Русский литературный текст XIX-XX веков. Тексты и задания для самостоятельной работы

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ 
ТЕКСТ XIX–XX ВЕКОВ
Тексты и задания  
для самостоятельной работы

Учебное пособие

ИЗДАТЕЛЬСТВО САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

© Санкт-Петербургский  

государственный университет, 2018

© И.А.Митрофанова,  

О.А.Старовойтова, сост., 2018

УДК 811.161.1+801.82(075.8)
ББК 81.2Рус-923
         Р88

С о с т а ви тел и: И.А.Митрофанова, О.А.Старовойтова

Реценз ен ты: д-р филол. наук М.Н.Приемышева (Ин-т лингвистических  
исследований — ИЛИ РАН, С.-Петербург);  
д-р филол. наук Н.В.Пушкарева (С.-Петерб. гос. ун-т)

Рекомендовано к публикации  
Учебно-методической комиссией филологического факультета  
Санкт-Петербургского государственного университета

ISBN 978-5-288-05789-2

Русский литературный текст XIX–XX веков. Тексты и задания для самостоятельной работы: учеб. пособие / сост. 
И.А.Митрофанова, О.А.Старовойтова. — СПб.: Изд-во 
С.-Петерб. ун-та, 2018. — 108 с.
ISBN 978-5-288-05789-2

В пособии представлены материалы для самостоятельной работы 
студентов под руководством преподавателя или во внеаудиторные часы. 
Сопровождающие каждый фрагмент предтекстовые и послетекстовые 
задания организуют целостный анализ языковых и стилевых элементов 
в лексико-семантическом, грамматическом, собственно стилистическом 
(при необходимости и в культурно-историческом) плане. Пособие призвано обеспечить текстовыми материалами для анализа учебную дисциплину «Русский литературный текст XVIII–XXI веков» по подготовке 
магистров направления «Лингвистика» на кафедре русского языка. 
Предназначено для магистрантов-лингвистов филологических факультетов университетов.

УДК 811.161.1+801.82(075.8) 
ББК 81.2Рус-923

Р88

Предисловие

Настоящее пособие предназначено для различных типов самостоятельной работы магистрантов (под руководством преподавателя, в присутствии преподавателя) и связано с углубленным 
изучением истории русского литературного языка и русского литературного текста. Данная дисциплина дает фактическую и методическую основу для овладения элементами историко-стилистического анализа текста и, следовательно, обеспечивает реализацию 
требования исторической составляющей в лингвистическом образовании будущих филологов.
История русского литературного языка с середины ХХ в. стала 
привлекать внимание исследователей едва ли не в большей степени, чем другие разделы языкознания. «По-видимому, уже совсем 
изжито пренебрежительное отношение русских языковедов конца 
XIX в. к литературного языку как к искусственному, оранжерейному растению. В этом пренебрежении скрывалась присущая сравнительно-историческому языкознанию последней трети XIX в. недооценка внутренней связи явлений языка и мышления, обнаруживался недостаток интереса к языку как форме художественного 
творчества и научного познания»1, — писал В.В.Виноградов. Однако по-прежнему огромный по объему материала, разнообразный 
по исследуемым жанрам и основным тенденциям развития период 
«нового времени» (XVIII–XIX вв.) и современная эпоха, к сожалению, в процессе преподавания охватываются фрагментарно и недостаточно.
Преподавание истории русского литературного языка как объективной реальности, несомненно, является важным делом и лингвистической, и историко-филологической отрасли гуманитарного 

1 Виноградов В.В. О задачах истории русского литературного языка преимущественно XVII–XIX вв. // История русского литературного языка: избр. труды. 
М., 1978. С.152.

