Средневековая Европа, 400—1500 годы

ГЕЛЬМУТ КЁНИГСБЕРГЕР 

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЕВРОПА 
400-1500 годы 

H.G. KOENIGSBERGER 

MEDIEVAL 

EUROPE 

400-1500 

L O N G M A N 

- Т Е М А 
Г Е Л Ь М У Т К Ё Н И Г С Б Е Р Г Е Р 

СРЕДНЕВЕКОВАЯ 
ЕВРОПА 

400-1500 годы 

ИЗДАТЕЛЬСТВО 

Москва 

У Д К 
9 4 / 9 9 

Б Б К 6 3 . 3 ( 0 ) 4 

К 
3 3 

; C E U 

« А 
• 

Перевод с английского А.А. 
Столярова 
Редактор И.Я. 
Марголина 
Предисловие и комментарии к.и.н.Д.Э. 
Харшпоновича 

Данное издание выпущено в рамках программы 
Центрально-Европейского Университета «Translation Project* при 
поддержке Центра по развитию издательской деятельности 

(OSI—Budapest) и Института «Открытое общество. 
Фонд содействия» (OSIAF—Moscow). 

This translation of Medieval Europe 400—1500, First Edition is published by 
arrangement with Pearson Education 
limited. 

Книга «Средневековая Европа 400—1500; первое издание». 
На русский язык перевод осуществлен по соглашению 
с Пирсон Эдьюкейшн Лимитед. 

Отпечатано в России 

ISBN 5-7777-0091-8 

© H.G. Koenigsberger, 1987 
© Перевод на русский язык, оформление — 
Издательство «Весь Мир», 2001 

Новая история старой Европы 
(вместо предисловия) 

Предлагаемая вниманию читателя книга британского историка, профессора Г.Г. Кёнигсбергера «Средневековая Европа, 400—1500 годы» 
представляет собой университетский учебник. Писать предисловия к 
учебникам — дело в общем-то ненужное. Учебник включает некое отстоявшееся знание, с которым и полемизировать как-то неловко, посему предисловие грозит выродиться в смесь аннотации и панегирика. 
Однако перед нами учебник британский, то есть отстоявшееся знание — 
не наше, а иностранное. Это значит, что отечественному читателю 
предъявлены некие предварительные итоги (окончательных итогов в 
любой науке попросту не существует) иной исторической школы, иной 
исторической традиции, известной лишь специалистам, но не широкому читателю. А вот в эту традицию нашего читателя можно и нужно ввести, с этой школой можно и нужно полемизировать. Потому-то не то 
чтобы классическое предисловие, но некий вводный текст действительно необходим. 

«Средневековая Европа, 400—1500 годы» открывает трехтомный 
труд 
британских историков «История Европы», охватывающий 
период с 400 по 1980 годы. При чтении данного и иных томов «Истории Европы» отечественный читатель наверняка столкнется с некоторыми проблемами, может быть не очень явными, для западного 
читателя давным-давно если не решенными, то настолько хорошо 
известными, что кажутся само собою разумеющимися, почти наскучившими. Для отечественного же читателя эти проблемы даже и не 

5 

В М Е С Т О П Р Е Д И С Л О В И Я 

поставлены, но неявность этих проблем не делает их менее важными. 
Возникают два вопроса, точнее один двуединый: почему Европа? что 
такое Европа? 

Первый вопрос навскидку кажется просто глупым, и на него хочется ответить вопросом же: а почему бы и нет? Почему не может быть 
истории Европы наряду с историями Африки, Латинской Америки, 
США, отдельных государств Европы — Великобритании, Франции, 
Германии? Чем Европа хуже (или лучше) иных регионов или ее собственных частей? Ничем! С последним заявлением безусловно солидаризируется сам Г. Кёнигсбергер: «Мы должны еще раз подчеркнуть — 
нельзя ставить вопрос так: почему европейская цивилизация оказалась лучше других. У нас нет критериев, позволяющих определить, 
что "лучше", а что "хуже"»

1. Да, так, не лучше и не хуже, а иначе. 

