Проблемы техники детского психоанализа

Инcтитут общегуманитарных 
исследований

Москва
2018

Проблемы техники 

детского психоанализа

2-е издание (электронное)

УДК 615.8
ББК 53.57
П781

П781
Проблемы техники детского психоанализа [Электронный ресурс] : 

ISBN 978-5-7312-0925-0
Детский психоанализ — это определенная и логичная техника, которая подходит для большинства случаев детских неврозов, но остаются вопросы по 
применению психоанализа к психотичным и пограничным детям, которые бросают вызов четко организованным возрастным и эволюционным категориям, 
а, следовательно — и обычным техникам детского психоанализа.
В книге представлены специфические техники детского психоанализа, приспособленные для конкретных стадий развития (прелатентность, латентность, 
предподростковый и подростковый периоды), техники для работы с психотичными и пограничными детьми, большое внимание уделяется ранним младенческим фобиям.

УДК 615.8 
ББК 53.57

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: Проблемы техники 
детского психоанализа : антология  / под ред. И. В. Сизиковой. —  М. :  Институт  общегуманитарных исследований, 2017. — 160 с. — ISBN 978-5-88230-344-9.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных 
техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать 
от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-7312-0925-0
© Институт общегуманитарных 
исследований, 2017

антология / под ред. И. В. Сизиковой. — 2-е изд. (эл.). — Электрон. 
текстовые дан. (1 файл pdf : 160 с.). — М. : Институт общегуманитарных исследований, 2018. — Систем. требования: Adobe Reader 
XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10".

Проблемы техники детского 
психоанализа в их связи 
со стадиями развития: 
прелатентность

Кестенберг Дж. С.

П
сихоанализ даст каждому пациенту еще один шанс разрешить 
проблемы, берущие начало в прошлом. Приводя в анализ маленьких детей, родители получают уникальную возможность исправить искажения развития, возникновению которых они сами 
же и способствовали (Balint, 1968; Anna Freud, 1968). Если родители будут достаточно терпимыми ля того, чтобы заново переживать прошлое по мере того, как оно разворачивается в анализе 
маленького ребенка, и если они готовы согласиться с новыми решениями старых проблем, мы имеем больше шансов на терапевтический успех.
Чем младше анализируемый ребенок, тем больше мы вносим в 
нашу технику корректив, диктуемых оценкой склада эго пациента, его толерантности к фрустрации, состоянием потребностей и 
влечений, его чувством реальности, природой объектных отношений и образом жизни семьи (Аnnа Freud, 1946,1965,1968; Pearson 
et. Al., 1968). Если мы решили анализировать маленького ребенка, 
а не руководить действиями его родителей, мы придерживаемся 
психоаналитических целей и принципов психоаналитического 
лечения так же, как и с более взрослыми пациентами (Bolland и 
Sandler, 1965; B.Bornstein, 1931; S.Bornstein, 1933; Е.Furman, 1956, 
1957; R.A.Furman, 1968; Jacobs, 1949; Harely, 1951; A.Katan, 1959; 
Kolansky, 1960; Sterba, 1949; и другие). Изменяя скорее технические 
приемы, чем психоаналитические методы, мы приспосабливаем наши интервенции к индивидуальным различиям (Ritvo et al., 

Проблемы техники детского психоанализа

1963) и строим интерпретации в соответствии с доминирующим 
уровнем развития пациента.1
Мы пытаемся не только устранить препятствия на пути правильного развития, но и вступить в союз с прогрессивными эволюционными силами, действующими на каждой конкретной фазе 
(Anna Freud, 1965). Мы используем организующий принцип, который доэдипов ребенок задействует в построении независимого 
эго, или которому следует эдипальный ребенок при формировании независимого суперэго.
Мы помогаем двух-четырехлетним детям достичь существенной интеграции отдельных достижений, фрагментов воспоминаний, телесных ощущений, слов и понятий. Мы заботливо оберегаем всеобщее развитие четырехлетнего ребенка и помогаем ему 
справиться с возникающим у него новым неожиданным и сильным возбуждением. Мы помогаем пятилетним детям научиться 
различать детей и взрослых, фантазии и действия, плохое и хорошее, социально желаемое и порицаемое.
Превращаясь таким образом в союзника, мы можем устанавливать терапевтические отношения с очень маленькими детьми, 
и будем восприниматься как помощники и устранители препятствий, несмотря на те фрустрации, которые мы навязываем во время психоаналитического процесса. Приведенные ниже выдержки 
из анализа детей, находящихся на доэдиповой и эдиповой фазах 
развития, иллюстрируют и уточняют вышесказанное.

