян
8

а от Гёте – сквозь игольное ушко «Штирнер» и эволюционизм Геккеля – к самоупразднению философии в 
Рудольфе Штейнере. Сжатость изложения в диспропорции между сказанным и нескáзанным такова, что 
можно было бы говорить о множестве книг в книге; мне 
приходилось едва ли не на каждой странице множество 
раз преодолевать соблазны и оставлять не начатыми или 
едва начатыми темы, побочно и параллельно высовывающиеся из общего потока повествования. Оба (теологическое и социологическое) отступления не составляют 
исключений, потому что названная диспропорция в них 
не устраняется, а лишь усиливается, но важно помнить: 
нескáзанное, опущенное, обойдённое молчанием не значит ещё отсутствующее; напротив, оно не в меньшей 
степени образует и определяет текст, чем написанное, а 
в некоторых случаях даже превосходит его по силе действия. Следующие лапидарные формулировки, как бы 
каузирующие изложение с конца, могут дать некоторое 
представление об этом оставшемся ненаписанным или 
недостаточно написанным, но заполняющем его, как 
воздух, содержании книги:

Философ – человек, сознание которого конституируется мышлением и, как таковое, не субъективно и не 
объективно. Мышление не может быть субъективным, 
ни объективным, потому что как субъективное, так и 
объективное (по сути всё, что умещается в таблице категорий и хоть сколько-нибудь артикулированно попада

Очерк философии в самоизложении

ет в сознание), есть результат мышления и существует 
милостью мышления. Кто понимает это, тот понимает 
и то, что старый Бог теизма, ens per se subsistens, списан 
с мышления и есть его проекция в потустороннее и 
надмирное. Разница между Богом мышления и Богом 
веры в том, что Бога веры можно отрицать, не веря в 
него, а отрицать Бога мышления нельзя по той причине, что для этого нужно уже мыслить. Другая разница 
в том, что Бог веры несёт на себе знак теологической 
недодуманности, бросающей тень на его совершенство и всемогущество. Он, который «может всё», не может – заблуждаться (или, на языке теологов, не может 
быть дьяволом, что при допущении его всемогущества, 
с одной стороны, и существования дьявола, с другой, 
ставит под вопрос достоверность и подлинность всего предприятия). Потенцируя себя до мышления, он 
устраняет этот недостаток, учась быть не только истиной, но и заблуждением и ошибкой. История философии в этом смысле может быть охарактеризована как 
история заблуждений (блужданий) Бога на пути его 
становления-к-человеку – вопреки философско-богословскому кощунству «Deus non est fallax, nec mendax».

Отсюда следует, что сознание философа  – не субъективный противополюс какой-то внесознательной объективности, а эволюционно продолженная природа: 
место свершения мировой эволюции, понятой уже не 
биологически, а психологически и пневматологически. То 

Карен Свасьян
10

естъ: сознание философа не отражает вещи, повторяя их 
в понятийных копиях и дубликатах, а переносит их из 
состояния абсолютной пассивной данности в состояние 
познания, или в Книгу Бытия, где вещи, как познанные и 
понятые, впервые достигают законченности и совершенства (или, на языке теологов, предстают перед «Страшным Судом»). Разница между эволюцией биологической 
и эволюцией, продолженной в сознании, заключается, 
прежде всего, в том, что, если ошибки и брак первой (the 
fallacies of evolution) носят спорадический характер, то 
во второй они приобретают едва ли не главенствующее 
значение, грозя обессмыслить Творение приведением 
его в состояние стабильной невменяемости и абсурда.

В философии, стало быть, речь идёт не о познании 
мира, а о самом мире, потенцированном в познание. 
Потенцирование мира в познание есть очеловечение, 
индивидуализация мира в цепной реакции непрекращающихся антропоморфизмов. Мир в статусе познания – это внутренний мир философа. Аристотель, отец 
научной философии, темперировавший мир по таблице 
категорий и заставивший его откликаться на «что», а 
не на «кто», завёл мысль в тупик, который она начала осознавать примерно с 40-х годов XIX века, обретя в этом осознании собственный конец. Сводя мир к 
«чтойности» (идеальной или материальной, всё равно) 
философы лишь стушёвывали самих себя, уподобляя 
свои философии свифтовской ярмарке, обещающей