Спектакль как высшая стадия товарного фетишизма. Маркс, Маркузе, Дебор, Лефевр, Бодрийяр и т. д.

Издание осуществлено в рамках программы содействия 
издательскому делу «Пушкин» при поддержке Посольства Франции в России и 
Французского института 

Cet ouvrage, publié dans le 
cadre du Programme d’aide 
à la publication Pouchkine, 
a bénéficié du soutien de 
l’Ambassade de France en Russie 
et de l’Institut français

Daniel Bensaïd

Le SpectacLe, StaDe 
uLtime Du fétichiSme 
De La marchanDiSe

Marx, Marcuse, Debord, Lefebvre, 
Baudrillard, etc.

Éditions Lignes
2011

Даниэль Бенсаид

СПЕКТАКЛЬ  
КАК ВЫСШАЯ СТАДИЯ  
ТОВАРНОГО ФЕТИШИЗМА

 Маркс, Маркузе, Дебор,  
Лефевр, Бодрийяр и т.д.

Электронное издание

Москва
Институт общегуманитарных исследований

2016

УДК 615.8
ББК 53.57
Б27

Б27
Бенсаид, Д.

Спектакль как крайняя форма товарного фетишизма. Маркс, 
Маркузе, Дебор, Лефевр, Бодрийяр и т. д. [Электронный ресурс] / Д.  Бенсаид  ; [Пер. с фр. С. Денисова] ; [Науч. ред. 
В. Кузнецов]. — Эл. изд. — Электрон. текстовые дан. (1 файл 
pdf : 130 с.). — М. : Институт общегуманитарных исследований, 
2016. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital 
Editions 4.5 ; экран 10".

ISBN 978-5-94193-813-1
Над этой книгой Даниэль Бенсаид работал в последние месяцы 
своей жизни.
В ней затрагиваются различные темы: «фетишизированная стоимость товара», «общество спектакля», «классовое сознание», «критика повседневной жизни», но все они сходятся к центральному вопросу: что стало сегодня с желанием революции? 
Можно ли еще говорить о революционном классе, каковым по 
сути и по определению является рабочий класс, пролетариат? Стоит 
ли еще революция в повестке дня, является ли важным и бесспорным 
предметом сознания? А если нет, то почему?

УДК 615.8
ББК 53.57

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: Спектакль 
как крайняя форма товарного фетишизма. Маркс, Маркузе, Дебор, Лефевр, 
Бодрийяр и т. д. / Д. Бенсаид ; [Пер. с фр. С. Денисова] ; [Науч. ред. В. Кузнецов]— М. : Институт общегуманитарных исследований, 2012. — 128 с. — 
ISBN 978-5-88230-284-8.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе 
требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-94193-813-1
© Институт общегуманитарных 
исследований, 2012

Короткие тени1

Предисловие Рене Шерера

Даниэль Бенсаид отправляет нам – с того света – это 
сообщение, выполненное в форме небольших, более 
или менее завершенных эссе; монологий, как сказал бы 
Адорно. Это цепочка заметок к прочитанному, предложений; проект книги, как показывает план оглавления. 
Эскизы, а иногда и нечто большее, письма зачастую 
вопрошающего, торопливого, жгучего, как будто захваченного крайней нуждой, – в тревоге, вызванной безжалостной болезнью, трагически близкой смертью.
Эти тексты затрагивают различные темы: «фетишизированную стоимость товара», «общество спектакля», 
«классовое сознание», «критику повседневной жизни», 
изменения, производимые «обществом потребления»: 
все они тяготеют к центральному вопросу, сходятся к 
нему, наперебой задают его или на него намекают.
Вопросу равно мучительному и тяжелому, как и очевидному; простому, можно даже сказать, упрощенному: 
что стало сегодня с желанием революции?
Может ли революция, или даже Революция с большой буквы, найти сегодня ясную формулировку – в 
многочисленных потрясениях или бунтах, порождаемых современным миром? Желательна ли она еще – 

1 «Короткие тени» (Kurze Schatten) – название позаимствовано у 
Вальтера Беньямина, переведенного Морисом де Гандийяком (под 
редакцией Пьера Руша) во втором томе его французского «Собрания 
сочинений» (Benjamin, Walter. Œuvres, Gallimard, «Folio», 2000, p. 32).

