Гуманитарный вектор, 2011, № 4 (28)

Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет 

им. Н. Г. Чернышевского

Гуманитарный вектор

№ 4 (28)

Чита

ЗабГГПУ

2011

Учредитель: Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический

университет им. Н. Г. Чернышевского

Журнал зарегистрирован Министерством РФ по делам печати, 

телерадиовещания и средств массовой коммуникации 

Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77–42672

Журнал входит в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, 
в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций 

на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук

Издается с 1997 г.

Выходит четыре раза в год

Редакционный совет

Председатель совета:

И. И. Катанаев, канд. физ.-мат. наук, доцент, ректор ЗабГГПУ (Чита)

Члены совета:

Н. В. Абаев, д-р ист. наук, проф., акад. АСН РАН и МАИ Нью-Йорк (Кызыл); 

Ц. Батсуурь, д-р пед. наук, проф. (Улан-Батор, Монголия); А. Буржо, д-р социал. наук, акад. 

Национального центра научных исследований Франции (Париж, Франция); 

Т. Ф. Кузнецова, д-р филос. наук, проф. (Москва); Г. Ц. Пюрбеев, д-р филол. наук, проф., 

акад. РАЕН (Москва); В. И. Рассадин, д-р филол. наук, проф., акад. РАЕН (Элиста); 

Н. М. Сараева, д-р психол. наук, проф. (Чита); Н. В. Языкова, д-р пед. наук, проф. (Москва)

Главный редактор объединенной редакционной коллегии:

И. В. Ерофеева, д-р филол. наук, доцент. 

Редакторы серии: 

Г. Д. Ахметова, д-р филол. наук, проф.; Ц. П. Ванчикова, д-р ист. наук, профессор

Ответственный секретарь: Ю. В. Гаврилова

Гуманитарный вектор. – 2011. – № 4 (28).

Адрес редакции: 672007, г. Чита, ул. Бабушкина, 129

Телефон: 8 (3022) 44–04–25, факс: 8 (3022) 26–73–17. E-mail: gumvector@zabspu.ru

© Забайкальский государственный 

гуманитарно-педагогический университет им. Н. Г. Чернышевского, 2011

СОДЕРЖАНИЕ

ФИлОлОгИя

НАУЧНЫЕ ИССлЕДОВАНИя

Абросимова О. Л. Заимствования и их адаптация в забайкальских говорах ...............................................5
Ангелова  С. А. Молчаливые диалоги болгарских писательниц ....................................................................9
Ахметова Г. Д. Живая поэзия Игоря Мельникова .........................................................................................16
Ахметова М. Н. Интерпретация текста как метапредметная технология ...................................................21
Аюпов  С. М, Харисова Т. Е. Тургеневская традиция в ранней лирике А. А. Блока ...................................25
Аюпова С. Б. Роль хронографии в языковой художественной картине мира (на материале прозы 
И. С.  Тургенева).................................................................................................................................................29
Бардакова  В. В. Ономастическая деталь в произведении детской литературы .........................................32
Бердникова Т. В. Речевые партии персонажа в стихотворениях с диалогическими 
структурами (на материале лирики М. Ю. Лермонтова) ................................................................................36
Бушев А. Б., Александрова С. К. Техники интерпретации текста как способности 
развитой языковой личности ............................................................................................................................39
Волкова  В. Б. Близость и отчуждённость как признаки антиномических концептов 
Небо и Земля в «военной» прозе О. Н. Ермакова ...........................................................................................52
Воронова Л. В. Цели и содержание тестирования письменной речи на русском языке .............................57
Голованова Е. И. Немецкие заимствования в горнозаводской терминологии Урала (XVIII в.) ................61
Дускаева Л. Р., Корнилова Н. А. Фатика как речевая форма реализации развлекательной 
функции в медиатексте ......................................................................................................................................67
Ерофеева  И. В. Новизна и Смысл как когнитивная оппозиция в структуре медиатекста
 (проблема языкового миромоделирования) ....................................................................................................72
Ефремов Н. Н. Локативные конструкции в художественном тексте ............................................................77
Иванищева О. Н. Сохранение и ревитализация: к вопросу о соотношении понятий «язык»
и «культура» (на примере саамского языка и культуры) ................................................................................82
Игнатович Т. Ю. Диалектная вариантность в формообразовании глагола 
(на материале забайкальских говоров севернорусского происхождения) ....................................................86
Казначеев С. М. Новый реализм: очередное возрождение метода ...............................................................91
Кузнецова Е. В. Проблемы и перспективы изучения лингвогеографического ландшафта региона
 (на примере Волгоградской области) ..............................................................................................................96
Мельник Е. А., Шишигин К. А. Семантико-когнитивные характеристики глаголов 
с префиксом unter– в языке идиш ....................................................................................................................102
Миляева Н. Н. Продуктивность моделей образования инициальных аббревиатур 
тематического мегаполя менеджмента (на материале современного немецкого языка) ...........................107
Мордовин  А. Ю. Роль бессознательного и интуиции в лингвистическом анализе 
в рамках корпусного подхода ...........................................................................................................................112
Осколкова Н. В. Образ главы региона в конфликтных медиатекстах .........................................................116
Петрова Г. М. Семантическая и функциональная специфика местоимённых клитик 
в болгарском языке ............................................................................................................................................120
Пименова М. В. Концептуальные исследования и национальная ментальность ......................................126
Разумова  Л. В. Отражение узуса квебекского варианта французского языка первой 
половины XIX в. в работе аббата Т. Магира ..................................................................................................133
Ретинская Т. И. Арго французских ремесленников-отходников ...............................................................142
Романов И. А. Поэтика транзита в русской литературе конца ХХ – начала ХХI вв. ................................148
Савелова Л. А. Элементы северной русской речи в тексте книги М. Вилька «Волок» ...........................155
Симашко Т. В. К вопросу об изучении современных примет на фоне традиционных ............................159
Терзиева М. Т., Капинова Е. С., Соколов И. В. Роман «Король Матиуш Первый» 
Януша Корчака – средство для обогащения литературных знаний студентами 
педагогических специальностей......................................................................................................................166
Толстогузов П. Н. Вольный биографический опыт начала XIX в.: И. М. Долгоруков 
о Н. И. Язвицком ...............................................................................................................................................176
Цыренов Б. Д. О лексикографической терминологии (на материале бурятско-русского
 словаря) .............................................................................................................................................................180

