Бытие у своего порога (посильные размышления)

Российская Академия Наук
Институт философии
А.Н.ПАВЛЕНКО
БЫТИЕ
У
СВОЕГО ПОРОГА
(ПОСИЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ)
Москва
1997
1

 ББК 15.1
 П 12
В авторской редакции
Рецензенты:
доктора филос. наук: И.А.Акчурин, Б.Г.Юдин
канд. филос. наук В.В.Казютинский
П 12
Павленко А.Н. Бытие у своего порога (посильные
размышления). — М., 1997. — 211 c.
В работе рассматриваются и анализируются бытийные основания взаимоотношения человека с окружающим миром в условиях технической цивилизации.
Выявляются сущностные черты бытия “техники”, “познания”, “свободы” и “языка” в условиях перехода от господства “естественного” к господству “искусственного”.
Показано, что временная асимметрия организации бытия
современного общества накладывает отпечаток на любые
социальные процессы, приводя к последствиям, которые
носят кризисный характер, причем эти изменения имеют
необратимый характер. Основной вывод поэтому заключается в признании бытия современного человека как бытия “переходного состояния”.
ISBN 5–201–01921–8
© А.Н.Павленко, 1997
© ИФРАН, 1997
2

Светлой памяти
Клавдии Васильевны Хохловой
посвящается
3

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ .................................................................... 5
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ ПЕРВОЕ — ÊÅÍÒÀÂÐ ............................................... 7
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ВТОРОЕ — ÇÅÐÊÀËÎ ............................................. 20
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ТРЕТИЕ — ÈÊÑÈÎÍ.............................................. 38
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ЧЕТВЕРТОЕ — ÍÅÔÅËÀ.......................................... 54
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ ПЯТОЕ —ÏÐÅÄÂÛÁÎÐ ......................................... 66
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ШЕСТОЕ — ÇÀÄÎËÆÅÍÍÎÑÒÜ ............................ 86
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
СЕДЬМОЕ — ÌÎÆÅÍÈÅ ...................................... 102
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ВОСЬМОЕ — ÄÀÐ .................................................. 120
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ДЕВЯТОЕ — ÂÍÈÌÀÍÈÅ ..................................... 141
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ДЕСЯТОЕ — ÈÑÒÎÊ ............................................. 164
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ — ÐÅ×ÅÍÈÅ ............................... 187
ÐАЗМЫШЛЕНИЕ 
ДВЕНАДЦАТОЕ — ÓÌÈÐÎÒÂÎÐÅÍÈÅ .................. 202
4

π•< (•D JÎ :¥< BαD•
NbF4<  α8(g4<`<
Платон (Tim. 81 c)
Вместо предисловия
Двенадцать размышлений, предлагаемых вниманию
читателя, не представляют из себя того “исследования”, которое нынче принято заявлять для солидной публикации.
Напротив, эти “Размышления” не только не ориентированы на научно-философский поиск — в них и не ставится
задача обнаружить что–нибудь “новое”, — но и вообще не
обращены к “следованию”. В этом смысле все “Размышления” буквально не сходят с “одного и того же места”. Можно было бы сказать, что это просто “двенадцать размышлений” об одном и том же — бытии у своего порога. Поэтому
читателю с прочно устоявшимися представлениями о только научном призвании философии можно посоветовать не
тратить время попусту без всякой для себя научной пользы
и отложить эту работу.
“Размышления” эти обращены скорее к тем, кто не потерял способности удивляться и видеть там, где “трезвый”
философский ум обнаруживает только “очевидные истины”
— истину неочевидную. Последняя-то как раз и позволяет
внимательнее отнестись к вопрошанию бытия современного сущего.
И еще одно предварительное замечание хотелось бы
сделать. Предлагаемые “двенадцать размышлений” были
вчерне написаны с лета 1990 г. по декабрь 1991 г. Если не
указать на время их написания, то многое останется непонятым. Прошло с тех пор чуть более пяти лет, что по нынешним историческим меркам срок достаточно большой.
Конечно, за это время ни один раз возникал соблазн доработать “размышления”, изменив их “к лучшему”, тем бо5