Даниэль Бенсаид
6

пусть даже  с теми беспорядками, которые за ней маячат? Можно ли еще говорить о революционном классе, 
каковым по сути и по определению является рабочий 
класс, пролетариат? Стоит ли еще революция в повестке дня, является ли важным и бесспорным предметом 
сознания? Классового сознания, как она была когда-то, 
когда это казалось ясным и понятным?
Тогда, как говорил Пеги, вроде ничего не произошло, 
но случилось нечто, заставляющее сказать: изменилось 
всё, отныне мы другие. Поскольку что-то произошло. 
Что заставляет нас проснуться рывком – подобно 
Ницше, когда он ставил себе вопрос о Добре и Зле; что 
внезапно извлекает нас из сна и заставляет спросить: 
«Который час?». Время ли всё еще для революции, столь 
прославленной и столь ожидаемой?
А если нет, то почему?
Неотложное, хотя и не паническое, конечно, вопрошание философа – остающееся, однако, бесспорно 
тревожным, ставящим под вопрос объект желания, вынуждающим вернуться к его практическим и теоретическим посылкам и основаниям. Озаботившись предельным расследованием, этот мыслитель революции, этот 
революционер, пусть и не профессиональный, но, по 
крайней мере, идейный, принимается за изучение; а ведь 
он – тот, кто сумел с таким блеском выявить и прославить пришествие этого понятия, вместе с Французской 
революцией, а затем с постепенно формирующимся и 
одерживающим победу марксизмом. Неотложное вопрошание, заставляющее его, бросив все дела, приостановив 
всю остальную деятельность, полностью посвятить себя 
этой генеалогии упадка и восстановления.
Незаметно, постфактум история ставит нас перед 
свершившимся. Протестные движения 1960-х годов, для 
молодежи являющиеся, несомненно, предысторией, но 

Спектакль как высшая стадия товарного фетишизма
7

все еще близкие некоторым из нас, создали место если не 
для смирения, то, по крайней мере, для дезориентации 
мышления, для колебания перед любым возможным 
действием. Я предполагаю, что эти действия относятся 
к «боковым возможностям», если использовать это обозначающее утопию выражение, которое Даниэль берет 
у Раймона Рюйе; или же связаны с тем, что Делез и Гваттари называли «линиями ускользания», позволяющими 
увидеть альтернативы, пусть и немногочисленные.
Мы попались в ловушку, оказавшись запертыми в 
адовом кругу рыночного общества – стоя перед барьером, концом истории, для которой мы более не видим 
никакой лазейки, ничего внешнего. Рыночное общество, расширенное до интегральной глобализации, не 
предлагает нам более никакого выхода. У нас больше 
нет внешнего – одновременно в географическом, экономическом, материальном и духовном смыслах.
Но это и есть финал, то есть попросту начало прорыва.
Зло началось давно и идет издалека. Отсюда необходимость исследовать его источники, проследить 
его диаграмму, изучить реперные точки, замыкающие 
мир – если не сказать: ад – теми кругами, которыми мы 
зажаты. Раз ад – значит, нужен Данте; так Пазолини в 
своем фильме «Сало» или в «Нефти», работая с аллегориями, не колеблясь шел на экстраполяцию, на то, 
чтобы переступить порог.
Но он был поэтом, то есть человеком озарения.
Отказываясь от роли провидца, Даниэль Бенсаид, 
как философ, политический деятель, преданный к тому 
же, не будем забывать, своей миссии преподавания, 
предпочитает гневному разоблачению (rabbia2* Пазо
2 Бешенство, гнев (ит.). – Прим. перев.