НАУЧНЫЕ СООбщЕНИя

Биктимирова Ю. В. Некоторые особенности употребления имен прилагательных в языке 
памятников деловой письменности Восточного Забайкалья конца XVII-XVIII вв....................................184
Калиш Е. Е. Перевод как семаономасиологический процесс .....................................................................191
Лашова С. Н. Мотив воскрешения в прозе М. Шишкина ...........................................................................199
Пушкарёва Ю. Г. Улицы города Улан-Удэ: культурно-исторический аспект .............................................206
Терехова Е. С. Творческая история повести К. Г. Паустовского «Золотая нить» ......................................211
Хуэйцзюнь Юй. Рецептивная авторская интенция названия журнала А. П. Сумарокова 
«Трудолюбивая Пчела»: роль читателя ...........................................................................................................217
Шлома Е. С. Материнство как основа ценностной системы Виктора Астафьева 
в повествовании в рассказах «Царь-рыба» .....................................................................................................222

ВОСтОкОВЕДЕНИЕ

Акамов А. Т. Роль арабского языка и мусульманской культуры в становлении и развитии 
художественных традиций народов Дагестана ..............................................................................................227
Александрова Э. С. О влиянии индийской традиции назидательных изречений на развитие 
дидактической литературы монголоязычных народов ..................................................................................232
Базаров А. А. Трактаты буддийского мыслителя Дигнаги в фондах ИМБТ СО РАН ...............................236
Дугарова С. Ж.  Монгольское право в период Юаньской империи ............................................................240
Жабон Ю. Ж. О структуре «Джева-рингсела» – памятника письменности тибетской 
медицины ...........................................................................................................................................................245
Имихелов А. В. Народы Сибири во Всесоюзной переписи населения 1939 г. ..........................................250
Курас Л. В. Геополитические амбиции атамана Семенова: попытка создания федеративного «Великомонгольского государства» ..............................................................................................................................255
Лепехов С. Ю. О понятиях: «пражня», «праджняпарамита», «рупашарира», «дхармашарира», «татхагатадхатугарбха» и их генезисе в индийской культуре и философии .............................................................263
Лепехова Е. С.  Специфика восприятия женских синтоистских божеств в эзотерическом 
японском буддизме XII−XIV вв. ......................................................................................................................269
Науменко С. В., Симатова С. А. Категория наклонения и фразовые частицы как способы 
выражения модальности в языках разных типов ...........................................................................................274
Тагарова Т. Б. Реализация лингвостилистических свойств бурятских фразеологических 
единиц в текстообразовании ............................................................................................................................280

РЕцЕНзИИ

Соколянский А. А. Осипов Б. И. Судьбы русского письма: История русской графики, 
орфографии и пунктуации: монография. ........................................................................................................285
Шихалиева С. Х. Дагестан и Северный Кавказ в свете этнокультурного взаимодействия 
в Евразии  ...........................................................................................................................................................288

НАУЧНАя ЖИзНь

Горковенко А. Е., Петухов С. В. XII Конгресс Международной ассоциации преподавателей 
русского языка и литературы «Русский язык и литература во времени и пространстве» 
(г. Шанхай, КНР, 10 – 15 мая 2011 г.) ..............................................................................................................291
Горковенко А. Е., Петухов С. В. Международная научно-практическая конференция 
«Языковая картина мира и творческая личность в условиях трансграничья» 
(г. Чита, ЗабГГПУ, 24 мая 2011 г.) ....................................................................................................................293
Орлова О. Г., Бусыгина А. В. III Международная Летняя научная школа
«Когнитивная лингвистика и концептуальные исследования» (г. Омск 1–9 июля 2010 г.) .......................295

Сведения об авторах ...............................................................................................................................301

Филология

НАУЧНЫЕ ИССлЕДОВАНИя

УДК 482
ББК Ш 141.2 – 5

О. Л. Абросимова

г. Чита, Россия

Заимствования и их адаптация в забайкальских говорах

В статье анализируется процесс заимствования забайкальскими говорами слов из бурят
ского языка. Особое внимание уделяется фонетической, лексической, словообразовательной 
адаптации заимствованных слов в русском диалекте.

Ключевые слова: говор, заимствование, адаптация фонетическая, лексическая, словоо
бразовательная, грамматическая.