1 Анализ маленьких детей и детальное изучение развития двигательных 
паттернов подсказали мне, что период, следующий за прегенитальностью и 
предшествующий латентности, можно подразделить на следующие фазы: (1) 
доэдипова внутренне-генитальная фаза, во время которой прилив генитальных 
ощущений изнутри тела способствует интеграции отдельных функций в связную 
структуру эго; (2) фаллически-эдипова фаза, где на смену фаллическому развитию 
приходит эволюционная потребность в дифференциации, в результате чего 
происходит интернализация и оформляется суперэго. Более полное описание и 
классификацию прелатентности см. у Кестенберг (1967, 1968b, 1969).

Проблемы техники детского психоанализа в их связи со стадиями развития

Иллюстрации

Случай 1
Мортимеру было два года и десять месяцев, когда мать привела 
его на лечение со следующей жалобой: «Или он невоспитуем, или 
я плохая мать. У меня такое чувство, как будто он отнимает у меня 
время и не даст мне жить». Она сильно болела во время беременности, и ей не разрешили больше рожать. Хотя она была подавлена 
и разочарована тем, что у нее никогда не будет дочери, она хорошо 
заботилась о малыше Мортимере. Даже когда он был совсем еще 
маленьким, ей постоянно приходилось сдерживать его. Он всегда 
находился в движении, до всего дотрагивался, толкался, шумел, 
бормотал или же произносил что-либо отчетливо, но по сто раз. 
Он досаждал людям тем, что бил маленьких детей, был жадным и 
эгоистичным.
У Мортимера действительно присутствовали все черты, обычно ассоциируемые с прегенитальностью. Он хватал и требовал, 
не признавая ответа «нет». У него бывали вспышки раздражения, 
он ломал или расшвыривал вещи, противопоставляя свою волю 
воле взрослых. Он порхал туда-сюда, затапливая пространство 
потоком слов и телодвижений, лез вперед, откатывался назад и с 
жадностью тянул повсюду свои руки. Он делал все это с назойливостью, которая свойственна женщинам, (Kestenberg, 1956; Mead, 
1956), и вызывал ответное раздражение.
Мортимер внушал людям страх своей обманчивой предрасположенностью к несчастным случаям. Он, казалось, всегда находился в опасности, мог «развалиться», лишиться какой- либо 
части тела или упасть на пол. Однако он редко когда падал или 
повреждался, а объекты ломал, только когда ему перечили. Когда я 
его раздражала, он радостно заявлял, что он меня разобьет.
Следуя за доэдиповым ребенком через страну его иллюзий, 
вы чувствуете себя исследователем, столкнувшимся с диким племенем, чьи способы общения странны и отличаются от ваших. 
(Balint, 1968). Для того чтобы понять ребенка, мы должны изобретать средства, с помощью которых мы сможем добраться до жителя и создателя иллюзорной страны (Winnicott, 1965) и помочь ему 

Проблемы техники детского психоанализа

уяснить намерения вторгшихся чужаков. Эти процедуры предназначены для того, чтобы вызывать инсайт, и в этом качестве могут 
считаться воспитательными. Они являются аналитическими, когда помогают сформировать альянс между аналитиком и ребенком, 
общая задача которых - устранение препятствий на пути построения эго.
С самого начала лечения Мортимер охотно оставлял мать в 
приемной. Иногда, бегая по моему дому, он говорил: «Где мама?», 
точно так же, как он мог бы сказать: «Где выключатель?» или: «Я 
включу, Вы включите. Я могу открыть. Сделайте. Я могу сделать». 
Казалось, что каждая такая фраза самодостаточна и равнозначна 
действию. Роняя слова и вещи, бегая вокруг и устраивая неразбериху, Мортимер заставлял мать волноваться. Он контролировал ее 
через ее волнение, заставляя ее контролировать на расстоянии его 
мысли, и через механизм слияния, который он называл соединением. Каждый раз, когда я пыталась нарисовать фигуру, не успевала я ее закончить, как Мортимер уже начинал черкать поверх нее. 
Когда вслед за первой картинкой я начинала рисовать другую, он 
вновь останавливал меня. Затем он соединял две незаконченные 
фигурки горизонтальной линией и говорил: «Я их соединю».
Всеми своими действиями и словами Мортимер выражал в быстрой последовательности желание сломать, а потом починить. 
Мне нужно было найти подходящее средство для исследования 
этой проблемы. Большой электрический фонарик оказался как 
раз «то, что надо», чтобы удержать внимание Мортимера и сфокусировать его на его интересе к внутренней механике его тела. 
Мортимер отвинтил болты, открыл крышку, осмотрел лампочку 
и обнаружил, как переключатель устанавливает соединение внутри фонарика. Все это время он непрестанно трещал: «У меня получится. Это слишком трудно, я не могу. Сделайте Вы. Я могу, я 
сделаю. Вы сделайте». Не успев еще передать мне деталь, он уже забирал ее обратно. Невероятно, но при всем при этом он разобрал 
фонарь и успешно собрал его. Тем не менее, кое-какие механизмы оставались ему неясны, и ему нужна была реальная помощь. 
Он не мог продолжать свое исследование без меня. Это дало мне 
возможность объяснить ему, что я не смогу ему помочь, если он 

