Русская словесность, 2018, № 3

НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ ЖУРНА Л

Издательство
«Школьная Пресса»
НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
Издается c января 1993 года
Выходит 6 раз в год

Главный редактор 
А.П. Фурсов, поэт,  
член Союза писателей России
Chief editor 
А.Р. Fursov, the poet,  
member of Union of writers of Russia

Редакционная коллегия
Te editorial board
О.М. Александрова, кандидат педагогических 
наук, заведующая Центром филологического 
образования ФГБНУ «Института стратегии 
развития образования РАО» (Москва)
O.M. Alexandrova, candidate of pedagogical 
sciences, head of the Center for philological 
education «Institute of education  
development strategy of RAE » (Moscow)
Н.В. Беляева, доктор педагогических наук, 
ведущий научный сотрудник Центра 
филологического образования ФГБНУ  
«Институт стратегии развития  
образования РАО» (Москва)
N.V. Belyaeva, doctor of pedagogical sciences, 
leading researcher of the Center for philological 
education «Institute of education 
development strategy of RAE» (Moscow) 
И.П. Васильевых, научный сотрудник Центра 
филологического образования ФГБНУ  
«Института стратегии развития  
образования РАО» (Москва) 
Vasilievih I.P., researcher at the Center for 
philological education «Institute of education 
development strategy of RAE» (Moscow)  
В.А. Воропаев, доктор филологических наук, 
профессор Московского государственного 
университета имени М.В. Ломоносова,  
председатель Гоголевской комиссии  
Научного совета РАН  
«История мировой культуры» (Москва) 
V.A. Voropaev, doctor of philological sciences, 
Professor of Moscow state University named 
afer M.V. Lomonosov, the Chairman 
of the Gogol Commission Scientifc Council 
«History of world culture» of the Russian  
Academy of Sciences (Moscow)
Ю.Н. Гостева, кандидат педагогических наук, 
старший научный сотрудник ФГБНУ  
Центра филологического образования  
«Институт стратегии развития 
 образования РАО» (Москва)
J.N. Gosteva, the candidate of pedagogical 
sciences, senior researcher of the Center  
for philological education «Institute of education 
development strategy of RAE»  
(Moscow)

Русская литература поднялась до явления совершенно уникального.
Василий Розанов

МОНУМЕНТАЛЬНОСТЬ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Зинаида Холодова
Синтетизм художественного наследия М. Пришвина . . . . . . . . . . . . . 3

УДИВИТЕЛЬНОЕ В МИРЕ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ 
Наталья Борисова
Мир как тайна в творческом наследии М.  Пришвина. . . . . . . . . . . .  10

ЛЕКЦИОННЫЙ ЗАЛ
Алексей Святославский
Свобода и необходимость: Михаил Пришвин  
о мастерстве писателя в контексте литературного процесса  
1920–1940-х гг. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  17

ШЕДЕВРЫ РУССКОЙ ПРОЗЫ
Олег Дефье 
Концепция и символика «органического творчества»  
в книге М. Пришвина «Журавлиная родина» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  25

ГЛУБОКОЕ ПРОЧТЕНИЕ
Елена Кнорре (Константинова)
Метафизика краеведения: путь к «новой земле»  
в дневниках и художественных произведениях М. Пришвина  
в контексте религиозно-философских исканий китежан  
1910–1920-х гг. (А. Мейера, С. Дурылина, П. Флоренского,  
А. Ухтомского, Н. Анциферова) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  31

Специальный номер,  
посвященный творчеству М.М. Пришвина, 
подготовленный совместно  
с отделом «Дом-музей М.М. Пришвина» 
Государственного музея истории  
российской литературы им. В.И. Даля  
(Государственного литературного музея) 

Сиянье снега в феврале
Поэт назвал весною света.
И вот — по милости поэта —
Весны чуть больше на земле.
Валентин Берестов (1928–1998) 
«Памяти Пришвина»

3/2018

Адрес  издательства и редакции
127254, г. Москва, а/я 62
Тел.: 8 (495) 619-52-87, 619-83-80
E-mail: aleksandr.fursof2014@yandex.ru

Журнал зарегистрирован МПТР России,  
свид. о рег. ПИ № ФС 77-33042 
от 04.09.08 г.
Формат 84×108/16.   Усл.-печ. л. 7,25
Изд. № 3210. Заказ

Отпечатано в АО «ИПК «Чувашия»,
428019, г. Чебоксары, 
пр. И. Яковлева, д. 13

©  ООО «Школьная Пресса», 2018
©  «Русская словесность», 2018

Журнал рекомендован Высшей аттестационной комиссией (ВАК) Министерства 
образования и науки РФ в перечне ведущих 
рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы 
основные научные результаты диссертаций 
на соискание ученой степени доктора  
и кандидата наук.
Журнал зарегистрирован в базе данных 
Российского индекса научного цитирования. 
Журнал «Русская словесность» включен  
в международные базы цитирования 
Web of Science, Scopus, Web of Knowledge, 
Astrophysics, PubMed. Mathematics, 
Сhemical Abstracts, Springer, Agris.