O. L. Abrosimova

Chita, Russia

Loanwords and Their Adaptation in Zabaikalsky Dialects

The article focuses on the process of borrowing words from the Buryat language into Zabai
kalsky dialects and highlights phonetic, lexical and word-building adaptation of loanwords into the 
Russian dialect.

Keywords: dialect, borrowing, phonetic adaptation, lexical adaptation, word-building adapta
tion, grammatical adaptation.

Диалект, как и язык в целом, постоянно из
меняется. Это явление динамическое, а не статическое. Основные тенденции развития современных говоров Забайкалья – влияние литературного 
языка и просторечия, междиалектные контакты 
и иноязычное воздействие. И если первые две 
тенденции в конечном итоге могут привести к 
нивелированию, выравниванию говоров, возникновению на территории Забайкалья единого диалектного пространства, то последняя тенденция 
не просто сдерживает этот процесс, но и способствует изменению отдельных говоров, закрепляя 
их отличие от других. Эти сложные процессы постепенно приводят к тому, что некоторые говоры 
Забайкальского края видоизменяются, приобретают несколько другие черты, но при этом не исчезают, не уступают место просторечию. 

Межкультурная коммуникация во многих 

говорах Забайкалья становится толчком для возникновения достаточно интересных языковых 
явлений. Особенно это касается пограничных говоров, носители которых на протяжении длительного времени контактируют с представителями 
иных культур. Этому способствует и геополитическое положение Забайкальского края, который 
граничит с Китаем и Монголией. Кроме того, 
очень большое место в забайкальских говорах занимают явления, появившиеся под воздействием 

субстрата. Естественно, что в этом случае нельзя 
говорить о глобальном межъязыковом взаимодействии (такие контакты можно считать всего лишь 
локальными), но вместе с тем они очень значимы 
для русского диалекта. Если китайский язык практически не повлиял на забайкальские говоры, то 
контакты на протяжении длительного времени с 
бурятским языком и его диалектами, эвенкийским 
языком, монгольским языком, говором ононских 
хамниган не прошли бесследно. Особенно тесно 
взаимодействуют бурятский и русский языки. 
Однако взаимовлияние их не является равнозначным. Русский язык влияет на развитие не только 
диалектов, но и бурятского литературного языка, 
пополняя прежде всего их лексический запас. Бурятский же язык оказывает точечное влияние на 
русский забайкальский диалект. Прежде всего это 
касается лексического уровня как самого подвижного и восприимчивого. Вот некоторые из слов, 
заимствованных забайкальскими говорами из бурятского языка: гуран – бур. гура/н/ – «самец косули», шурган – бур. шурга/н/ – «буря», джембура –
 бур. зумбараан – «суслик», кулан – бур. хулан – 
«дикая лошадь» и т. д. 

Некоторые говоры Забайкальского края нахо
дятся в очень сложных условиях межъязыкового 
контактирования, что не может не отражаться на 
их развитии. Например, пограничные ононские 

©  О. Л. Абросимова, 2011

гуманитарный вектор. 2011. № 4 (28) 

говоры за трёхвековую историю существования 
контактировали с монгольским, тунгусским языками, говором ононским хамниган, агинским диалектом бурятского языка. Результат такого контактирования – многочисленные случаи интерференции, характеризующие различные уровни 
диалекта.

Межкультурная коммуникация становится 

своеобразным толчком к заимствованию. При 
этом носителям говоров необходимо знать не 
только иноязычное слово как таковое, но и культурный компонент его значения, реалии инокультуры. Только в этом случае иноязычное слово 
войдёт в диалектную систему и получит в ней 
новую жизнь. Можно сказать, что заимствование предотвращает не только смысловые, но и 
культурные сбои в процессе коммуникации. Это 
своеобразный сигнал, который свидетельствует 
об успешности межъязыкового и межкультурного 
контактирования.

Заимствованию в забайкальских говорах под
вергались в основном слова, обозначающие бытовые реалии, и слова, связанные с животноводством. Можно выделить следующие тематические 
группы предметных заимствований: 

Лексика, связанная с характеристикой чело
века. Здесь можно выделить несколько подгрупп:

1) социальная характеристика человека (бат
хул – бродячий каторжник);

2) характеристика человека по происхожде
нию (гуран – коренной забайкалец);

3) характеристика человека по черте характе
ра (олганджа – непутёвый человек);

4) характеристика детей (отхон – младший 

ребёнок в семье, заргол – неполноценный ребёнок, боегон – незаконнорожденный ребёнок);

5) характеристика человека по умственным 

способностям (зунтугло – человек, выживший от 
старости из ума).

Лексика, обозначающая диких животных: 

гуран – дикий козёл, инзаган – козлёнок дикой 
козы, бабольджа – удод, джимбура – суслик.

Лексика, связанная с животноводством: 

иман – домашний козёл, имануха – домашняя 
коза, кочерик – двухлетний телёнок, борокчан – 
годовалый телёнок.

Лексика, обозначающая еду, питьё: бузы – 

бурятские позы, затуран – зелёный чай с молоком 
и солью, арца – молочный продукт.

Лексика, обозначающая растения: ургуль – 

подснежник, бурлэшки – дикий абрикос.