Само это ощущение «инаковости», то принимая гипертрофированные формы, то практически исчезая, присутствует в сознании почти 
всех европейцев и почти всегда, — но все же не всех и не всегда! — в аксиологическом, оценочном смысле. Мы, эллины, лучше их, варваров. 
Мы, христиане, лучше их, неверных. Мы, просвещенные интеллектуалы, лучше их, дикарей. Мы, белые люди, лучше их, черных. И т.д. и 
т.п. В конце XVIII в. такой взгляд был поставлен под сомнение, а к середине ХХ-го объявлен прямо-таки неприличным. Громко и безапелляционно было заявлено, что все люди — братья, независимо от расы, 
социального положения, вероисповедания и прочего. Историческая 
наука сделала из этого (разумеется, не только из этого) свои выводы. 
Ее адепты утверждали, что мировая история развивается по неким законам, таким же объективным, неотменяемым и универсальным, как 
и законы физики. С точки зрения, например, историософии марксизма (и особенно его вульгаризированной формы — так называемого 
марксизма-ленинизма), все общества, пройдя одинаковые стадии развития — первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, — идут к коммунизму. Значит, можно отыскивать и описывать рабовладение в Индии либо феодализм в Японии. Эту схему распространяют и на историю культуры, обнаруживая Возрождение в Китае или Армении

2. 

Внешне подобному универсализму противостоят теории замкнутых культур

3 или неабсолютно замкнутых, способных передавать свои 

1 Настоящее издание, с.29. Далее ссылки будут даваться в тексте с указанием 
страницы. 

2 С м . напр.: Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972; Чалоян В.К. Армянский 
Ренессанс. М., 1963. 

3 Наиболее ярко подобные воззрения воплощены в теории О. Шпенглера. 
См.: Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1—2. М., 1997—1998. 

Н О В А Я И С Т О Р И Я С Т А Р О Й Е В Р О П Ы 
7 

достижения иным, но все же самодостаточным цивилизациям

4. Однако все эти теории также исходят из презумпции всеобщего закона: цивилизации зарождаются, расцветают, гибнут (такова самая простая 
схема) либо, ко всему этому, «надламываются», порождают «универсальные государства» или «универсальные церкви», переживают «ренессансы» и т.д. и т.п. (я использую термины А.Дж. Тойнби). То есть 
цивилизации, конечно, различны, но управляющие ими законы одинаковы. Используя излюбленную сторонниками подобных теорий 
метафорику, сосна на севере диком, разумеется, отличается от пальмы, но законы роста деревьев одни и те же. 

Методологические основы таких взглядов понятны. Историческая 
наука возникла в Европе и конструировалась на европейском материале. Так, еще в конце XVII в. немецкий ученый Христиан Келлер, исходя из политического, имперского даже принципа, разделил историю на древнюю — до падения Рима в 476 г., средневековую — до падения Нового Рима — Константинополя в 1453 г. и новую, продолжающуюся доныне. Позднейшие историки, отказавшись от имперского 
принципа и добавив древнейшую (первобытную) и новейшую (то ли с 
Первой мировой войны, то ли с Русской революции 1917 г.) истории, 
все равно придерживались того же членения. 

Попытки отвергнуть эту схему в применении если не к европейской, то к мировой истории наталкивались на возражения и обвинения в европоцентризме. «Что же, — заявляли сторонники всеобщности исторических законов, — вы считаете, что у европейцев 
было Возрождение, а у китайцев (или армян) его не было? Значит, 
по-вашему, китайцы (или армяне) хуже европейцев?» Оные сторонники не замечали, притом совершенно искренне, что они-то и есть 
европоцентристы чистейшей воды, прилагающие, пусть и из лучших побуждений, европейский аршин ко всем и вся. Авторитетно 
признано, что Возрождение — это хорошо, значит, оно должно быть 
везде; не менее авторитетно признано, что феодализм был в Европе, значит, он тоже должен быть везде. С этим еще в 1922 г. спорил 
известный немецкий философ Эрнст Трёльч: «...используя в действительности только западное, европейско-американское развитие, 
выдают живущих в этих границах людей за человечество, а само это 
развитие — за всемирную историю и развитие мира. <...> Иногда же 
говорят, что речь идет не о биологическом понятии человечества, а 
о его идее и идеале, а они развиты в своем определении именно на 
Западе или — лишь там действительно осуществлены. Но это все не 
более чем наивное или утонченное высокомерие европейца... В ев
4 См. напр.: Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1996. 