В номере в качестве заставок 
использованы: портреты 
М.М. Пришвина работы  
Георгия Верейского  
и Юрия Селиверстова, обложки книг 
М.М. Пришвина разных лет.  
Фото в тексте Александра Посохова  
и Алексея Святославского 

Номер выходит с разделом —  
«Русский язык и литература  
для школьников» № 3, 2018  
и приложением — электронным 
периодическим изданием  
«Русская словесность» № 3, 2018

И.Н. Добротина, научный сотрудник ФГБНУ 
Центра филологического образования  
«Институт стратегии развития 
образования РАО» (Москва)
I.N. Dobrotinа., researcher of the Center  
for philological education «Institute of education 
development strategy of  RAE» (Moscow)
О.В. Зырянов, доктор филологических наук, 
профессор, заведующий кафедрой русской 
литературы Уральского федерального университета имени первого Президента России  
Б.Н. Ельцина (Екатеринбург)
O.V. Zyryanov, doctor of Philology, Professor,  
head of chair of Russian literature of the Ural 
Federal University named afer frst President  
of Russia B.N. Yeltsin (Ekaterinburg)
Н.В. Корниенко, член-корреспондент Российской академии наук, доктор филологических 
наук, заведующая отделом новейшей  
русской литературы и литературы русского 
зарубежья Института мировой литературы  
им. А.М. Горького РАН (Москва)
N.V. Kornienkо, a member-correspondent  
of the Russian Academy of Sciences,  
doctor of philological Sciences, head of Department 
of modern Russian literature and literature  
of Russian abroad of the Institute of world  
literature named afer A.M. Gorky Russian  
Academy of Sciences (Moscow)
В.М. Улитин, поэт, прозаик,  
член Союза писателей России (Владимир)
V.M. Ulitin, poet, prose writer, 
member of writers Union of Russia (Vladimir)
И.В. Ускова, научный сотрудник ФГБНУ  
Центра филологического образования 
«Институт стратегии развития образования 
РАО», учитель русского языка и литературы 
гимназии № 1,  г.  Видное, Московская область
I.V. Uskovа, researcher of the Center for philological education «Institute of education development 
strategy of RAO», teacher of Russian language  
and literature of gymnasium № 1 
(Vidnoe, Moscow region)

Редактор К.А. Фурсов
Editor K.A. Fursov

Издание охраняется Законом РФ об авторском праве. 
Любое воспроизведение материалов, размещенных в журнале, как на бумажном  
носителе, так и в виде ксерокопирования, сканирования, записи в память ЭВМ, 
и размещение в Интернете запрещается.

Содержание (раздел — журнал)  
«Русский язык и литература для школьников»  № 3, 2018. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  81
Содержание электронного периодического издания 
«Русская словесность»  № 3, 2018 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112   

МЕТОДИЧЕСКИЕ НАХОДКИ
Ольга Новик
Литературно-краеведческий метод изучения рассказа  
М. Пришвина «Москва-река» в средней школе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  41

Лидия Русакова
«В наших душах топчутся времена…»
Опыт использования пришвинского наследия в школе. . . . . . . . . . . . . .  46

ИНТЕГРАЦИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ  
В ПРЕДМЕТЫ ШКОЛЬНОГО ЦИКЛА: ГЕОГРАФИЯ
Наталия Трубицина
География и геопоэтика в художественном наследии  
Михаила Пришвина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  50

ИНТЕГРАЦИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ  
В ПРЕДМЕТЫ ШКОЛЬНОГО ЦИКЛА: ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Анна Алёхина
Озвученность и музыкальность как категории поэтики 
М. Пришвина (на материале собраний миниатюр  
«Лесная капель» и «Календарь природы») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  56

ДУХОВНО-НРАВСТВЕННОЕ ВОСПИТАНИЕ  
НА УРОКАХ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Зинаида Новлянская
«Родственное внимание» в художественном развитии ребенка . . . 61

ЖИЗНЬ И СУДЬБА
Яна Гришина
«Я носил любовь к бытию с детства…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  65

ЖИЗНЬ И СУДЬБА (МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ)
Евгений Никитин
О взаимоотношениях М. Горького и М. Пришвина. . . . . . . . . . . . . . .  73

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Монументальность русской литературы

Монументальность русской литературы

3

Предметом статьи является уникальность творческого наследия М. Пришвина, определяемая синтетизмом — сочетанием 
научного знания, философии и поэзии. Синтетизм, характерный 
для М. Пришвина как писателя, сформировавшегося в Серебряном веке, сказался в жанровой системе и стиле его произведений. В  пришвинских произведениях разных жанров  — не 
только в рассказах, повестях, романах, но и в очерках, лирикофилософских миниатюрах и даже в статьях и в книгах, составленных из дневниковых записей, — синтезированы документальная 
точность с глубоким проникновенным лиризмом, философской 
насыщенностью и фольклорностью. Благодаря синтетическому 
стилю писателю удалось заострить внимание на обыденном и 
потому незаметном для привычного глаза явлении, высветить, 
наполнить новым смыслом то, что давно известно, и донести 
свое убеждение о возможности для человека жить прекрасно. 
Следует говорить не только о стилевых приемах синтезирования 
различных качеств, а о синтетизме художественного мышления 
М. Пришвина.
The subject of the article is M. Prishvin's artistic legacy exceptionation that is based on the combination of scientific knowledge, philosophy and poetry. Synthesis which is characteristic for М. Prishvin 
as a writer formed in the Silver Age is reflected in his genre system 
and the stylistic features of his works. The synthesis of documentary 
accuracy and deep profound lyricism, philosophic depth and folklorism is shown distinctly in M. Prishvin's various genres works — not 
in his novels, but in the travel essays, miniatures, articles and in the 
books of diary's entries. Thanks for synthetic style the writer manages 
to concentrate attention upon casual things which are imperceptible 
for a customary eye, to highlight and fill well and long known facts 
with new meaning and to impart his belief that it's possible for  
a person to live finely. It's necessary to mention not only about stylistic methods of synthesing different features, but about the very 
synthesis of M. Prishvin's artistic outlook.
У
никальность творческого наследия М. Пришвина 
определяется прежде всего синтетизмом: сочетанием научного знания, философии и поэзии. То, что Пришвин — и художник, и мыслитель, философ в самом глубоком смысле этого слова — в наши дни уже не требует 
доказательств. Не случайно в словарь «Русская философия», изданный в конце ХХ в., включена статья о писате
Зинаида Холодова*

Синтетизм 
художественного 
наследия 
М. Пришвина

УДК 821.161.1.09

Ключевые слова: синтез, синтетичность, 
художественное мышление, философский 
универсум,  «В краю непуганых птиц», 
«Женьшень», «Кащеева цепь», «Лесная 
капель», «Глаза земли»
Keywords: synthesis, synthetical character, 
artistic outlook, philosophical universum,  
«In the side of unfrighten birds», «The 
ginseng»,«The Kashchei’s chain», «The forest 
dripping», «The eyes of the earth»

* Доктор филологических наук, профессор 
кафедры теории литературы и русской литературы ХХ века ФГБОУ ВО «Ивановский 
государственный университет», г. Иваново. 