Толчком к заимствованию может стать от
сутствие в русском диалекте каких-либо классификаций предметов, явлений, понятий. Например, 
в русском языке есть только слово «телёнок» для 
обозначения детёныша коровы. В бурятском же 
языке существует возрастная градация телёнка: 
борокчан, кочерик, гунан. Кроме того, многие 

наименования «выражают более конкретное понятие по сравнению с русскими названиями и 
одним словом могут заменять описательное наименование (например, бухлёр – варёное мясо с бульоном)» [2, с. 217].

Слова, которые приходят в диалект из дру
гих языков, могут иметь определенные иноязычные фонетические приметы. Рассмотрим это на 
примере ононских говоров Забайкалья, где зафиксирована аффриката <дж> в заимствованных 
словах. Эта мягкая фонема с сильным началом и 
слабым заключением не характерна для русского 
языка, но зато есть в говоре ононских хамниган, 
некоторых диалектах бурятского языка, тунгусских говорах и монгольском языке [3]. Судя по 
всему заимствование слов олганджа, джимбура, 
джапы сопровождалось процессом заимствования 
звука /дж/. Такое внедрение фонетических черт в 
систему не является единичным. Под влиянием 
бурятского языка, на наш взгляд, появилась и такая черта, как сильная редукция гласных звуков в 
безударных, особенно заударных, слогах. Скорее 
всего, возникновению этой черты способствовал 
агинский говор бурятского языка, где зафиксировано выпадение начальных, конечных гласных, 
исчезновение гласных в положении после или 
перед сонатными и некоторыми слабыми согласными [4, с. 156–157].

Заимствоваться могут как слова, которые 

обозначают новые, неизвестные диалекту предметы, явления и процессы, так и слова, которые, 
появившись в говоре, дублируют уже имеющиеся 
диалектизмы. 

Не все заимствованные слова закрепляются в 

диалекте. Причины могут быть следующие:

1) исчезновение в связи с утратой явления, 

процесса; 

2) утрата под влиянием литературного языка 

и просторечия.

В качестве примера можно привести группу 

диалектных слов, которые употреблялись в нерчинском диалекте в XVII–XVIII вв. Г. А. Христосенко, анализируя памятники письменности, среди нескольких тематических групп диалектной 
лексики выделила названия должностных лиц: 
тайша, шуленга, зайсан. Эти слова вышли из употребления забайкальцев, и в результате в диалекте 
они квалифицируются как устаревшие [5, с. 438]. 

Многие слова уходят постепенно из диалекта 

под влиянием литературного языка. Так, например, в XVII–XVIII вв. были диалектные слова с 
обозначением масти лошадей (халтарый, халюный, халзаный), которые в настоящее время в говорах Забайкалья практически не употребляются 
[5, с. 438].

Те же слова, которые закрепились в диалекте, 

постепенно адаптируются, приспосабливаются к 
его законам, получая новую жизнь.

Научные исследования

Адаптация заимствованных говором слов мо
жет быть фонетической, лексической, словообразовательной, грамматической. 

При фонетической адаптации происходит 

такое освоение слова, при котором оно приспосабливается к фонетическим законам русского языка. Фонетическая адаптация – процесс сложный 
и многоступенчатый. Заимствование звука, а затем его приспособление к фонетической системе 
русского диалекта проходит несколько этапов. В 
результате такой адаптации в говорах Забайкалья 
появляются фонетические варианты. Например, 
инзаган, инджиган, инжиган; ургуй, ургуль; зунтугло, зундугло. 

Фонетическое 
освоение 
заимствованных 

слов выразилось в их приспособлении к следующим фонетическим законам, действующим в русском языке: согласные смягчаются перед звуком 
/э/: [ тык,эн]; гласные подвергаются редукции: 
[д ^ха], [д ^ган]; отмечается оглушение согласных 
на конце слова: [тырлык]. Иногда фонетическое 
освоение слова сопровождается такими серьёзными изменениями, что очень сложно соотнести его 
со словом языка-источника. Сравним произношение слова «суслик» в бурятском языке и в говорах 
Читинской области: зумбараан и [джымбура]. Это 
же относится и к словам эрген, шилюкан.

Вместе с тем следует отметить, что не всегда 

при заимствовании происходит процесс фонетической адаптации. В результате диалектом могут заимствоваться иноязычные звуки, которые 
при систематическом употреблении пополняют 
фонетическую систему говора. Например, заимствованный звук /дж/, который пополнил фонетическую систему ононских говоров, нашёл в них 
достаточно широкое распространение. Процессы 
внедрения звука сложны. Так, заимствование из 
бурятского языка, которое в языке-источнике произносится как инзаган, в ононских говорах звучит 
как инджиган. Здесь, скорее всего, произошло 
двойное заимствование – слова и звука. Сначала 
заимствовалось слово инзаган, а затем на это слово распространился уже существующий в говоре 
заимствованный звук /дж/.

За счёт внедрения иноязычных явлений в за
байкальских говорах могут поддерживаться некоторые процессы, которые возникли в результате 
имманентного развития говоров. Примером может послужить произношение в ононских говорах 
Забайкальского края кратких щелевых шипящих 
согласных /ж/ и /ш/. Эти согласные могут быть 
мягкими, полумягкими, твёрдыми. Мягкие звуки – 
наследие материнских говоров. Твердые возникли 
в результате влияния литературного языка. Существование в говорах промежуточных полумягких 
разновидностей, на наш взгляд, – результат столкновения трёх тенденций: массированное влияние 
литературного языка постепенно ведёт к исчезно
вению мягких шипящих через стадию полумягких разновидностей, но известный консерватизм 
артикуляционных навыков носителей диалекта и 
влияние бурятского языка сдерживают этот процесс, закрепляя распространение полумягких разновидностей. 

