Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

Научное приложение. Вып. CLXXI

НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Т. Венедиктова

ЛИТЕРАТУРА КАК ОПЫТ,
ИЛИ
«БУРЖУАЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ»
КАК КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ

Москва
Новое литературное обозрение
2018

НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Научное приложение. Вып. CLXXI

Венедиктова, Т.
В29  Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный 
герой / Татьяна Венедиктова. — М.: Новое литературное обозрение, 
2018. — 280 с.

ISBN 978-5-4448-0688-3

В книге рассматривается процесс формирования литературы как культурного института в Западной Европе в XIX столетии и раскрывается взаимосвязь двух, на первый взгляд, далеких друг от друга явлений культурной 
жизни: «века буржуа» и «века литературы». В фокусе исследования — фигура буржуазного читателя, который оказался парадоксально сопричастен 
и рыночно-обменным, и эстетическим практикам своего времени. Особое 
внимание в книге уделяется типу литературного воображения, культивируемому в буржуазной среде: оно предполагало способность заинтересованного читателя соучаствовать в литературном эксперименте с формой, 
вступать в творческий диалог с автором и таким образом порождать 
в акте чтения своего рода новую социальность. Методами социологической поэтики анализируются и по-новому интерпретируются тексты 
классических поэтов — У. Вордсворта, Э. А. По, Ш. Бодлера, У. Уитмена 
и романистов — О. де Бальзака, Г. Мелвилла, Г. Флобера, Дж. Элиот, — 
в  которых реализовался идеал свободной, публично-приватной коммуникации и эгалитарного сотрудничества читателя и автора.

В оформлении обложки использованы книжные плакаты 
из The New York Public Library Digital Collections. 1895–1911

© Т.Д. Венедиктова, 2018
© ООО «Новое литературное обозрение», 2018

УДК 821(4)«18»-052 
ББК 83.3(4)«52»-009
В29

УДК 821(4)«18»-052 
ББК 83.3(4)«52»-009

Сначала мне казалось, что написать книжку будет легко. 
В конце концов, про романы, поэмы, стихотворения, которые 
в ней разбираются, я каждый год читаю лекции в курсе истории 
зарубежной литературы, а новая рамка — вот она, найдена: 
способ чтения, внутренне адекватный способу письма и определенной исторической ситуации, конструкции субъекта... Но 
рамка — она же и идея «буржуазного читателя» — то расширялась, то сжималась, то уточнялась, то вызывала сомнения 
в целом. Словом, сесть и написать — не вышло.
Пока писалось, я много с кем из коллег (тех, кто вежливо 
интересовался, чем, мол, вы сейчас занимаетесь?) делилась 
своими муками. Услышав про «буржуазного читателя», одни 
кивали, заключив ошибочно, что я занялась социологией литературы, — другие, чей слух резал архаичный социологизм, тактично маскировали недоумение, — третьи просили объяснить 
получше. Первые и вторые были правы в своем непонимании — 
оно двигало и мною тоже. Третьим — особая и огромная благодарность: как правило, их не удовлетворяли мои объяснения, но 
заинтересованность оказывалась лучшим видом помощи и поддержки. Я надеюсь, что и читатель книги не удовлетворится 
вполне предложенной в ней трактовкой и тем самым разделит 
мой интерес к проблеме, продолжит начатый разговор, который очень нужен.
Проект «социологической поэтики», принятый к разработке в круге Бахтина почти сто лет назад, развивается сегодня 
очень разнообразно. В руслах «нового историзма» и «теории 
практик», культурной прагматики, рецептивных, дискурсологических, когнитивистских штудий предпринимаются все 
новые попытки понять эстетическое как разновидность социального, а социальное — во внутренней связи с чувственноэстетическим. Продуктивность этих подходов определяется 
в конечном счете умением раскрыть «имманентную социологичность» всегда неповторимой художественной формы — за 

сто летие эта задача ничуть не стала легче, она перед нами 
и стоит.
Поэтому адресат книги — все читатели литературы, 
«буржуазные» и «небуржуазные», профессионалы и вольные 
любители, для кого занятие это настолько серьезно, лично 
и неотделимо от жизни вообще, что не задуматься над его 
природой просто нельзя.