Русская словесность   ·  3/2018

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

ле, в которой рассматривается его нравственнофилософская концепция [1]. Во время учебы в 
Рижском политехникуме, а затем в Лейпцигском университете на агрономическом отделении философского факультета Пришвин получил глубокие знания по естественным наукам и 
основательно познакомился с философскими 
учениями, популярными на рубеже ХIХ–ХХ вв. 
Писатель неоднократно пытался определить 
свои философские взгляды, на формирование 
которых в разное время определяющее влияние 
оказали марксизм, учение Канта, Марбургская 
школа неокантианства, «философия жизни» 
(Ф. Ницше, Г. Зиммель, А. Бергсон), прагматизм 
У. Джемса, русская религиозно-философская 
мысль начала ХХ в. 25 октября 1919 г. он записал в дневнике: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и 
т. д. — материалистическое, марксистское. А 
мы — кто против этого — высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, 
анархизмом, религиозным исканием, тут Берг
сон, Ницше, Джемс, Метерлинк, оккультисты, 
хлысты, декаденты, романтики; марксизм, а 
как это назвать одним словом и что это?..»  
[2, 311–312]. Пришвинская философская концепция мира и человека сформировалась и под 
воздействием русского космизма, ориентированного на синтетическое видение действительности и восприятие человека в качестве 
органичной части космического единства. В 
творчестве Пришвина сказался синтез различных философских идей, но доминантой его 
художественного мышления стала мысль об 
утверждении жизни. 
В литературу Пришвин вошел зрелым человеком. Несколько лет он проработал агрономом, 
занимался научной деятельностью в вегетационной лаборатории профессора Д.Н. Прянишникова в Петровской сельскохозяйственной 
академии, был секретарем редактора «Полной 
энциклопедии русского сельского хозяйства» 
В.И. Филипьева, публиковал статьи в научных 
журналах по сельскому хозяйству, писал брошюры («Как удобрять поля и луга», «Картофель 
в полевой и огородной культуре»), но ученым не 
стал. Осознав призвание к литературе, он резко 
изменил свою жизнь: стал журналистом, активно печатавшимся в газетах и журналах. Два лета 
подряд Пришвин путешествовал по северу России, записывал сказки и былины. На материале 
путевых заметок он сделал научный доклад, и 
ученые избрали его действительным членом 
Российского географического общества. 
Своеобразным отчетом о поездках явились 
книги «В краю непуганых птиц» и «За волшебным колобком». Первая казалась Пришвину 
не особенно удачной, слишком научной; своим творческим началом он считал «За волшебным колобком» — одновременно и очерки о 
быте рыбаков и таежных крестьян, о суровой 
северной природе, и увлекательную сказку. 
Художник пришел к мысли о возможности 
согласовать научные знания с интуитивным 
постижением жизни, раскрывающим «небывалое». Каждый год до начала мировой войны он 
совершал путешествия и писал книги, открывая 
поэзию Заволжья, Средней Азии и Крыма. 
В 1910-е гг. Пришвин обрел известность как 
писатель-этнограф и прекрасный стилист, яркостью и образностью языка которого восхищались и реалисты, и модернисты. 

Из древа выходящий. М. М. Пришвин. 
 Бюст из дерева (Дунино)

Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Монументальность русской литературы

Идейно-художественные взгляды Пришвина сформировались в Серебряном веке, и его 
творческие искания в основном шли в русле 
формальных исканий модернистов, обративших внимание на музыкальную инструментовку, звукопись, ритмичность прозы. Пришвину 
была близка мысль о «расширении художественной впечатлительности» (Д. Мережковский). Критики отмечали наличие элементов 
импрессионистического стиля в поэтике произведений Пришвина (метафорическая структура образов, символика названий и др.), но 
можно говорить и об его импрессионистическом мировосприятии, что сближало его с символистами, стремившимися сквозь внешнюю 
сторону явлений видеть их глубину, отражая 
не отдельные явления и факты, а мир в целом. 
Импрессионизм как способ познания мира был 
близок Пришвину своим двуединством — сочетанием субъективного и объективного, где 
субъективное господствует. В его пейзажах мир 
внешний и внутренний неразрывно связаны, 
они становятся «пейзажами души», а «этнографизм, эпичность» даже в очерковых книгах 
заменяются «субъективнейшей интимной лирикой души» [3, 52]. 
В своих философско-эстетических исканиях 
Пришвин опирался на идеи тех же философов, 
что и русские символисты, — Шопенгауэра, 
Канта, Ницше, «философов жизни» и интуитивистов, русских «космистов». Сближала его 
с символистами «безраздельная» вера в красоту 
(«Красота есть тоже Бог» [4, 61]; «чистая красота... достигается художником» [5, 45]). Ему 
было свойственно представление о жизненной 
значимости искусства, призванного повлиять 
на жизнь людей и даже изменить мир: «...из моей фантазии рождается самая подлинная жизнь. 
Своей фантазией я переделаю, я сделаю новую 
жизнь» [4, 19]. В центре его произведений так 
же, как и у символистов, — художник, выражающий свое внутреннее «я». Легко обнаружить 
общее в высказываниях Мережковского, Блока, Бальмонта, Сологуба, Белого, Брюсова и 
суждениях об искусстве Пришвина (об аполлоническом и дионисийском, красоте и добре, истине и пользе, природе и культуре, гуманизме, 
творческой свободе) при всей оригинальности 
самого хода его размышлений и выводов, к которым он приходит. Много внимания Пришвин 