Даниэль Бенсаид
8

лини) путь критического анализа, верного марксизму, 
который для него всегда выступал главным маяком и 
который он всегда проповедовал. Еще более преданным 
этот анализ выглядит сегодня, когда эту мысль со всех 
сторон поносят и унижают – как в средствах массовой 
информации, так и, по большей части, в университете. Даниэль, в отличие от Деррида, не довольствуется 
призванием призрака Маркса, он воскрешает его и 
становится его попутчиком.
Ведь именно Маркс по-прежнему держит ключи и 
предлагает их нам. Ключи от той загадки отчуждения, 
которая хватает за горло и затуманивает взгляд – это 
ключ неисчерпаемой концепции «фетишизированной 
стоимости» товара, которая отделила человека от него 
самого – в его экономической деятельности и общественных отношениях – стеной из вещей.
Которая в конце концов свела его к положению пассивного наблюдателя – и окружающего мира, и самого 
себя. Не позволяя ему увидеть как его добровольное 
рабство, так и его сущностное отчуждение; лишая его 
самого его воображения, даже его желаний, которые 
крутятся в бессмысленном круговороте, заключенном 
в смехотворной витрине товаров, предлагаемых для 
его наслаждения.
И сегодня эта гнетущая фигура стала фигурой непосредственного сознания, столь прославляемой спонтанности масс.
Мир симулякра окончательно закрыл доступ к истине социальных отношений. Некоторые смиряются с 
этим; они усвоили нигилизм отречения, который может 
соответствовать либо смирению перед существующим 
порядком вещей, либо неистовству бунтарского радикализма, не имеющего ни реального основания, ни 
выхода.

Спектакль как высшая стадия товарного фетишизма
9

Здесь я могу лишь отослать читателя к конкретным моментам ясных и поучительных разборов, позволяющих размотать клубок причин, приведших к 
этой ловушке. В них автор не столько полемизирует, 
сколько стремится понять, выйти на окольный путь, 
через который можно было бы уйти от угрожающего 
нигилизма.
Одна важная тема проходит через них красной нитью: 
как я только что сказал, это тема фетишизма в его марксовом определении, то есть тема первичного разделения, 
из-за которого «человек» «объективируется» лишь в том 
случае, когда отчуждает себя. «Вот так мир заселяется 
независимыми силами – Деньгами, Рынком, Экономикой, 
Государством, Историей, Наукой, Искусством, которые 
все являются не более, чем выражениями человеческой 
деятельности и общественных отношений, но при этом 
кажется, что господствуют над своим создателем за 
счет своей устрашающей силы.» 
На другом языке их можно было бы назвать «трансценденциями», которые формируют идеологию господствующих классов, ставшую «господствующей» идеологией, задают одномерность мысли и, соответственно, 
человека. Как выйти из нее, как совладать с тем, что 
стало как будто бы неодолимой силой господства?
Некоторые реперные точки выступают источниками 
света, среди которых особенно яркими кажутся – для 
меня и в соответствии с моим прочтением – исследования Изабель Гаро об идеологии, классические, но 
обновленные исследования того же Лукача, который 
в объяснение, ставшее слишком механистичным, помещает классовое сознание как одну из «боковых возможностей», которые через распутье могут вывести 
к решению и действию сознание, ставшее ложным и 
неподвижным из-за отчуждения. А Анри Лефевр от

Даниэль Бенсаид
10

крывает нам иные бифуркации, выводящие на утопические возможности, на другие места, которые позволяет 
увидеть критика повседневной жизни.
Речь, следовательно, будет о том, чтобы снова взяться 
за все это, руководствуясь множеством этих открытий. 
Поскольку, как пишет Даниэль, речь идет не о том, чтобы доверить обретенное сознание руководству, опять 
же трансцендентному, со стороны той или иной партии, 
а о том, чтобы ухватить возможность «возникающих 
форм, действующих лиц и сочленений, без большого 
Субъекта» (курсив мой. – Р.Ш.).
То есть, чтобы разорвать порочный круг (напомню, 
что первым стал говорить о «порочном круге цивилизованной индустрии» Шарль Фурье), надо будет найти 
путь желания, путь возможностей. Пусть даже они 
будут невозможными, предложенными утопией.
Между Жаном Бодрийяром и Анри Лефевром Даниэль Бенсаид выбирает, несомненно, второго – того, 
кто указывает направление и предлагает спасительный 
аргумент.
Что касается ситуационистского аргумента об 
обществе спектакля, хотя в нем и нельзя не признать 
определенную описательную ценность и убедительную 
силу, облекающую в образ ложное – овеществленное и 
отчужденное – сознание, Бенсаид не считает, что для 
превращения спектакля в истину, для обретения подлинности человеческих отношений, было бы достаточно сойти со сцены в зал и, в каком-то смысле, сорвать 
покров. Нет иного – настоящего – мира за тем, который 
показывается в спектакле. Нет точки зрения абсолютного наблюдателя, которому была бы доступна истина. 
Действовать необходимо именно внутри этого мира. 
Отправляясь от него, то есть принимая его целиком и