В М Е С Т О П Р Е Д И С Л О В И Я 

ропейском мышлении всегда присутствует завоеватель, колонизатор и миссионер»

5. 

Признание единого для всех обществ закона исторического развития приводит, как это ни парадоксально звучит, именно к тому, от чего сторонники данной позиции стремятся решительно отмежеваться: 
к аксиологическому, ценностному подходу — «лучше/хуже». Действительно, примем как данность непреложный исторический факт: по 
меньшей мере с эпохи Великих географических открытий, «стартовавшей» в конце XV в., начинается и в XIX в. достигает апогея внешняя экспансия Западного мира. Не китайские джонки приплыли в 
Лиссабон, а португальские каравеллы — в Макао; не государство Великих Моголов завоевало Великобританию, а англичане — Индию; не 
система сёгуната торжествует в Европе, а парламентская монархия — 
в Японии; философия Гегеля является обязательным предметом для 
гуманитариев в китайских университетах, конфуцианство в европейских высших школах — спецпредмет. Скажу проще: сегодня джинсы в 
Японии — повседневность, кимоно на Западе — экзотика. То есть мир 
становится западным, вестернизируется, говоря научным языком. И 
если принять вышеназванную презумпцию общего закона, то окажется, что неевропейцы «не дотянули» до европейцев, принципы прогресса для всех одинаковы, но европейцы прошли по этому пути дальше, раз смогли овладеть всем миром, а значит, европейцы — «лучше». 
За что боролись, на то и напоролись. 

Если же, как это делает профессор Кёнигсбергер (читатель, надеюсь, понял — автор этих строк полностью разделяет его позицию), 
признать, что «вовсе не нужно сверяться со всеобщим законом исторического развития (которого, по нашему мнению, просто не существует)» (с. 26), что следует «непредвзято рассмотреть собственно европейские культурные достижения» (там же), то вопрос «почему Европа?» требует совсем иного ответа, нежели данный выше, а именно: 
потому что Европа, как и любая иная цивилизация, уникальна и рассматривать ее надо именно в ее уникальности, а не в ряду иных цивилизаций; сопоставляя с этими иными цивилизациями, но не в общем строю. 

И тут мы переходим к ответу на другой вопрос — что такое Европа? Разумеется, не просто часть света, но «культурная общность, которая включила в себя весь Европейский континент, утвердилась в 
Америке и Австралии и (в той или иной форме) доминирует в остальных частях мира» (с. 25). То есть Европа — это область сущест
5 Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. 
М„ 1994. С. 608. 

Н О В А Я И С Т О Р И Я С Т А Р О Й Е В Р О П Ы 
9 

вования европейской культуры. Но тогда возникает иной вопрос: а 
каковы границы Европы? Для Г. Кёнигсбергера Европа есть по преимуществу Западная Европа, мир западного христианства — католицизма и протестантизма (это особенно важно для данной, представляемой читателю книги, ибо в ней речь идет о временах до Реформации). Византия, исламский мир, мир кочевых народов Азии — от 
гуннов до монголов — интересуют автора (а он уделяет им немало 
страниц) постольку, поскольку эти цивилизации сталкивались с Западом и влияли на его историю. Однако влияние было не более чем 
внешним и завершилось либо в период, охватываемый настоящей 
книгой (последний всплеск экспансии кочевников Великой степи — 
XIII в., падение Византии, как мы помним, — 1453 г.), либо на пороге Нового времени (последний мощный натиск исламского мира — 
османские завоевания — начался в XIV в., достиг апогея в XVII в., а 
затем Европа перешла в контрнаступление). Сложнее с Россией. Дело не столько в том, что Русь приняла христианство и в этом смысле 
стала европейской страной — Византия ведь тоже была христианской державой, даже не только в том, что с конца XVII в. наше отечество активно вестернизировалось. Суть в ином — невозможно 
представить себе историю новой Европы и современного мира без 
России, «большой России» (greater Russia), то есть России с подвластными землями, как бы она ни называлась — Российской империей или СССР. Более того, в XX в. «центры мирового влияния переместились с Европейского континента (с его старыми монархическими империями — Испанией, Францией, Великобританией и Германией) в Россию (СССР) и Северную Америку (США). Однако 
следует учесть, что эти государства, чрезвычайно обширные и густонаселенные, в культурном отношении являются наследниками Европы» (с. 28). Посему Россию нельзя исключать из рассмотрения либо рассматривать извне. Но и включать ее в Европу в полной мере 
тоже не получается, во всяком случае в средневековую. 