Проблемы техники детского психоанализа в их связи со стадиями развития

не будет сидеть спокойно и смотреть, что я делаю. Если же мне 
приходится следить за ним, если его пальцы путаются между моими, и я вдруг обнаруживаю, что он сваливается со стула, я не могу 
спокойно работать. Это поведение не только заставляло меня тревожиться - я приходила в замешательство, когда он просил меня 
починить что-либо и одновременно мешал мне, когда я пыталась 
это сделать. Конечно, потребовалась не одна сессия, чтобы донести все это до него.
Постепенно мне все же удалось доказать ему, что я могу помочь 
ему разобрать фонарь и вновь собрать его так, чтобы он при этом 
работал. В то же время я конфронтировала Мортимера с тем беспорядком, который он создавал, и с влиянием этого беспорядка 
на его окружение. Он понял, что я могу научить его разбирать и 
собирать фонарь только при определенных условиях, и согласился 
с этим. Он уяснил, что я хочу помочь ему понять то, что кажется 
разрозненным, сломанным и бессвязным. Он также знал, что я не 
буду участвовать в возбужденных играх в собирание и разбирание, 
потому что я, как человек, помогающий ему правильно собирать 
вещи, понимать их внутренний механизм и сохранять их функции 
и целостность, не нахожу эти игры ни полезными, ни приятными.
Между нами установился рабочий альянс (Greenson, 1965; 
Dickes, 1967), альянс, который поддерживали родители ребенка, 
поверившие теперь, что я смогу сделать из неисправимого Мортимера полезного гражданина. На тот момент ребенок смог выразить понятный, хорошо организованный страх, мешавший его 
желанию исследовать внутренность вещей. Когда я попыталась 
вытащить из фонарика батарейку, Мортимер испуганно воскликнул: «Не надо, не надо, будет дырка».
Теперь Мортимер был готов к началу собственно анализа. Анализ начался три месяца спустя, когда Мортимеру было три года и 
три месяца. За время перерыва на каникулы его приучили оставаться без матери, ходить на горшок и отправили в детский сад. 
Этот новый опыт усилил возникшее у Мортимера новое желание 
- быть большим мальчиком, как его братья, которых он обожал. 
Чтобы не превратиться ненароком из большого мальчика, каким 
он теперь был, в маленького ребенка, Мортимер настойчиво убе

Проблемы техники детского психоанализа

ждал меня в том, что он никогда не был маленьким. Он отказывался признавать свои младенческие и детские фотографии. Он хотел 
рисовать буквы, квадраты и круги и быть настоящим школьником. 
Тем не менее, его озабоченность тем, что вещи разваливаются, распадаются и ломаются, мешала амбициям «большого мальчика». 
Он с большим волнением калякал в «разукрашках» и разрушал 
созданное. Он ложился грудью на пишущую машинку так, что 
клавиши цеплялись друг за друга, или из-под него вылетал стул. 
Бумаги каким-то образом падали, а ластики, карандаши и ножницы пропадали. Он отказывался поднимать упавшие вещи и требовал, чтобы это делала я или его мать. Когда я пыталась говорить с 
ним, он перебивал меня, все смешивал, менял тему и уходил взять 
что-нибудь новое с полки с игрушками. Чтобы укротить его, я позвала его мать и попросила ее посадить его на колени, пока я буду 
с ним разговаривать. Глядя в его напряженное, беспокойное лицо 
и подстраивая свой голос так, чтобы он был созвучен его паттерну напряженности и в то же время минимизировал его, я сказала: 
«Вещи выскакивают из твоих рук и выскальзывают из твоих пальцев, ты без остановки размахиваешь руками. Тебе нужно, чтобы 
мама поднимала для тебя все эти обломки. Они твои. Они должны всегда быть с тобой». Мать сказала во внезапном инсайтс: «Я 
всегда говорила ему, что или он сломает меня, или я его сломаю» 
(Kestenberg, 1969). После этой интерпретации Мортимер стал намного спокойнее и больше не требовал, чтобы я поднимала вещи, 
которые он роняет. Стало очевидно, что ему нравится дразнить 
нас, угрожая сломать вещь или человека, и что ему доставляет 
удовольствие игра в поломку и починку, представленные в виде 
некой «совместности». Каждый раз, когда я рисовала что-нибудь 
интересное, например поезд, черепаху, лошадь или мальчика, он 
неизменно начинал черкать поверх рисунка, мял его или отрезал 
от него кусочки. Он часто отрезал у фигурки правую руку и не позволял мне завершить силуэт. Когда я рисовала другую фигурку 
рядом с первой, он отрезал у нее левую руку и быстро «присоединял» ее к правой стороне первой фигурки. Несомненно, отрезание 
приравнивалось к уходу от удерживающей руки матери, а восста