знания в целом. Обучающиеся не только получают конкретные 
лингвистические сведения и необходимые представления об изменении языка в определенных исторических условиях, им также 
прививается уважение к языку как величайшему культурному достоянию.
В рамках учебной дисциплины «Русский литературный текст» 
предполагается активизация навыков обучающихся по анализу 
текста.
Проблема изучения такой специфической языковой единицы, 
как текст, давно стоит перед исследователями и успешно решается 
в рамках отраслей не только филологического, но и — шире — гуманитарного знания, ведь, по Бахтину, текст является первичной 
данностью гуманитарно-философского мышления.
Текст представляет собой многоаспектную единицу, на что указывал в своей работе «Текст как объект лингвистического исследования» И.Р.Гальперин, называя в качестве ключевых характеристик текста завершенность, связность (грамматическую и семантическую), интенциональность, информативность, членимость, 
проспекцию, ретроспекцию, когезию, континуум, модальность, 
завершенность, подтекст.
Сложность текста как знака лингвистической природы с неиз
бежностью ставит вопрос его интерпретируемости. Процесс создания текста (процесс вербализации) должен соотноситься 
с процессом его понимания. Антропоцентричность современной 
научной парадигмы актуализирует тезисы, выдвинутые известными российскими учеными: «языковой материал вне процессов 
понимания будет мертвым»2; «Событие жизни текста, то есть его 
подлинная сущность, всегда развивается на рубеже двух сознаний, 
двух субъектов»3.
Филологический анализ текста, синтезирующий различные 
(лингвистический, литературоведческий, поэтический, семиотиче
2 Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте 
в языкознании // Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. 
C.26.
3 Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках: Опыт философского анализа // Русская словесность: От теории словесности к структуре текста: антология / под ред. проф. В.П.Нерознака. 
М., 1997. С.228.

ский и некоторые другие) подходы, является сложным и специфическим методом анализа, который характеризуется следующими 
параметрами:
1) текст рассматривается как явление культуры;
2) требуется обращать внимание на широкий литературный 
и социально-исторический контекст эпохи;
3) производится анализ языковых средств как формы выражения наших мыслей и чувств в разных сферах общения;
4) изучаются языковая личность, стоящая за текстом, ее язык 
и стиль, взгляд на мир;
5) текст рассматривается как отражение словесной культуры 
автора и общества на определенном этапе его развития.
В настоящем пособии авторы стремились сфокусировать внимание на ключевых моментах развития русского литературного 
языка XIX–XX вв. и показательных его явлениях. В издание включены отрывки из произведений авторов, редко привлекаемых для 
характеристики процесса развития русского национального языка.
Предлагаемое пособие является частичным вкладом в создание учебно-методической базы для занятий с магистрантами в условиях отсутствия базового учебника и сборников практических 
упражнений.

ТЕКСТЫ ДЛЯ АНАЛИЗА

Познакомьтесь с отрывком из литературной статьи А.И.Герцена1. 
Определите принципы построения текста.

Текст 1 
 
Москва и Петербург (1842)

<…> 
Говорить о настоящем России — значит говорить о Петербурге, 
об этом городе без истории в ту и другую сторону, о городе настоящего, о городе, который один живет и действует в уровень современным и своеземным потребностям на огромной части планеты, 
называемой Россией. Москва, напротив, имеет притязания на прошедший быт, на мнимую связь с ним: она хранит воспоминания 
какой-то прошедшей славы, всегда глядит назад, увлеченная петербургским движением, идет задом наперед и не видит европейских 
начал оттого, что касается их затылком. Жизнь Петербурга только 
в настоящем; ему не о чем вспоминать, кроме о Петре I, его прошедшее сколочено в один век, у него нет истории, да нет и будущего; он всякую осень может ждать шквала, который его потопит. 
Петербург — ходячая монета, без которой обойтиться нельзя; Москва — редкая, положим, замечательная для охотника нумизма, 
но не имеющая хода. Итак, о городе настоящего, о Петербурге.
Петербург — удивительная вещь. Я всматривался, приглядывался к нему и в академиях, и в канцеляриях, и в казармах, и в гостиных, — а мало понял. Живши без занятий, не втянутый в омут 
гражданских дел, ни в фронты и разводы мирных военных занятий, 
я имел досуг, отступя, так сказать, в сторону, рассматривать Петербург; видел разные слои людей: людей, которые олимпическим 
движением пера могут дать Станислава или отнять место; людей, 
беспрерывно пишущих, т.е. чиновников; людей, почти никогда 

1 Цит. по: Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т.2: Статьи и фельетоны 1841–1846; 
Дневник 1842–1845. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С.33–42. Текст дается в орфографии источника.