уделял проблеме символа, будучи убежден, что 
истинное творчество «было и будет всегда символично, поскольку оно не копия жизни, а особым способом созданный образ жизни» [4, 136], 
и в его произведениях 1920–1940-х гг. «скрытое 
содержание» часто создавалось при помощи 
символов из мира природы и фольклора. 
Уже в первых книгах «В краю непуганых 
птиц» и «За волшебным колобком» обнаружилась оригинальность таланта писателя: сочетание научности с романтическими представ
Идейно-художественные взгляды 
Пришвина сформировались  
в Серебряном веке, и его творческие 
искания в основном шли в русле 
формальных исканий модернистов, 
обративших внимание  
на музыкальную инструментовку, 
звукопись, ритмичность прозы. 
Пришвину была близка мысль  
о «расширении художественной 
впечатлительности» (Д. Мережковский). 
Критики отмечали наличие элементов 
импрессионистического стиля  
в поэтике произведений Пришвина 
(метафорическая структура образов, 
символика названий и др.),  
но можно говорить  
и об его импрессионистическом 
мировосприятии, что сближало его  
с символистами, стремившимися 
сквозь внешнюю сторону явлений 
видеть их глубину, отражая  
не отдельные явления и факты,  
а мир в целом. Импрессионизм как 
способ познания мира был близок 
Пришвину своим двуединством — 
сочетанием субъективного  
и объективного,  
где субъективное господствует.  
В его пейзажах мир внешний  
и внутренний неразрывно связаны, 
они становятся «пейзажами души»,  
а «этнографизм, эпичность» даже  
в очерковых книгах заменяются 
«субъективнейшей интимной 
лирикой души»

Русская словесность   ·  3/2018

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

лениями о мире, документализма и лиризма, 
поэзии и прозы. А.А. Блок, высоко оценивший 
книгу «За волшебным колобком», заметил: «Это 
не поэзия, то есть не одна только поэзия, но и 
еще что-то» [4, 140]. Пришвин, раздумывая над 
словами поэта, скажет: «...это что-то [здесь и 
далее в цитате курсив М. Пришвина. — З. Х.] не 
от поэзии есть в каждом очерке, это что-то от 
ученого, а может быть, и от искателя правды» 
[6, 6]. Писатель проявил обширные и глубокие 
знания из области естественных и гуманитарных наук, но все же литературные интересы 
в  первую очередь были связаны с этнографией и 
фольклористикой. 
Синтетизм проявляется не только в каждой 
книге Пришвина, но и в небольших отрывках, а 
нередко и в одном-двух абзацах. Так, описание 
Выгозера в книге «В краю непуганых птиц» художник начинает сугубо объективно: «На озере 
всюду разбросаны большие и маленькие острова», однако затем передает личное восприятие 
северного пейзажа: «Большие не так интересны: 
их не охватываешь глазом, и они кажутся берегом. Но маленькие своеобразно красивы. Особенно хороши они в летнюю, совершенно тихую 
погоду. Из водной глади тогда всюду вырастают 
кучки угрюмых елей. Они тесно жмутся друг к 
другу и будто что-то скрывают между собой. Напоминают они немного беклиновский “Остров 
смерти”. Как известно, на знаменитой картине бросается в глаза сначала кучка кипарисов, 
скрывающая загадку смерти, потустороннюю 
жизнь. Присмотревшись к картине, замечаешь, 
что между кипарисами продвигается лодка, и 
кто-то в белом везет гроб, осыпанный розами... Вот и тут так же что-то выдвигается белое. 
Что это? Семья лебедей. И вдруг над северным 
островом смерти [курсив наш. — З. Х.] раздается 
дикий хохот: га, га, га!.. Это летит гагара, падает 
на воду и исчезает» [7, 64]. И далее следует почти 
научное описание островов, даже с принятыми 
в работах по географии сокращениями — «ССЗ» 
и «ЮЮВ». В этом, казалось бы, незаметном 
отрывке текста проявилось сочетание знания 
и поэзии, столь характерное для Пришвинахудожника. Знание не только географии, но и 
«нового» искусства. Для Пришвина беклиновская картина служит поэтическим средством, 
усиливающим необычность впечатления, вызванного суровой природой, — «небывалое». 

Синтетизм характерен для произведений 
разных жанров: путевых очерков, лирикофилософских миниатюр, повестей и романов, 
книг, составленных из дневниковых записей. 
Разумеется, он проявляется по-разному. В повести «Жень-шень», например, отражены изменения, которые произошли в мировоззрении Пришвина за полтора десятка лет. К началу 1930-х  гг., когда была создана повесть, 
уже сложилась пришвинская нравственнофилософская концепция, буквально пронизывавшая все, что выходило из-под его пера. 
Важнейшие для писателя темы (экологическая, 
социальная, эстетическая) тесно связаны, проявлено универсумное сознание художника — 
ощущение себя частью единого Целого, такой 
же, как растения, животные, камни, водопад, 
река... Об этом мы можем судить по отрывку из 
повести «Жень-шень».
Описание долины начинается вступлением, 
раскрывающим универсумное мироощущение 
писателя: «Та долина, где бежит Засухэ, вся 
сплошь покрыта цветами, и тут я научился понимать трогательную простоту рассказа каждого цветка о себе: каждый цветок в Засухэ представляет собою маленькое солнце, и этим он 
говорит всю историю встречи солнечного луча с 
землею. Если бы я мог о себе рассказать, как эти 
простые цветы в Засухэ!». Затем яркими мазками нарисована импрессионистическая картина: 
«Были ирисы — от бледно-голубых и почти что 
до черных <…>, лилии красные, оранжевые, 
желтые, и среди них везде звездочками яркокрасными была рассыпана гвоздика. По этим 
долинам, простым и прекрасным цветам всюду 
летали бабочки, похожие на летающие цветы, 
желтые с черными и красными пятнами аполлоны, кирпично-радужные, с радужными переливами крапивницы и огромные удивительные 
темно-синие махаоны. <…> с шумом носились 
по воздуху мохнатые шмели с черным, оранжевым и белым брюшком». К контрастным пятнам 
(красный, оранжевый, желтый, белый, черный, 
оттенки синего) следует добавить и зеленый 
цвет — фон, и золотой — золотым солнечным 
светом буквально пронизан пейзаж. Проявлены 
универсумность, поэтичность и естественнонаучные знания: названы цветы нескольких 
родов и семейств; насекомые разных отрядов и 
видов; рассказчик замечает насекомое, еще не 

Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Монументальность русской литературы

известное науке, и не описанное учеными «поведение» бабочек. 
Заключают описание слова: «Среди всех 
этих цветов и кипучей жизни долины только я 
один… не мог прямо смотреть на солнце и рассказывать просто, как они. Я могу рассказать 
о солнце, избегая встречаться с ним глазами.  
Я человек, я слепну от солнца и могу рассказывать, лишь окидывая родственным вниманием 
все разнообразные освещенные им предметы и все лучи их собирая в единство» [8, 13]. 
Здесь заключена философема, смысл которой 
раскрывается в романе «Кащеева цепь». Повествователь в лирическом отступлении напоминает про «странных людей, которые, однажды увидев какой-то яркий свет впереди, 
идут на него, пока не ослепнут, и доктор потом 
находит у них при жизни неподвижную идею, 
а после смерти с интересом промывает мозги, стараясь открыть причину неподвижности 
мысли». «Мы все <…> продвигались по тому 
же опасному пути, пока не спасла нас простая 
догадка, что к источнику ослепляющего нас 
света можно обернуться спиной и смотреть не 
туда, в светило, а на освещенные им предметы. 
И так выходит, что, с одной стороны, непременно надо вперед идти, а то не будет прогресса <…>, с другой — каждому из нас необходимо, чтобы не ослепнуть, вовремя найтись 
и оглянуться назад…» [9, 378]. При обращении 
к тексту «Кащеевой цепи» становится ясно, 
что художник выразил мысль о месте человека 
в социуме, а не имел в виду лишь природный 
факт. Задача человека, по Пришвину, — определиться в своем жизненном деле, найти свой 
«корень жизни», а свою задачу как писателя он 
видит в «собирании в единство» всех явлений 
«жизненного потока». 
Но путь пришвинских книг к читателю был 
сложным из-за непонимания и неприятия 
критиками его «геооптимизма» (определение 
М. Горького). Чуждым мироощущению советского человека пришвинский мир считал 
С. Мстиславский, из-за статьи которого была 
приостановлена публикация в «Новом мире» 
«Лесной капели». Напечатана была только ее 
первая часть — поэма «Фацелия» — о счастье 
жить на земле. Пришвин, по его словам, хотел 
создавать произведения, сохраняющие «след… 
усилия искать и задерживать… радость» [10, 169], 

несмотря на то, что часто «радость похожа на 
сок хвойных деревьев, на эту ароматную смолу, 
закрывающую рану <...>. Так и у людей, как у 
деревьев: иногда у сильного человека от боли 
душевной рождается поэзия, как у деревьев 
смола» [11, 17]. 
Писатель не только чувственно осязаемо 
описывает природные явления, но и раскрывает в них смысл, понимаемый как человеческий, решает проблемы этического характера. 
Так, в миниатюре «Счастливые мгновения» 
непостоянство весенней погоды, когда «радоваться можно только мгновеньями», и только 
«для избранных есть такие мгновенья, каких 
не бывает во всем году», рождает мысль о 
том, что нужно человеку для счастья. «Ранней 
весной, — размышляет Пришвин, — никому 
нельзя к погоде приспособиться: лови мгновенье, как дитя, и будь счастлив. А вся-то беда 
людей и состоит в том, что они привыкают ко 
всему и успокаиваются». И затем следует вывод: «Ранней весной каждый раз мне кажется, 
что не я один, а и все могли бы быть счастливы и что счастье творческое могло бы сделаться религией человечества. Творческое… 
а какое еще бывает счастье? Я ошибся — не 
творческое, а просто счастье, потому что нетворческое счастье — это довольство человека, 
живущего за тремя замками» [11, 16]. Лирикофилософские миниатюры, составившие «Фацелию», содержат размышления о жизни людей, о нравственных ценностях, о творчестве 
и в совокупности раскрывают темы: человек — 
природа — творчество. 
«Фацелия» — одно из самых ярких импрессионистических произведений Пришвина. Это 
бесфабульная проза — наброски, зарисовки, 
фрагменты. Помогают понять историю человеческой души, воссозданную в поэме, заглавия 
частей («Пустыня», «Росстань», «Радость») и 
эпиграфы к ним. В поэтике мгновений, характерной для поэмы, раскрывается пришвинское 
представление о жизни каждого и Целого, «гуле жизни» и «внутренней тишине» человека. 
Стиль характерен для импрессионизма (метафорическая структура образов, многозначность деталей, символика названий отдельных 
миниатюр и т. д.). Значительную роль играет 
символика цвета. Пришвин обычно вводит в 
текст цвета, свойственные природным явлени