Ввиду важности для отечественного читателя этой темы позволю 
себе свести воедино воззрения британского историка, разбросанные 
по всей книге. Почему в его глазах Россия, по крайней мере в описываемое время, не есть собственно Европа? 

Профессор Кёнигсбергер, безусловно, разделяет так называемую 
норманнскую теорию, согласно которой и в полном соответствии с 
летописями основателями первого государства на Руси были русы — 
викинги-норманны. Вождь норманнов Рюрик (возможно, он идентичен Хрёрику Датскому скандинавских саг) с дружиной взял власть 
(был приглашен на княжение? захватил княжий престол силой?) в 

В М Е С Т О П Р Е Д И С Л О В И Я 

северных славянских городах — Ладоге, Изборске и Белоозере, основал Новгород, а его соратники и преемники создали новые княжества, в том числе в Киеве. Сам по себе этот факт не представляет собой 
чего-либо уникального в истории Европы. Те же норманны основывали правящие династии в разных частях континента. Поддерживая 
норманнскую теорию, Г. Кёнигсбергер не делает тех выводов, которые создали ей ореол, ненавистный русским патриотам (слово «патриот» я употребляю безо всякого политического и тем более иронического оттенка). Он не считает, что славяне вообще и русские в частности — некая низшая раса, неспособная к самостоятельному государственному строительству, что славяне вообще и русские в частности — аморфная масса, организовать которую могут лишь представители высшей расы — скандинавы-«арийцы». Ведь из того факта, что 
в Западной Европе скандинавы создали герцогство Нормандское и 
пытались, хотя и неудачно, захватить Англию, а их офранцуженные 
потомки завоевали все же Англию и образовали на юге Европы Королевство Обеих Сицилии, никто не делает вывода о неспособности 
англичан, французов или итальянцев к государственному строительству: раса тут ни при чем, и вообще, происхождение государства и поиски истоков правящей династии — две совершенно разные и слабо 
связанные между собой проблемы. 

Включить Россию времен Средневековья в Европу Г. Кёнигсбергеру мешают другие факторы и соображения. Во-первых, это культурное влияние Византии, проявившееся прежде всего в принятии 
христианства по восточному обряду. «Предельная и строгая ортодоксальность стала отличительной чертой Русской церкви. Иначе и не 
могло быть. Русская церковь проводила богослужения на старославянском языке; на нем же писалась духовная литература. Однако на 
этот язык было переведено сравнительно небольшое число христианских текстов; огромный корпус разнообразнейших греческих и латинских теологических сочинений и практически все философские 
трактаты Античности, на которых основывалась эта теология, оставались практически неизвестными на Руси. Таким образом, «ренессанс», попытка возрождения утраченного более совершенного мира, 
был здесь немыслим. Поэтому Русь, приняв христианство... имела 
совсем иные традиции интеллектуального и культурного развития, 
нежели Латинская Европа с ее крепнущей привычкой к исследованию, аргументированию и рационализации. На Руси, напротив, люди не считали, что стоит задаваться вопросами о том, что было признано всеми как истинная вера и непреложное учение» (с. 185). У Византии же воспринята идея абсолютной власти государя, хотя в реаль