Результатом лексического освоения слова 

может быть изменение значения или полное его 
переосмысление. В говорах Забайкальского края 
все заимствования сохранили то же значение, 
которое имеют в языке-источнике, но некоторые 
слова обозначают измененные реалии, более приспособленные к русскому быту, например, тырлык в говоре обозначает не летний халат из ткани, 
а кожаный плащ без подклада. Иногда происходит сужение значения, в результате многозначное иноязычное слово превращается в русское 
диалектное однозначное: арца – бур. аарсан – 
«род творога; кушанье, получаемое путём варки 
«арсы» в кипятке или бульоне». В говорах Читинской области за словом арца закреплено только 
первое значение. Ещё пример: в бурятском языке 
прилагательное зудэруу имеет несколько значений: «исхудавший, невзрачный, усталый, грязный». В русских диалектах слово зудырь перешло 
в разряд существительных и обозначает грязь, а 
прилагательное образовано на его основе: зудырный – «грязный». Подобный процесс произошёл 
и со словом шалюухан, которое в бурятском языке 
является уменьшительно-ласкательным прилагательным от шалюун и имеет значение «хулиганистый, непристойный». Русское диалектное шилюкан обозначает непослушного ребёнка.

Заимствование – основа для расширения се
мантических связей слов в диалекте. Заимствование после адаптации может стать толчком к 
появлению новых синонимических пар: грязь – 
зудырь, гуран – дикий козёл, бабольджа – удод, 
ургуй – подснежник. Появляются антонимы (зудырный – чистый); омонимы (гуран – дикий козёл; гуран – коренной забайкалец).

В связи с заимствованием в диалекте разви
вается полисемия:

Бурхан – 1. Бурятский бог. 2. Здоровый, круп
ный ребёнок.

Тымэн – 1. Верблюд. 2. Упрямый человек.
Гудзебера (куджебера) – 1. Плохой баран. 

2. Плохой человек.

Сангин – 1. Чеснок. 2. Вредный человек. 
Многие заимствованные слова, появляясь 

в диалекте, приобретают яркую экспрессивную 
коннотацию. Экспрессивными становятся слова 
зихлать, базлать, хайлать (кричать), зунтугло (сумасшедший), озунтуглеть (выжить из ума), олганджа (непутёвый человек), дыген (плакса). 

Иногда слова адаптируются в русском диа
лекте настолько, что становятся составляющими 
фразеологизмов. Так, например, фразеологизм 

гуманитарный вектор. 2011. № 4 (28) 

зунтугло зунтуглом возник в диалекте по аналогии с уже имеющимися фразеологизмами типа 
атымалка атымалкой, охрепа охрепой. Ещё один 
пример: зарголом скачет. Такие фразеологизмы, 
как правило, характеризуют человека и имеют отрицательную коннотацию.

Показателем того, что слово осваивается 

в русском диалекте, может быть образование от 
него новых слов по словообразовательным моделям русского языка: зунтугло – зунтуглеть – озунтуглеть.

Слово зунтугло (от бур. зунтэг – «одряхлев
ший, старческий, выживший из ума от старости»), 
является непроизводным, от него при помощи глагольного тематического суффикса -е- образуется 
глагол зунтуглеть, имеющий значение «выживать 
из ума от старости» ( его видовая пара – озунтуглеть). Ещё примеры: куцан – куцашок (некастрированный ягнёнок); ишигэн – ишигэнка (шкура 
козлёнка); ургуй – ургуйки (цветки подснежника); 
хомун (бур. хаму – кожные заразные болезни) – 
хомунный (больной кожной заразной болезнью). 
Такие цепочки могут объединяться в достаточно 
объёмные словообразовательные гнёзда. Например, на основе слова иман («козёл») образовались 
следующие диалектные слова: имануха («самка 
козла»), иманёнок, имашонок (детёныш мужского 

пола), иманушка (детёныш женского пола), иманий («козлиный»), иманина («козлятина»), иманиться («ягниться»). Иногда при помощи суффиксов создаются эмоционально окрашенные слова: 
даган – даганчик (уменьш.-ласк.), дагашка (пренебр.), тыкен – тыкешка (пренебр.), доха – дошка 
(уменьш.-ласк.) [1, с. 26–27].

Для того чтобы слово получило грамматиче
ское освоение, необходимо, чтобы оно соответствовало русской морфологической модели. 

Заимствованные слова и образованные по 

словообразовательным моделям русского языка 
новые слова в диалектах приобретают грамматические значения, характерные для русского языка. Слова даган, валух, куцан – существительные 
мужского рода, 2 склонения; слова арца, арака 
склоняются по 1 типу, как и все существительные 
женского рода на -а; прилагательные иманий и гураний наделены всеми признаками прилагательного, а у глагола озунтуглеть можно определить 
вид, переходность, возвратность, залог на основании общих признаков, характерных для любого 
русского глагола.