Русская словесность   ·  3/2018

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

ям, и совмещает их с переживаниями человека, 
создавая дополнительные смысловые оттенки. 
Например, первая главка поэмы родилась из 
дневниковой записи 1916 г. о поездке писателя 
с агрономом с целью осмотреть поля клевера: 
«И вдруг среди красного клевера показалось 
небольшое лиловое поле фацелии — медоносной травы. Странный цвет в наших полях…» 
[5, 231]. Но в тексте поэмы используется синий 
цвет вместо лилового. Возникает параллель: 
Фацелия — Синяя птица. Затем образ конкретизируется (писатель сообщает, что фацелия — 
обыкновенная медоносная трава), но очарование не исчезает благодаря символичности 
синего цвета — цвета печали. Мотив тоски постепенно нарастает и достигает апогея в разделе 
«Бездна», а затем начинается возрождение души героя, и в конце поэмы вновь звучит мотив 
Фацелии: вместо любимой женщины пришла 
ее дочь. Вводится и литературный контекст — 
слова Пушкина: «Вся жизнь — одна ли, две ли 
ночи».
Стилю «Лесной капели» присущи афористичность, необычайная смысловая емкость 
при экономном использовании художественных средств. Писатель стремился озвучить, ритмически организовать фразу, усилить выразительность, музыкальность. Сосульки на корнях упавшего дерева звучат, как эолова арфа 
весны. Ритм улавливается в журчании ручья, 
шепоте листьев, в бульканье воды, бормотании 
тетеревов, в набегающих волнах лесного шум. 
Пришвин считал, что искусство подчинено внутреннему ритму Вселенной. 
В «Лесной капели» преобладает музыкальное начало, но нельзя видеть в этом свойстве 
прозы писателя лишь художественный прием, 
вызванный стремлением показать красоту мира. Вспомним, что для символистов, оказавших 
значительное влияние на эстетику художника, 
музыкальная стихия — праоснова жизни и искусства. 
Пришвина справедливо называют продолжателем традиций В. В. Розанова. «…первым, 
кто удачно воспринял и подхватил как прямую 
эстафету преемственности розановскую манеру “Опавших листьев“, был, конечно, Пришвин», — пишет В. Леденев, подчеркивая, 
что это относится не только к дневнику писателя, который он начал вести еще при жизни 

Розанова, но и к его «оригинальным произведениям — “Календарю природы“, “Глазам 
земли“, “Фацелии“ и др. Сам Пришвин признавался, что не он, конечно, первым создал 
“форму маленьких записей“, но он сумел их 
удачно “приспособить к своей личности“» 
[12, 258–259]. И хотя «пейзажи-мгновения» 
встречаются в пришвинском дневнике «еще 
до розановских “Опавших листьев” и параллельно с ними» [13, 142], художник осознавал 
влияние Розанова на формирование жанра 
лирико-философской миниатюры в своем 
творчестве [См.: 4, 588].
Все творчество писателя насквозь метафорично, что обусловлено его универсумным сознанием. Приведем самые яркие примеры из 
книги «Глаза земли»: «Показались на яблонях 
яблоки. Ух, какая работища нависла надо мной 
и тоже, как яблоко, показалась из моей зелени» 
[14, 93]. Или: «Только теперь стал видеть себя.  
Я думаю об этом так, что, пожалуй, нужно очень 
долго расти вверх, чтобы получить способность 
видеть себя не в себе, а отдельно со стороны, 
как будто человек созрел и вышел из себя»  
[14, 108]. Не только человек может «поспевать», но и все, что имеет отношение к его 
жизни: «Вчера первый раз переночевал в своем доме. Начинаю пожинать урожай своего 
весеннего сева: посеял, все лето боролся, растил — и вот мой дом, как яблоко, как мысль, 
поспевает, и звезды небесные, как обстановка 
души моей, появляются над моими сенями...» 
[14, 96]. 
Синтетизм, характерный для Пришвина как 
писателя, сформировавшегося в Серебряном 
веке, сказался в жанровой системе и стиле его 
произведений. В пришвинских произведениях разных жанров — не только в рассказах, 
повестях, романах, но и в очерках и даже в 
статьях — синтезированы документальная точность с глубоким проникновенным лиризмом, 
философской насыщенностью и фольклорностью. И ранние его книги — «За волшебным 
колобком», «Черный араб», «Славны бубны» 
и др. — не столько путевые очерки, сколько 
увлекательные сказки. Писатель преобразовал 
очерковый материал в поэму, создав в начале 30-х гг. одно из лучших своих произведений — «Жень-шень»; повышенная метафоричность делает его похожим на сказку. В своих 

Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Монументальность русской литературы

последних крупных произведениях, которые 
он назвал «сказками» — «Кладовой солнца», 
«Корабельной чаще», «Осударевой дороге», и 
в романе «Кащеева цепь» Пришвин мифологизирует действительность, по сути, создает 
литературные сказки. Большим писателем, по 
его мнению, называется тот, кто сумел поселить 
уверенность в реальности сказки. 
Все пришвинские произведения овеяны 
романтикой любви, «благословенного труда», 
чувством родственности между человеком и 
природой. Духовно-нравственной доминантой 
всего творчества художника является тревога за 
судьбу нравственных ценностей в катастрофическом мире, за личность. 
В «Лесной капели» М. Пришвин высказывает удивление: «Почему это равняется настоящему открытию, если даже общеизвестную мысль, о чем люди говорят повседневно, 
удается высказать образами?». И сам отвечает: 
«Не потому ли это бывает иногда, что люди, 
повторяя мысль, утрачивают смысл ее и вновь 
узнают, когда мысль является в образе?» [11, 
118]. Благодаря синтетическому стилю писателю удается заострить внимание на обыденном 
и потому незаметном для привычного глаза 
явлении и высветить, наполнить новым смыслом то, что, казалось бы, давно известно, и — 
главное — донести свое убеждение о «возможности для человека жить прекрасно» [14, 52]. 
Однако следует говорить не только о стилевых 
приемах синтезирования различных качеств, 
а о синтетизме художественного мышления 
М. Пришвина. 