не пишущих, т.е. русских литераторов; людей, не только никогда 
не пишущих, но и никогда не читающих, т.е. лейб-гвардии штаб- 
и обер-офицеров; видел львов и львиц, тигров и тигриц; видел 
таких людей, которые ни на какого зверя, ни даже на человека не 
похожи, а в Петербурге — дóма, как рыба в воде; наконец, видел 
поэтов в III отделении собственной канцелярии — и III отделение 
собственной канцелярии, занимающееся поэтами; но Петербург 
остался загадкой, как прежде. И теперь, когда он начал для меня 
исчезать в тумане, которым бог завешивает его круглый год, чтоб 
издали не видно было, что там делается, — я не нахожу средств разгадать загадочное существование города, основанного на всяких 
противоположностях и противоречиях, физических и нравственных… Это, впрочем, новое доказательство его современности: 
весь период нашей истории от Петра I — загадка, наш настоящий 
быт — загадка… этот разноначальный хаос взаимногложущих сил, 
противоположных направлений, где иной раз всплывает что-то европейское, прорезывается что-то широкое и человеческое и потом 
тонет или в болоте косно-страдательного славянского характера, 
все принимающего с апатией — кнут и книги, права и лишение их, 
татар и Петра — и потому, в сущности, ничего не принимающего, 
или в волнах диких понятий о народности исключительной, — понятий, недавно выползших из могил и не поумневших под сырой 
землей.
С того дня, как Петр увидел, что для России одно спасение — 
перестать быть русской, с того дня, как он решился двинуть нас во 
всемирную историю, необходимость Петербурга и ненужность Москвы определилась. Первый, неизбежный шаг для Петра было перенесение столицы из Москвы. С основания Петербурга Москва сделалась второстепенной, потеряла для России прежний смысл свой 
и прозябала в ничтожестве и пустоте до 1812 года. Быть может, в будущую эпоху… Мало ли что может быть, и наверно много хорошего 
будет в будущую эпоху, — мы говорим о прошедшем и о настоящем. 
Москва ничего не значила для человечества, а для России имела 
значение омута, втянувшего в себя все лучшие силы ее и ничего не 
умевшего сделать из них. Москву забыли после Петра и окружили 
тем уважением, теми знаками благосклонности, которыми окружают старуху-бабушку, отнимая у нее всякое участие в управлении 
имением. Москва служила станцией между Петербургом и тем све

том для отслужившего барства как предвкушение могильной тишины. К Петербургу она не питала негодования, напротив, тянулась 
всегда за ним, перенимала и уродовала его моды, обычаи. Все юное 
поколение служило тогда в гвардии; все талантливое, появлявшееся 
в Москве, отправлялось в Петербург писать, служить, действовать. 
И вдруг эта Москва, о существовании которой забыли, замешалась 
с своим Кремлем в историю Европы, кстати сгорела, кстати обстроилась; ее имя попало в бюллетени великой армии, Наполеон ездил 
по ее улицам. Европа вспомнила об ней. Фантастические сказки 
о том, как обстроилась она, обошли свет. Кому не прокричали уши 
о прелести, в которой этот феникс воспрянул из огня? А надобно 
признаться, плохо обстроилась Москва; архитектура домов ее уродлива, с ужасными претензиями; домы, или, лучше, хутора ее малы, 
облеплены колоннами, задавлены фронтонами, огорожены заборами… И какова же она была прежде, ежели была гораздо хуже? Нашлись добрые люди, которые подумали, что такой сильный толчок 
разбудит жизнь Москвы; думали, что в ней разовьется народность 
самобытная и образованная, а она, моя голубушка, растянулась 
на сорок верст от Троицы в Голенищеве до Бутырок да и почивает 
опять. А уж Наполеона не предвидится!
В Петербурге все люди вообще и каждый в особенности прескверные. Петербург любить нельзя, а я чувствую, что не стал бы 
жить ни в каком другом городе России. В Москве, напротив, все 
люди предобрые, только с ними скука смертельная; в Москве есть 
своего рода полудикий, полуобразованный барский быт, стирающийся в тесноте петербургской; на него хорошо взглянуть, как 
на всякую особенность, но он тотчас надоест. Русское барство не 
знает комфорта, оно богато, но грязно; оно провинциально и напыщенно в Москве и оттого беспрерывно на иголках, тянется, догоняет нравы Петербурга, а Петербург и нравов своих не имеет. 
Оригинального, самобытного в Петербурге ничего нет, не так, как 
в Москве, где все оригинально — от нелепой архитектуры Василья 
Блаженного до вкуса калачей. Петербург — воплощение общего, 
отвлеченного понятия столичного города; Петербург тем и отличается от всех городов европейских, что он на все похож; Москва — 
тем, что она вовсе не похожа ни на какой европейский город, а есть 
гигантское развитие русского богатого села. Петербург — parvenu; 
y него нет веками освященных воспоминаний, нет сердечной свя