Таким образом, в забайкальских говорах 

можно выделить большой пласт заимствованных 
слов. Пополняя диалект, они адаптируются и начинают жить по законам русского языка независимой от языка-источника жизнью.

Список литературы

Абросимова О. Л. Лингвистическое краеведение Забайкалья. Чита: Изд-во ЗабГГПУ, 
1. 

2009. 86 с.

Игнатович Т. Ю. Современное состояние русских говоров севернорусского проис2. 

хождения на территории Восточного Забайкалья: фонетические особенности. Чита: Изд-во 
ЗабГГПУ, 2011. 237 с.

Селищев А. М. Диалектологический очерк Сибири. Иркутск, 1920. Вып. 1. 297 с.
3. 

Шагдаров Л. Д. О некоторых языковых особенностях тугнуйских и агинских бурят и 
4. 

степени их отражения в литературном языке // Исследования бурятских говоров. Улан-Удэ, 
1968. Вып. 2. С. 156–163.

Христосенко Г. А. О способах семантизции локализмов в историческом региональ5. 

ном словаре 18 века // Проблемы комплексного изучения человека. Человек в условиях Забайкалья: материалы 2 регион. научно-практ. конф. Чита, ЧГПИ, 1996. С. 436–439.

Рукопись поступила в редакцию 02. 05. 2011

Научные исследования

УДК 821.163.2
886.7(092)+886.7–311.6.09
ББК 92(497.2)

С. А. Ангелова

г. Бургас, Болгария

Молчаливые диалоги болгарских писательниц

Статья затрагивает проблемы диалога женщин-писательниц, как между ними самими, 

так и с болгарской литературной традицией в целом, его проявления на поверхностном и на 
глубинном уровнях текста в трëх направлениях: место и роль женщины в истории и во власти, 
образы национальной жизни в эпохе борьбы за национальное освобождение, катартическая 
роль религиозного переживания во время экзистенциального кризиса личности

Ключевые слова: диалог, женщины-писательницы, литературный канон.

S. A. Angelova

Burgas, Bulgaria

Silent Dialogs of Bulgarian Women Writers

The paper concerns the intertextual relations of the novels by Bulgarian women writers, both 

among themselves and with the Bulgarian literary tradition as a whole, their manifestations on the 
surface and the deepest levels of the texts in triplet directions: women’s place and role in history 
and political power, national life images at the age of the national struggle for liberation, and the 
cathartic function of religious anxiety in existential crisis of personality.

Keywords: dialog, women writers, literary canon.

За последние две десятилетия болгарская ли
тературоведческая мысль углублëнно занимается 
изучением творчества женщин-писательниц и поэтесс, в своëм стремлении, с одной стороны, вписать и осмыслить его в пульсациях литературного 
процесса, а с другой, обяснить отсутствие женских имëн в официальном литературном каноне – 
традиционно «мужском пространствуе, в котором 
их присутствие сводится лишь к одному имени – 
Елисаветы Багряны. Настоящая статья является 
опытом прибавить ещë один штрих к аргументированию необходимости переосмысления канона 
в этом аспекте. Она сосредоточена на «молчаливых» [1, с. 34–39] диалогов женщин-писательниц, 
как между ними самими, так и с болгарской литературной традицией в целом, постольку, поскольку «диалоги» в литературе становятся возможными тогда, когда уже накоплен значимый по своему 
объëму и качеству корпус текстов, которые начинают (в читательской рецепции и в критическом 
обозрении) коммуникировать между собой. В 
этом смысле, в фокусе данной работы находятся 
несколько тематических аспектов: 

− место и роль женщин в истории и во власти 

(«Царица Теодора» Велы Благоевой – «Последние из династии Шишмана» Веры Мутафчиевой, 
«Дочь Калояна» Фани Поповой-Мутафовой – «Я, 
Анна Комнина» Веры Мутафчиевой);

− тематические и интерпретативные типоло
гические сходства с литературной традицией после освобождения Болгарии от османского владычества, положенной первым болгарским романом 

(«Родосто, Родосто…» Севды Севан – «Под игом» 
Ивана Вазова);

− фигура Христа, инкорпорирующая вер
ховное катартическое переживание религиозного 
чувства как единственный выход и спасение от сумасшедствия и суицидного образа жизни героинь 
Димитра Димова («Адриана» Теодоры Димовой – 
«Роман без заглавия» Димитра Димова).

Молчаливые диалоги женщин-писательниц 

(как между ними самими, так и с одними из самых репрезентативных текстов болгарской литературной традиции), оставшиеся до данного 
момента вне поля зрения критического взгляда, 
по мнению автора статьи, являются серьëзным 
основанием для переосмысления официального 
литературного канона с оглядкой на женское творчество. То есть их необходимо осветить, превратить в значимо узнаваемые для широкой публики 
существенные и вкладные для болгарской прозы 
интертекстуальные связи и возможности, которые 
качественно обогатят наше мышление и наши 
представления о ней. 