Литература

1. Хализев В. Пришвин Михаил Михайлович // 
Русская философия: Малый энциклопедический 
словарь. — М.: «Наука», 1995. — С. 424–425.
2. Пришвин М. М. Дневники, 1918–1919 [Кн. 2]. — 
М.: «Моск. рабочий», 1994. — 383 с.
3. Иванов-Разумник Р.В. Великий Пан // ИвановРазумник Р. В. [Соч.]: Т. 2. Творчество и критика. — 
СПб.: «Колос», 1913. — С. 42 –70.
4. Пришвин М.М. Дневники 1905–1954 // Собр. 
соч.: в 8 т. Т. 8. — М.: «Худож. лит.», 1986. — 
759 с.
5. Пришвин М. М. Дневники, 1914–1917 [Кн. 1]. — 
М.: «Моск. рабочий», 1991. — 432 с.
6. Пришвин М.М. Мой очерк (Биографический 
анализ) // Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. — М.: «Худож. лит.», 
1983. — C. 5–10.
7. Пришвин М.М. В краю непуганых птиц // 
Собр. соч.: в 8 т. Т. 1. — М.: «Худож. лит.», 1982. — 
С. 41–180.
8. Пришвин М.М. Жень-шень // Собр. соч.: в 8 т. 
Т. 4. — М.: «Худож. лит.», 1983. — C. 5–78.
яПришвин М.М. Кащеева цепь // Собр. соч.: в 8 т. 
Т. 2. — М.: «Худож. лит.», 1982. — C. 5–482.
10. 
Пришвин 
М.М. 
Дневники. 
1932–1935. 
[Кн. 8]. — СПб.: Росток, 2009. — 1008 с.
11. Пришвин М.М. Лесная капель // Собр. соч.: 
в 8 т. Т. 5. — М.: «Худож. лит.», 1983. — C. 6–124.
12. Леденев В. В.В. Розанов и М.М. Пришвин: 
К истории литературных встреч ученика и учителя 
// Новый журнал. New rev. Кн. 214. — Нью-Йорк, 
1999. — С. 255–265. 
13. Дворцова Н.П. Михаил Пришвин: «Жизнь как 
утверждение» // Михаил Пришвин и русская культура ХХ века: Сб. статей / Тюмен. гос . ун-т. — Тюмень: 
Вектор Бук, 1998. — 134–164. 
14. Пришвин М.М. Глаза земли // Собр. соч.: в  
8 т. Т. 7. — М.: «Худож. лит.», 1984. — C. 83–458.

Личность — это светящийся месяц  
в дополнительном кругу всего человека 

Индивидуальность есть недробимая часть человека. Личность – начальная единица той 
цифры с огромным числом нулей, которая составляет число всего человека в его дополнении  
к Богу. Еще проще понять личность в тончайшем серпике новорожденного месяца с дополнительным кругом всего месяца. Личность – это светящийся месяц в дополнительном кругу всего 
человека. Каждый из нас проходит по жизни с этим дополнительным кругом. Теперь же, когда 
каждый стал скорым прохожим по жизни, над этим полем живомертвых людей, как полная 
луна, все ходит в сиянии круглая вечность сама по себе.
                                                                                М.М. Пришвин. Дневники. 1945 г.

Русская словесность   ·  3/2018

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Наталья Борисова*

Мир как тайна  
в творческом 
наследии 
М. Пришвина

УДК 82

Ключевые слова: Пришвин, тайна, чудо, 
Всеединство, миф, архетип, символ 
Keywords: Prishvin, mystery, miracle, Unity, 
myth, archetype, symbol 

* Доктор филологических наук, профессор 
кафедры всеобщей истории и историкокультурного наследия ФГБОУ ВО «Елецкий 
государственный университет им. И.А. Бунина», г. Елец, Липецкая  область.

В статье рассматривается главная доминанта в творческом наследии Михаила Пришвина — представление о мире, как о великой 
тайне человека, природы, истории. Он рассказывает о таинственных основах бытия не прямо, а опосредованно, на языке мифологем и архетипических символов. В центре сакральных сил, управляющих эмпирической реальностью, человеческими судьбами 
находится Всеединство как основа, как принцип космического 
единения. В судьбоносный момент своей жизни, в момент встречи с невестой в Люксембургском саду Парижа писатель успевает 
прочесть небесные знаки на грешной земле и познать тайну 
«золотого цветка», тайну духовных сил, тайну истины, добра и 
красоты.
The article considers the main dominant in the creative heritage of 
Mikhail Prishvin-the idea of the world as a great secret of man, 
nature, history. He talks about the mysterious foundations of life not 
directly, but indirectly, in the language of a mythologist and archetypal symbols. In the center of the sacral forces, governing empirical 
reality, human destinies is Unity as a basis, as the principle of cosmic 
unity. At the fateful moment of his life, at the time of meeting with 
the bride in the Luxembourg garden of Paris, the writer manages to 
read the heavenly signs on the sinful earth and learn the secret of the 
«Golden flower», the secret of spiritual forces, the secret of truth, 
goodness and beauty.

М
ихаил Пришвин — один из интереснейших и загадочных писателей первой половины ХХ столетия. 
Феномен Пришвина трудно объясним, ибо имеет множество различных предикатов. С одной стороны, он 
«певец природы», автор охотничьих и детских рассказов, 
этнограф, фенолог, но еще и удивительно глубокий 
философ, стремившийся к художественному воплощению главной, стержневой своей философемы — Космического Всеединства. Он, неутомимо исследовавший 
загадки сознания, мысли, слова, числа, создавал в прозе 
поразительный миф о себе, своей жизни, о России. 
Миф стал для него способом познания, приближения к 
тайнам мира, способом проникновения в ту сердцевину 
времени-пространства, которую нельзя познать сугубо 
рациональным способом.

Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

Удивительное в мире русской словесности

Удивительное в мире русской словесности

На всем, что видел, что переживал писатель 
в течение всей своей долгой, творческой жизни, лежит печать какой-то глубинной онтологической тайны. Уже в самом начале творчества 
он решает для себя принять мир как тайну: 
«Вечер… иду по валу к лесу… садится… между 
холмами тишина… всегда на закате тишина… 
жнивье красное… мир становится тайной… 
птицы молчат… если мир есть тайна (курсив 
мой. — Н.Б.)… если принять тайну, то нужно о 
ней молчать… нужно решиться никому никогда 
не сказать о ней» [1].
Пришвин решителен в понимании мира как 
тайны и одновременно в стремлении сохранить 
ее: «…мир принят как тайна… я ступаю еле 
слышно… я боюсь нарушить тайну… таинственный мир принят» [1, с. 13].
Тайну бытия Пришвин ассоциирует с умением и даже необходимостью жить в отраженном свете: художник утверждает, что человек 
не сможет перенести свет прямой, он должен 
отвернуться от «неизреченного Света» и обратиться к его отражению, чтобы во мраке 
действовать светлой силой. Здесь актуализирован «закон тени» или «закон теневой сферы»: 
«Закон теневой сферы — закон тени: символичность. В полдень нравственности жизнь читается как миф (курсив мой. — Н.Б.), потому 
что ее подлежащие читаются как символы… 
На известной ступени ум (гениальный…) отказывается незащищенным глазом видеть жизнь 
(потому что он слишком много видит), его глаза 
погибли бы от… света, и он, став к источнику 
света спиной, ищет его отражения в освещенном мире… Таким образом, на известной степени ума необходим поворот к символам, и ум 
становится поэтичен… Люди живут символами, 
поэт мыслит символами» [2].
Если нельзя смотреть в лицо тайны, то можно обратиться к ее знакам, символам. В прозе 
Пришвина возникает двоемирие: эмпирический дольний мир и метафизическая реальность — сакральная сфера Божественного Откровения: «…ибо есть какие-то знаки на небе… 
можно поверить, что на земле живут небесные 
знаки» [1, т. 8, с. 15].
Земная реальность писателя космоцентрична, открыта небу, это бытие, которое, кажется, 
слышит голоса самих вещей первичной природы, понимает язык стихий.

Космоцентрическая открытость мира только 
усиливает чувство присутствия чуда: в природе, 
в судьбе человека, в его сознании и мыслях, в 
исторических событиях  и даже в высшем онтологическом принципе бытия — положительном 
Всеединстве с его бесчисленными трансформациями, цель которых тоже таинственна.
Идея Всеединства является главной в художественном сознании писателя: это мистический принцип внутреннего живого единства 

Пришвин решителен в понимании 
мира как тайны и одновременно  
в стремлении сохранить ее:  
«…мир принят как тайна…  
я ступаю еле слышно… я боюсь 
нарушить тайну… таинственный мир 
принят». 
Тайну бытия Пришвин ассоциирует  
с умением и даже необходимостью 
жить в отраженном свете:  
художник утверждает, что человек  
не сможет перенести свет прямой,  
он должен отвернуться  
от «неизреченного Света»  
и обратиться к его отражению,  
чтобы во мраке действовать  
светлой силой.  
Здесь актуализирован «закон тени» 
или «закон теневой сферы»:  
«Закон теневой сферы —  
закон тени: символичность.  
В полдень нравственности жизнь 
читается как миф, потому что ее 
подлежащие читаются как символы… 
На известной ступени ум 
(гениальный…) отказывается 
незащищенным глазом видеть жизнь 
(потому что он слишком много видит), 
его глаза погибли бы от… света, и он, 
став к источнику света спиной,  
ищет его отражения в освещенном 
мире… Таким образом, на известной 
степени ума необходим поворот  
к символам, и ум становится 
поэтичен… Люди живут символами, 
поэт мыслит символами»

Русская словесность   ·  3/2018

 Любое распространение материалов журнала, в т.ч. архивных номеров, возможно только с письменного согласия редакции.

растительного, животного мира, человека, неба и земли, реального и ирреального. Поэтому 
природа у Пришвина нередко одухотворена, 
он считает, что телесность мира способна, 
как и человек, к преображению, просветлению. Так, в простой немудреной (на первый поверхностный взгляд) сказке «Кладовая 
солнца» на рассвете место, где дети ожидают 
восхода солнца, становится сакральным, ибо 
здесь совершается тайна — мистерия Всеединства: природа, все эти «птички и зверушки» 
отзываются звукам мира. Более того, они, 
приближаясь к человеку, стараются «выговорить какое-то общее всем, единое, прекрасное 
слово! И даже дети, такие простые, как Настя 
с Митрашей, понимали их усилия. Им всем 
хотелось сказать только какое-то слово прекрасное» [1, т. 5, с. 222].
Феномен единого всепонимающего слова  
создает представление о космической парадигме живой Вселенной, о непостижимом моменте единения в общем поле универсального 
сознания.

Единство природы и человека актуализировано не только в эмпирической плоскости, но 
и в духовной сфере. В очерке «За волшебным 
колобком» есть удивительное описание «таинственной и веселой обедни:

«Прозвенела светлая, острая стрела…
— Что это?
— Журавли проснулись…
— А там наверху?
— Гагара вопит…
— Там?
— Кривки на песочке накликают.
Протянулись веревочкой гуси, строгие, старые, в черном… совсем как первые старики по 
дороге в деревенскую церковь. Потом повалили 
несметными стаями гаги, утки, чайки. Но странно, 
все туда, в одном направлении, где горит общий 
край моря и неба. …К обедне, к обедне!.. Когда 
это, где это служили еще такую прекрасную, таинственную и веселую обедню? Холодно, но радостно было перед старой, тяжелой дверью. Старушка сказала: целый год не открывалась, но сейчас 
откроется, сама откроется.
— Боженька сам ее откроет.
Из мрака подходили молчаливые черные люди 
и становились вокруг нас…
— Станьте на цыпочки, деточки, идут!
Над толпой блеснул золотой крест. Скрипнула 
тяжелая железная дверь и чудесной силой открылась.
Обдала волна света и звуков.
Христос Воскресе! Воистину Воскресе!» 
[1, с. 193].

Удивительная мистерия, подлинная симфония звуков, красок, движения освещается «золотым крестом», выступая как модель единения 
всего живого перед лицом сакрального момента — восхода солнца. К этому «золотому кресту» и загадочной двери стремятся «молчаливые 
черные люди из мрака», птицы, свободные как 
ветер, упрямо летящие на восток.
Мистическим ветром веет от рассказа старого помора, юровщика, который «по обещанию» 
возит богомольцев на Святые острова. Обещание он дал после чудесного спасения. Несчастье, по мнению старика, началось после 
того, как молодые ребята нарушили священное 
правило: обет крестоцелования. События на 

Тайна вещей (Дунино)