лее, что этому способствовали многочисленные обсуждения.
Однако внутренний голос подсказывал, что сама эта работа
была некоторой, пусть весьма и весьма скромной, вехой собственного продвижения к более серьезному обнаружению
неочевидных скреп современного мира. Так стоит ли переделывать то, что уже завершено и не лучше ли написать
другую работу, лишенную существующих недостатков?
Последнее скорее всего наиболее оправдано. Поэтому предлагаемую на суд читателя работу следует рассматривать скорее как набросок к более обстоятельному разбору обсуждаемых в ней вопросов. Тем самым мы рассчитываем на
снисхождение читателя: отнестись к работе именно как только к “посильным размышлениям”.
Кроме того, время только укрепило наше убеждение в
том, что принципиальные моменты, изложенные в “Размышлениях” по поводу “бытия”, не то что устарели, но, наоборот, стали различимы гораздо лучше, стали более прозрачными для их понимания. Поэтому работа публикуется
в таком виде, в каком она впервые увидела свет, выйдя в десяти книжках журнала “Человек” с 1993 по 1995 г.г., то есть
публикуется без каких–либо концептуальных изменений.
Завершая предварительные замечания, мы хотели бы
высказать благодарность редакции журнала “Человек”, его
главному редактору Б.Г.Юдину, любезно предоставившим
возможность впервые опубликовать работу на его страницах целиком. Неизменно теплым отношением и вниманием
к нашей работе мы обязаны также редактору журнала Воробьеву С.Л. Мы благодарим сотрудников сектора “Исторические типы научного знания”, возглавляемого доктором
философских наук Гайденко П.П., за поддержку и полезное
обсуждение работы. Значительной поддержкой при подготовке работы к настоящему изданию мы обязаны также
Мамчур Е.А., Акчурину И.А. и Казютинскому В.В. Мы благодарим также всех тех, кто так или иначе проявил интерес
к работе после ее появления в журнале и не остался равнодушным к обсуждаемым в ней вопросам.
6

Размышление первое — КЕНТАВР
Почти все, что нас окружает, есть музей. Латинское
museum и греческое museion означают буквально “грот”, или
“пещеру”, в которой укрывались Музы. Лишь незначительная “часть” бытия просвечена к нам изнутри, т.е. открыта.
Музей — закрыт или скрыт. Это, в сущности, действительно
грот, в который необходимо войти, с тем чтобы открыть его
для себя изнутри. “Пользоваться” музеем — противоестественно: содержание грота нам не дано в пользование. Музей–
грот дан нам только как “хвост” ускользающего прошлого,
как напоминание о нем. И дело вовсе не в нашей боязни
“попользоваться”. Можно набраться “храбрости” и использовать кубок эпохи каролингов как емкость для прохладительного напитка. Это будет своего рода “подвиг”. Ибо,
употребляя напиток из этого кубка, мы постоянно будем
ощущать его “музейный запах”, его “музейность” как закрытость. Мы почувствуем, что кубок “выдавливает” содержимое точно так же, как сам он “выдавливается” содержимым современного бытия. Это феномен отторгающейся
чужеродной ткани ушедшего бытия — бытием настоящим.
Кубок бытийственно вынужден прятаться в музей. Он “выталкивается” в него всем ходом событий, всей поверхностью бытия.
Кубок, используемый как емкость для напитка, открывается к нам так же, как храм открывается во время богослужения. Но так ли только? Вы можете взять молоток и забивать им гвозди. Молоток тем самым открывается к нам своим
свойством “быть молотком, заколачивать”, он открывается
как сокрытая “тайна молотка”. Но вещь нам дается не только естественно, в соответствии со своей природой, она может быть “дана” и противоестественно, т.е. вопреки природе. Попробуйте использовать молоток, например, для
“помешивания”, и вам станет не просто неудобно, неуклюже, — вам станет тошно.
7

Почему тошно? Почему мы испытываем такой трепет
перед мертвыми? Почему мы вообще тяжело переносим все
мертвое, — например, мертвое, пораженное молнией дерево в окружении зеленого леса? Не потому ли, что бытие мертвого предмета не имеет основного качества своего естества,
т.е. своей сущности? Так дерево, утратившее качество “быть
зеленым и цветущим”, выглядит мертвым, — и не только
выглядит, оно действительно мертво. Но разве мы не можем
сказать, что то бытие, которое лишено своего основного качества ex natura — есть призрак этого бытия, его фантом? Оно
уже не есть подлинное бытие. Древний кубок принадлежит
к чужой, закрытой для нас эпохе. Он вырван из контекста
чужого нам бытия. Он есть скрывшаяся сущность. Древний
кубок умер в своем основном качестве. Умерла его “кубковость”. Осталась одна вещественно-материальная, призрачная сторона. Пока кубок стоит на витрине как экспонат, без
употребления, он прячется от нас в пещере-музее. В этой
пещере он есть неприкосновенная “могила символа”. Используя его, мы тем самым залезаем в пещеру и “разгребаем” могилу. Мы начинаем тревожить спрятавшееся “естество кубка”. И кубок “выворачивается” к нам своей мертвой
стороной. Мы начинаем понимать, что он по природе — не
для прохладительного напитка, он не годен к сегодняшнему
пользованию им, как не годна для этого и греческая амфора.
Но необязательно, чтобы бытие предмета, вещи потеряло свое основное качество “давно”. Оно может потерять
его тотчас, как только мы используем вещь не в соответствии
с ее природой. Всякое бытие вещи (всякое бытие вообще),
лишенное своего основного качества, становится мертвым.
Оно становится призраком. “Призрак” — или “фантом” —
это то, что только видится, зрится, — что только воображается, но не есть по сути. Кубок подает нам себя через свой
вещественный образ. Он образно нам является, оставаясь
скрытым по своему существу. И мы принимаем его вещественность за его сущность. Мы принимаем призрак за естество и — обманываемся.
8