...Мы должны подбирать наши опыты путем осторожного 
наблюдения над человеческой жизнью; нам следует брать их 
так, как они проявляются при обыденном течении жизни, 
в поведении людей, находящихся в обществе, занимающихся 
делами или предающихся развлечениям. Тщательно собирая 
и сравнивая опыты этого рода, мы можем надеяться учредить 
с их помощью науку, которая не будет уступать в достоверности всякой другой науке, доступной человеческому познанию, 
и намного превзойдет ее по полезности.
Давид Юм1

Опыт всегда безграничен и всегда неполон; это бесконечная 
чувствительность, своего рода гигантская паутина из тончайших шелковых нитей, заполняющая собой покои сознания 
и захватывающая в свою сеть мельчайшие летучие частицы. Это 
атмосферная сторона мысли, которая, будучи едина с воображением, отзывается на слабейшие намеки жизни, преобразует 
едва ощутимое веяние в откровение... Способность угадывать 
невидимое на основе видимого, отслеживать подразумеваемое, 
судить о целом по отдельному рисунку, ощущение жизни столь 
полное и всеобъемлющее, что вам как будто известен любой 
ее уголок, — все это в сочетании и стóит, возможно, называть 
опытом... Если опыт состоит из впечатлений, можно сказать, 
что впечатления и есть опыт, то есть... это самый воздух, которым мы дышим.
Генри Джеймс2

Знание приходит к нам через сеть предрассудков, мнений, 
реакций и поправок к ним, заведомых ожиданий, преувеличе
1 Юм Д. Трактат о человеческой природе // Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 1. 
М.: Мысль, 1965. С. 58.

2 James H. Th e Art of Fiction // Th e Portable Henry James / Ed. by J. Auchard. 
London: Penguin Books, 2004. P. 434—435.

ний, короче, через плотную, глубоко укорененную и никогда не 
прозрачную до конца среду опыта.
Теодор Адорно3

Если творчеству суждено найти завершение только в процессе чтения, если художник вынужден передоверить другому 
окончание начатого, если стать главным в своем произведении 
он может только через читательское сознание, значит каждая 
книга есть призыв... Если задать вопрос, к чему именно призывает писатель, ответ окажется простым... писатель обра щается 
к свободе читателя, которая должна стать соавтором его произведения.
Жан-Поль Сартр4

Опыт есть нечто такое, что проделываешь в одиночку, и, однако же, полностью он осуществим лишь постольку, поскольку 
выходит за рамки чистой субъективности туда, где другие 
смогут, не скажу в точности его повторить, но, по меньшей 
мере, с ним столкнуться или пересечься.
Мишель Фуко5

Учиться нужно у тех, кто раньше тебя работал в разрыве 
между чувством и выражением, между немым языком эмоции 
и произвольностью языка слов, у тех, кто пытался найти голос 
для молчаливого диалога души с самой собой и кто рискнул 
поставить всю сумму доверия, на какую можно притязать, на 
сходство человеческих сознаний.
Жак Рансьер6

Не исключено, что в мире ближайшего будущего не останется реальной альтернативы общественной модели либерального капитализма, за исключением, возможно, модели 

3 Adorno T. Minima Moralia. London: Verso, 1978. P. 80.
4 Сартр Ж. П. Что такое литература? Слова. М.: ООО «Попурри», 1999. 
С. 40—41.

5 Foucault M. Entretiens avec Michel Foucault // Dits et ecrits. V.II.1976—1988. 
Paris: Gallimard, 2001. P. 866 (пер. С. Фокина — цит. по кн.: Фокин С. Л. Пассажи: 
этюды о Бодлере. СПб.: Machina, 2011. C. 26).

6 Ranciere J. Th e Ignorant Teacher. Five Lessons in Intellectual Emancipation. 
Stanford: Stanford University Press, 1991. P. 69.

исламского фундаментализма. В этих условиях либеральному 
капитализму, или демократии, или свободному миру понадобится самое пристальное внимание романистов, понадобятся, 
как никогда раньше, их усилия перевоображать, вопрошать, 
подвергать сомнению. «Наш противник — наш лучший помощник», говаривал Эдмунд Берк, поэтому демократии, в отсутствие коммунизма, который, составляя ей оппозицию, помогал ей прояснять собственные идеи, понадобится в качестве 
оппонента литература.
Салман Рушди7

7 Rushdie S. Is Nothing Sacred? // Imaginary Homelands: Essays and Criticism 
1981—1992. London: Granta, 1991. P. 428.

«Буржуазный читатель» в литературной истории
10

«БУРЖУАЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ» 
В ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ

Фраза «буржуазный читатель» в названии этой главы 
и в под заголовке книги взята в кавычки не случайно. Можно 
считать ее цитатой из «Лексикона прописных истин», вроде 
того, что начал когда-то составлять, но не закончил Гюстав 
Флобер, — из воображаемого собрания словесно-идейных 
окаменелостей, расхожих стереотипов (от греч. stereos, камень). Они составляют усредненный, автоматизированный 
пласт нашего сознания и ими нередко, даже как правило, люди 
пользуются для разгораживания символического пространства: 
по эту сторону границы — общепонятное «наше», по ту — непонятное, подозрительное «чужое». О субъекте, обозначаемом 
как «буржуазный читатель», в большинстве случаев можно 
предположить заведомо, что он — «не наш», «чужой». Образ 
его собирается по большей части из негативных характеристик: 
некто ограниченный, поверхностный, преданный рутине, жадный до удовольствий, далекий от высших запросов духа и т. п. 
Стереотип этот не вчера сложился и широко распространен. Не 
только в советские, но и в до- и в постсоветские времена и не 
только в России, но немало где в Западной Европе и в Америке 
«буржуазный читатель» был привычно обливаем презрением. 
Его карикатурный образ лепили социальные аналитики и высоколобые критики, знатоки литературы и сами писатели, всякий 
раз подразумевая — как противоположность — читателя, более 
достойного уважения, приближенного к идеальной норме. В зависимости от мировоззренческих установок норма эта ассоциировалась либо с толщей народной, либо с передовой, то есть 
антибуржуазной, интеллектуально-художественной элитой.
Еще раз воспроизводить эту логику, конечно, нет смысла: 
«углубляться» в затоптанное общее место — не все ли равно, 
что нырять в пустой бассейн? Но покопаться в культурных 
слоях, задавленных шлаком привычной риторики, стоит. Не 
исключено ведь, что мы не все знаем про «буржуазного читателя» и что, помимо культурной дефектности, у него имеются 
заслуги перед культурой. Стоит исследовать и взаимосвязь 

«Буржуазный читатель» в литературной истории
11

между литературным чтением — занятием досуговым, приватным, по преимуществу домашним — и множеством других 
коммуникативных практик, образующих в совокупности социокультурный «ансамбль».
Задуматься об этом тем более уместно в России, в начале 
XXI столетия, что фигура «буржуя», оставленная мерзнуть на 
питерском перекрестке сто лет тому назад, вновь объявилась 
на авансцене нашей культурной истории и стала предметом 
общественных дискуссий. Правда, до сих пор они сводились 
лишь к переворачиванию сложившегося негативного клише: 
на месте эстетически убогого обывателя, пошлого сноба, потребителя-эгоиста предстал вдруг некто похожий, но почти 
во всех отношениях безупречный — динамичный, хваткий, 
образованный, на зависть успешный, но притом и наделенный «хорошим чувством прекрасного и отменным вкусом 
к жизни»8, то есть соединяющий в себе свойства делового 
человека и тонкого эстета. Элемент неуверенности, скрытого 
ресентимента сквозит и в этих попытках реабилитировать 
буржуаз ность, и в возобновляемых усилиях ее заклеймить — 
уже, правда, не с классовых, а с культурно-охранительных позиций, как явление органически «нерусское»9. К полноценному 
пониманию ни то, ни другое не продвигает, а в нем как раз 
есть большая нужда.

8 Так характеризовала свою целевую аудиторию редакция «Буржуазного журнала», просуществовавшего недолгое время в середине 2000-х, — на нее 
же делают сегодня ставку более успешные издания с не менее выразительными 
названиями — «Сноб», «Эгоист» и т. п.

9 Редакция журнала «Новый мир» попросила ряд литераторов ответить 
на вопрос, что означает для них слово «буржуазность». Из подборки отзывов 
явствует, что для большинства это «сознание без трансценденции, устройство 
на земле без высшего, психология самодовольства, не знающего сомнений» 
(Р. Гальцева); «буржуазный» значит «узкий, практичный, безвкусный, косный, 
эгоцентричный, исполненный предрассудков, мелочный, недалекий, самодовольный» (В. Пьецух). Пятна буржуазности в самих себе иные из респондентов 
признавали «с горьким сокрушением», как результат диверсии извне, осуществляемой рекламой и массовой культурой... (см.: «Буржуазность» — что такое? // 
Новый мир. 1998. № 10). Сходный опрос, проведенный десяток лет спустя 
с участием существенно других респондентов (см.: «Новая буржуазность» в искусстве — что это? // Петербургский театральный журнал. 2006. № 44. http://
ptzh.theatre.ru/2006/44/10/), дал сходный же результат: буржуазность уверенно 
приравнивается к бездумной бестревожности «глянца», комфорту и лозунгу 
«сделайте нам красиво».