Царица-иностранка и иноверка. Царица
иностранка в традициях болгарской исторической 
прозы наделена двойной угрозой [3, с. 314–320]: с 
одной стороны, это чужое и враждебное по отношению ко всему болгарскому, угрожающее устоями самого государства, а с другой – априорно 
фатально-чужая, а потому и пугающая, природа 
женского, о чëм стараются как бы предупредить 
нас в своëм неосознаваемом пласте («мужские») 
исторические романовые версии. В утвердивших
© А. С. Ангелова,  2011

гуманитарный вектор. 2011. № 4 (28) 

ся конвенциях фикционального исторического 
рассказа интерпретация чужой религии как утраивающей эту деструктивную, гибельную силу ведëт 
своë начало из повести Ивана Вазова «Иван Александр» (1907 г.), в которой царице-иностранкеиноверке приписывается основная вина за распад 
государственности, приведшийя впоследствии к 
порабощению болгар на протяжении пятисот лет 
(драматизация этой повести эмблематично названа Вазовым «К пропасти»). 

Этот стереотип, поддержанный также трав
матическим историческим опытом, оказывается исключительно устойчивой нарративноинтерпретативной моделью, которая становится 
поколебимой лишь в самом конце 60-х гг. ХХ в. в 
романе Веры Мутафчиевой «Последние из династии Шишмана» (1969 г.). Повествование не просто отвергает «вину» царицы-еврейки за разделение и гибель Второго Болгарского государства, 
но настойчиво утверждает, что ни одна женщина 
вообще не могла бы оказать влияние на политические решения Ивана Александра, а гонения против евреев, начавшиеся немного спустя женитьбы 
на ней, являются весомым аргументом в пользу 
этого утверждения. Более того, согласно версии 
романа, она, будучи гражданкой по своему происхождению, а не аристократкой, изолированная 
от политики и власти и «осуждëнная» на материнство, растëт и воспитывает двоих из последних Шишмановичей – сына Ивана и внука Фружина − носителями гражданских добродетелей. 
Это вполне относится к Фружину, «гражданину 
Фружину», как он был известен в годы своего изгнания после падения Болгарии и наступления 
османского владычества. Его интерес к жизни и 
труду горожан и ремесленников, его поведение в 
целом: нежелание блистать привилегиями власти 
(добровольное отстранения от внешнего блеска и 
славы Константина), забота не о собственном престоле, а о народе и государстве, достойная смерть 
в битве против турок, в отличие от двух других 
наследников Шишманового рода – Александра и 
Константина, дают представление о «гражданине Фружине» как до конца верному не высокому 
происхождению и претензиям на трон, а потребностям и добру порабощенного отечества, и всë 
это является заслугой именно воспитавшей его 
царице-иноверке. 

За семь с половиной десятилетий до Веры 

Мутафчиевой и 13 лет до официально принятого начала болгарской исторической прозы, которую открыл Вазов как раз повестью «Иван Александр» и романом «Светослав Тертер» в 1907 г., 
другая писательница, Вела Благоева, интерпретирует подобным образом судьбу второй супруги Ивана Александра. В 1894 г. в своей повести 
«Царица Теодора. Набросок из болгарской жизни 

ХІV века» Благоева ставит один из самых существенных для современного феминизма вопросов: 
о мужской доминации, о неограниченной власти мужчины-властителя, пагубной для женской 
судьбы и для судьбы государства, о месте и роли 
женщины во власти и в истории. Сама высокообразованная женщина, одна из создательниц и 
самых активных деятелей женского движения в 
Болгарии, Вела Благоева бросает вгляд на болгарский ХІV в. необычным для болгарской литературы конца ХІХ в. способом – сам по себе 
выбор заглавия не просто задаëт определëнные 
ожидания, но и является в большой степени сюрпризирующим своей ориентацией (имея ввиду, 
что появление болгарской исторической прозы 
всë ещë предстоит) на женщину как главную героиню фикционального исторического рассказа. 
Открыто заявленный интерес к месту женщины в 
истории устанавливает мосты к 30 гг. грядущего 
века, когда подобное равнопоставленное царяммужчинам введение женщины в качестве главной 
героини исторического нарратива появляется заново в болгарской литературе во второй части 
трилогии Фани Поповой-Мутафовой о династии 
Асеней («Дочь Калояна»). Повесть от 1894 г. не 
только впервые в болгарской прозе серьëзно уделяет внимание женской идентичности, месту, 
роли и себеосмыслению женщины в истории, с еë 
отношению к власти, но и (при очевидных различиях в точке зрения и в подходе к самому способу 
создания романа) прокладывает дорогу к болгарскому историческому роману, задаëт направления 
и перспективы к нему, бесспорным достижением 
которого в 90-х гг. ХХ в. является роман «Я, Анна 
Комнина» Веры Мутафчиевой, затрагивающий 
те же проблемы, хотя и с совсем иной позиции. 
И несмотря на то, что Фани Попову-Мутафову с 
основанием можно считать родоначальницей болгарского исторического романа, созданного женщиной (из-за маштаба и публичной значимости 
еë творчества), книга Велы Благоевой предлагает 
нестандартный для конца болгарского ХІХ в. подход к узловому для болгарской истории периоду и 
по внушению приближается к ряду современных 
мнений о месте женщин во власти, политике, во 
время войны, как и о женском отношении к этим 
областям жизни, не находящим, к сожалению, 
адекватных художественных решений.

По 
причине 
своих 
очевидных 
слабо
стей (выдержанная полностью в традициях 
сентиментально-приключенского чтения), с занятыми из фольклорной баллады мотивами любви 
между братом и сестрой и узнавании факта о потерянном сыне, с рядом композиционных несоразмерностей, с многословными высокопарными 
монологами и диалогами и пр., книга остаëтся 
незамеченной литературной историей, и даже 

Научные исследования

фундаментальное исследование Георгия Цанева о 
болгарском историческом романе выключает еë из 
своего поля зрения.