Итак, вещь способна говорить нам о себе не только через свое “открытие”, но и через свое “закрытие”. Обретая
вещь, открывающуюся через “закрытие”, мы обретаем химеру, ибо основное качество вещи противоестественно способу ее употребления. “Быть помешивающим молотком” —
это “новое” качество. Феномен “помешивающего молотка”
символически отражает дух современной эпохи. Она практически вся — химерична. Мы сегодня совершенно серьезно пытаемся “помешивать” наше бытие “молотком” из некогда умерших символов. Поскольку эти остатки символов
“открываются” своей закрытостью, постольку возникает
универсально-вселенское чувство противоестественности.
Многие из нас, не будучи христианами по духу, носят на себе
символы христианства. И чем мельче, чем поверхностней
наш дух, тем ярче и безвкуснее это внешнее выпячивание,
— по существу, лишь обостряющее и очищающее контуры
призрака и как бы лишающее нас всяких сомнений в том,
что перед нами именно он — Крест-призрак.
Мертвость, химеричность — это протоплазма, заполнившая каждую клетку нынешней цивилизации, которая
вся почти сплошь дана в открытой закрытости, обнаружена в ней.
Когда мы тянемся к человеку, желая в общении с ним
обрести душевную гармонию, мы, постигая его, пытаемся
сделать его открытым для себя. Мы пытаемся открыть его.
Но — поразительно! Мы никого так не боимся, как тех, кто
закрылся в нашем открывании. Страх, боязнь их закрытости делают нас беззащитными перед ними. Мы-то, подавая
себя, открываясь, потеряли для них свою закрытость, сокровенность, свою тайну. Так же и с бытием. Идя в Храм и не
открыв его для себя, т.е. найдя его внутренне закрытым для
нас, мы непроизвольно начинаем мстить ему за это. Мы делаем из Храма “помешивающий молоток”, — например,
клуб. Более того, мы начинаем давить на бытие своим открыванием, на что оно отвечает удесятеренной по силе “закрытостью”. Но если Храм мы в состоянии открыть, распо9

ложить его к себе своей открытостью, своим ненавязчивым
деланием, своим почитанием, — открыть прошлые состояния духа мы не в состоянии. Они навсегда останутся для нас
закрытыми, сколько бы мы их ни приспосабливали к современной жизни и для современного бытия.
В этой закрытости — грусть, печаль и знак эпохи. Отсюда и разгадка мертвости умершего символа, как его закрытости. Каждый раз, раскрывая для себя закрытость (мертвость) старых символов, мы испытываем двоякое чувство:
нас манит закрытость, но она же и отталкивает нас. Это рождает желание выпить из старого кубка — и тем самым раскрыть его для себя, — и такое же непреодолимое желание
бросить и разбить его: ибо становится понятно, что он уже
не годен к употреблению не как вещественно–материальный предмет, а именно как кубок, как чужой символ чужого
бытия чужой эпохи. Проще говоря, возникает желание избавиться от его закрытости его же вещественно-призрачным
уничтожением вместе с сокрытой тайной.
На самом деле это — лишь психологическое облегчение
задачи. Ибо убить, уничтожить “остатки” некогда живого символа значит: с одной стороны, сделать его закрытым навсегда,
т.е. лишить себя даже надежды открыть его, а с другой — лишить себя страдания и мучения от этой закрытости.
Дуализм отношения к закрытости легко просматривается не только в бытии вещей, но и в человеческом бытии.
“Идиот” Достоевского раскрывает двойственный финал
неразрушенной закрытости. Центр закрытости, вокруг которого разворачиваются события — князь Мышкин, — образует вокруг себя тяготеющее поле, наподобие воронки затягивающее безумцев с их отчаянными попытками
“открыть”. Поскольку же Мышкин “по определению”
(именно как идиот1) не может быть открыт, постольку остальные участники либо уничтожают друг друга (Рогожин
убивает Настасью Филипповну и чуть не убивает самого
“идиота”), либо навсегда бросают закрытость, дабы избавить
себя от страдания, — как это делает Аглая. Важно понять,
10