Проблемы техники детского психоанализа в их связи со стадиями развития

новление совершалось с помощью присоединения своего тела к 
телу матери.
Все рисунки воспринимались как свидетельство реальной 
трансформации тел в бумажные образы. Он не позволял мне завершать очертания тел до тех пор, пока я не поняла это и не объяснила ему, что он не превратится в образ, который я рисую на 
бумаге. Теперь он бывал очень доволен, когда я вырезала фигурку 
«Мортимера», но вскоре комкал ее, озорно глядя на меня, ожидая, 
что я расстроюсь или обижусь. Ему потребовалось какое-то время, чтобы убедиться, что никто таким образом не ломается. И все 
же он был счастлив, когда я сделала нового бумажного «Мортимера», и доверил мне убрать его куда-нибудь в безопасное место. В 
этот период он стал намного лучше вести себя дома, у него появился друг, и он стал намного лучше функционировать в детском саду.
На следующей фазе анализа доминировала настоятельная потребность Мортимера играть с «почтой». Он набивал конверты 
бумагой и засовывал один большой конверт в другой (предпочтительно, меньшего размера, чем первый), заклеивая набитые конверты длинными полосками скотча. Полоски часто слипались и 
не могли служить для заклеивания конвертов, и их приходилось 
выбрасывать. Ему нужна была моя помощь, чтобы отрезать достаточно короткий и ровный кусочек, которым можно было бы 
заклеить конверт. Снаружи он прикладывал чистый нетронутый 
листочек бумаги, который с великой осторожностью приклеивал 
скотчем.
Мортимер обычно игнорировал мой вопрос о том, что, может 
быть, он хочет набить чем- то свое тело, пока однажды не сказал 
мне задиристо, что его друг натолкал себе в живот «пупушек». Я 
поинтересовалась, не те ли это штучки, которые он делает в туалете, но он рассудительно поправил меня: «Нет, это пупушки». Позже ему пришлось сходить в туалет у меня в офисе. Он несколько 
волновался по поводу стока в раковине и в трубах, но признаков 
волнения, связанного с утратой фекалий, не было. Со временем 
мы выяснили, что «пупушками» ласково называл мальчиков отец. 
Без сомнения, Мортимер, хотел быть набитым маленькими маль

Проблемы техники детского психоанализа

чиками. Однако желание иметь ребенка не было интегрировано у 
Мортимера с репрезентацией собственных гениталий.
Однажды я обнаружила, что спутавшийся скотч волокнистый 
на ощупь. Когда я спросила Мортимера, нет ли у него чего-то волокнистого в яичках, мошонке или пенисе, он предложил снять 
штанишки и показать мне. Когда я посоветовала ему не показывать, а рассказать, он пошел за мотком веревки. Отмотал длинную 
веревку, спутал ее, сложил и порезал. Попросил меня положить ее 
на стол, а сам стал делать точно такую же. Потом он велел мне положить эти одинаковые части в пластиковый пакет и показал мне, 
как осторожно закрыть пакет, сбив его в кучу, скатав из него шар 
и обмотав скотчем. Когда это сооружение было закончено, он начал прикреплять белый кусок бумаги снаружи своего конверта, и 
сказал, чтобы я прикрепила белую бумагу поверх пакета тоже. Теперь в пакете лежали два спутанных волокнистых шара, и он был 
прочно запечатан, как обмотанный скотчем кулак. Снаружи, прикрепленный длинной полоской скотча, торчал кусок белой бумаги. Хотя Мортимер уже соорудил образец своей мужественности, 
он продолжал набивать и запечатывать большие конверты, что я 
сочла указанием на фантазии о том, что внутри его тела есть дети.
Хотя Мортимер настойчиво стремился к сепарации от матери, 
он еще не мог выпутать образ своего собственного тела из образа 
тела матери. Однажды, когда он согласился нарисовать ребенка, 
из его собственных слов стало ясно, что пересекающиеся линии, 
которые он нарисовал, репрезентируют одновременно и ребенка 
внутри матери, и мать внутри ребенка. Черкание отражало его 
восприятие ощущений, идущих изнутри его тела, ощущений, которые он не мог описать словами. Оттого что чувства его были 
очень сильны, неконтролируемое черкание разрушало всякую 
форму, которую он пытался создать. Будучи неспособным удерживать объекты внутри их границ, Мортимер отказывался рисовать 
или смотреть на мои рисунки.
Наблюдение за тем, как братья увлеченно рисуют завершенные 
фигурки, усилило его тайное желание создавать формы вместо 
спутанных линий. Хотя некоторые из этих линий были «соединяющими мостами» (Kestenberg, 1969), они все же скорее разрушали