Еë значимость в литературно-историческом 

аспекте определяется способам, которым толкуется роль царицы-иностранки-иноверки для 
дальнейшего хода истории, резко отличающимся от более поздних версий о катастрофическом 
влиянии супруги-еврейки на Ивана Александра и 
судьбу Второго Болгарского царства. Ещë не испытавшая влияние этой более поздней традиции, 
повесть рассматривает героиню, скорее всего, как 
жертву прихотей и похоти мужа-самодержца, нежели как активного участники исторических событий. Повествование даже и не намекает о вероятном еë негативном влиянии на дальнейшее 
развитие болгарской истории. Финал романа намекает лишь на то, что после еë разочарования в 
царе, единственной еë заботой является стремление обеспечить своему сыну унаследование престола. Однако, эта еë амбиция интерпретирована 
как результат некоторых действий царя Ивана 
Александра: гонения против евреев и богомилов, 
отправление родствеников царицы в ссылку, – всë 
это усиливает в ней до крайней степени чувство 
отчуждённости. Таким образом, в версии «Царицы Теодоры» неограниченная власть мужчиныцаря принудительно превращает чистую и невинную девушку, преданную и любящую дочь, 
щедрую к бедным и милостивую к страдающим 
царицу, во врага государства и Православия, чьë 
единственное пространство для самоутверждения 
своей личности – сфера женской красоты и материнство, сами по себе деформированные из-за их 
употребления в качестве оружия против безоглядной тирании супруга-владетеля.

Так, вопреки почти восьмидесятилетней дис
танции, преодолев границу между двумя столетиями, романы Велы Благоевой и Веры Мутафчиевой не просто буквализируют изолированность, 
одиночество царицы-еврейки путëм настойчивых 
внушений об отчужденности, но и радикализируют феминисткое представление о женщине как 
иностранке, о невозможности влиять на властные 
решения мужчины-владетеля и на свою собственную судьбу. Сходство в интерпретации, в данном 
случае, нельзя отдавать какому-либо влиянию, 
это, скорее всего, результат усилия авторов выйти за пределы стереотипов мышления, искать 
реальные измерения женской участи в рамках доминированного мужчиной мира. Именно поэтому 
и «Царица Теодора», хотя и в чисто литературноисторическом контексте, является необходимым 
звеном в формировании целостной картины болгарского исторического романа, созданного женщинами. 

Дочь властителя. Романы «Дочь Калояна» 

(1936 г.) Фани Поповой-Мутафовой и «Я, Анна 

Комнина» (1989 г.) Веры Мутафчиевой занимаются одной и той же проблематикой – идентификацией и самоидентификацией женщины во власти, 
политике и истории, используя нарратив о судьбе 
главных героинь – дочерей могучих владетелей. 
Различный интерпретативный подход к проблемам, однако, предопределяет существенные различия в выборе повествовательных стратегий. 
Вопреки типологическим сходствам в тематике и 
проблематике, сконцентрированным вокруг фигуры дочери владетеля, женщина в качестве субъекта истории и объекта исторической прозы совсем 
естественно увидена по-разному в романе 30-х и 
в романе 90-х гг. ХХ в.

В тексте 90-х («Я, Анна Комнина») женщина 

легитимирована («посторонним» оценивающим – 
византийским историком Константином Варзосом) своими достойнствами и качествами, которые ставят еë наравне с мужчинами − с самыми 
выдающимися мужчинами. Кроме того, она сама 
легитимирует себя как намного более достойную, 
способную и образованную, чем мужчины. В тексте 30-х женщина легитимирована через мужчинуотца-властителя, как категорически заявлено ещë 
самим заглавием «Дочь Калояна». Легитимация 
Анны также идëт через еë отца, но с обратным 
знаком: с одной страны, история знает про жизнь 
и дела василевса именно потому что их описала 
его дочь; с другой стороны, письменный рассказ 
Анны Комниной о правлении еë отца оказывается 
блестящей апологией для самой Анны, превращая 
еë в самую выдающуюся женщину-писательницу 
Средневековья. Текст 30-х ещë с заглавия говорит 
о героине как о «ней», идентифицируя еë как дочь 
своего отца. Тогда как, текст 90-х категорически 
заявляет, ещë с первого слова в заглавии, свою 
перволичность, свою идентификацию через собственное «Я». Немного больше чем за полвека 
болгарская «женская» историческая проза проходит длинную дорогу от третоличного «она» до 
перволичного «я», от игнорирующего собственного имени, за счëт принадлежности к фамильноотцовскому «дочь кого-то», до категорически заявленного «Я, Анна» (в котором имя отца присутствует и легитимирует человека только после его 
собственного имени).

Фигура отца-властителя в двух текстах на
делена совсем различными функциями. Алексей 
Комнин «распнут» между тремя женщинами – 
властной матерью Анной Даласиной, неукротимой супругой Ириной и любовницей Марией 
Аланской. Власть в империи реально принадлежит Даласине, а после неë его дочери Анне, тогда 
как участие императора сводится лишь к выполнению внешних представительных функций. Для 
того, чтобы он мог утвердиться как властитель, 
он вынужден использовать такие средства, как