зи с страною, которую представлять его вызвали из болот; у него 
есть полиция, присутственные места, купечество, река, двор, семиэтажные домы, гвардия, тротуары, по которым ходить можно, 
газовые фонари, действительно освещающие улицы, и он доволен 
своим удобным бытом, не имеющим корней и стоящим, как он сам, 
на сваях, вбивая которые, умерли сотни тысяч работников.
В Москве мертвая тишина; люди систематически ничего не делают, а только живут и отдыхают перед трудом; в Москве после 
10 часов не найдешь извозчика, не встретишь человека на иной 
улице; разъединенный быт славяно-восточный напоминается на 
каждом шагу. В Петербурге вечный стук суеты суетствий и все до 
такой степени заняты, что даже не живут. Деятельность Петербурга бессмысленна, но привычка деятельности — вещь великая. Летаргический сон Москвы придает москвичам их пекино-хухунорский характер стоячести, который навел бы уныние на самого отца 
Иоакинфа. У петербуржца цели ограниченные или подлые; но он 
их достигает, он недоволен настоящим, он работает. Москвич, преблагороднейший в душе, никакой цели не имеет, большею частью 
доволен собою, а когда недоволен, то не умеет из всеобщих мыслей, неопределенных и неотчетливых, дойти до указания больного места. В Петербурге все литераторы — торгаши; там нет ни 
одного круга литературного, который бы имел не личность, не выгоду, а идею связью. Петербургские литераторы вдвое менее образованны московских; они удивляются, приезжая в Москву, умным 
вечерам и беседам в ней. А между тем вся книжная деятельность 
только и существует в Петербурге. Там издаются журналы, там 
ценсура умнее, там писал и жил Пушкин, Карамзин; даже Гоголь 
принадлежал более к Петербургу, чем к Москве. В Москве есть 
люди глубоких убеждений, но они сидят сложа руки; в Москве есть 
круги литературные, бескорыстно проводящие время в том, чтобы 
всякий день доказывать друг другу какую-нибудь полезную мысль, 
например, что Запад гниет, а Русь цветет. В Москве издается один 
журнал, да и тот «Москвитянин».
Москвич любит кресты и церемонии, петербуржец — места 
и деньги; москвич любит аристократические связи, петербуржец — 
связи с должностными людьми. Москвичу дадут Станислава на 
шею, а он его носит на брюхе; у петербуржца Владимир надет, как 
ошейник с замочком у собаки или как веревка у оборвавшегося 

с виселицы. В Петербурге можно прожить года два, не догадываясь, 
какой религии он держится; в нем даже русские церкви приняли 
что-то католическое. В Москве на другой день приезда вы узнаете 
и услышите православие и его медный голос. В Москве множество 
людей ходят каждый воскресный и праздничный день к обедне; 
есть даже такие, которые ходят и к заутрене; в Петербурге мужеского пола никто не ходит к заутрене, а к обедне ходят одни немцы 
в кирку да приезжие крестьяне. В Петербурге одни и есть мощи: 
это домик Петра; в Москве покоятся мощи всех святых из русских, 
которые не поместились в Киеве, даже таких, о смерти которых доселе идет спор, например Дмитрий-царевич. Вся эта святыня бережется стенами Кремля; стены Петропавловской крепости берегут 
казематы и монетный двор.
Удаленная от политического движения, питаясь старыми новостями, не имея ключа к действиям правительства, ни инстинкта отгадывать их, Москва резонерствует, многим недовольна, обо многом 
отзывается вольно… Вдруг является Иван Александрович Хлестаков большого размера — Москва кланяется в пояс, рада посещению, 
дает балы и обеды и пересказывает бон-мо. Петербург, в центре которого все делается, ничему не радуется, никому не радуется, ничему 
не удивляется: если б порохом подорвали весь Васильевский остров, 
это сделало бы меньше волнения, чем приезд Хозрева-Мирзы в Москву. Иван Александрович в Петербурге ничего не значит, там никого не надуешь, ни силой, ни властью, там знают, где сила и в ком. 
В Москве до сих пор принимают всякого иностранца за великого 
человека, в Петербурге — каждого великого человека за иностранца. Во всю свою жизнь Петербург раз только обрадовался: он очень 
боялся француза, и когда Витгенштейн его спас, он бегал к нему навстречу. В добрейшей Москве можно через газеты объявить, чтоб 
она в такой-то день умилялась, в такой-то обрадовалась: стоит генерал-губернатору распорядиться и выставить полковую музыку или 
устроить крестный ход. Зато москвичи плачут о том, что в Рязани 
голод, а петербуржцы не плачут об этом, потому что они и не подозревают о существовании Рязани, а если и имеют темное понятие 
о внутренних губерниях, то наверное не знают, что там хлеб едят.
Молодой москвич не подчиняется формам, либеральничает, 
и именно в этих либеральных выходках виднеется закоснелый 
скиф. Этот либерализм проходит у москвичей тотчас, как побыва