Я — не-Я. Исследование неполноты идентичности

Максим Пестов

Я — НЕ-Я,

ИЛИ ИССЛЕДОВАНИЕ  
НЕПОЛНОТЫ ИДЕНТИЧНОСТИ

Москва
Институт общегуманитарных исследований
2016

Электронное издание

УДК 615.851
ББК 53.57
П45

Надзаголовочные данные

П45
Пестов, М.

Я — не-Я, или Исследование неполноты идентичности [Электронный ресурс] / М. Пестов. — Эл. изд. — Электрон. текстовые дан. 
(1 файл pdf : 122 с.). — М. : Институт общегуманитарных исследований, 2016. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital 
Editions 4.5 ; экран 10".

ISBN 978-5-94193-876-6
В книга замечательного российского психотерапевта рассматривается целый спектр различных ситуаций, возникающих в процессе терапевтической 
коммуникации между пациентом и психотерапевтом. Книга предназначена 
для психологов-практиков, психотерапевтов и студентов.

УДК 615.851
ББК 53.57

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: Я — не-Я, или 
Исследование неполноты идентичности / М. Пестов. — М. : Институт общегуманитарных исследований, 2016. — 120 с. — ISBN 978-5-88230-455-2.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-94193-876-6
© Перевод, редакция, оформление, ИОИ, 2016

С кризиса все начинается. Это место подобно состоянию вселенной перед большим взрывом. Новизна 
потенциальна и заархивирована в существующий 
порядок вещей. Common Sense прокладывает убедительные траектории и очень сложно усомниться в 
их исключительной надежности. Практически невозможно совершить это сознательным усилием. 
Поэтому, чаще всего, на помощь приходит чудо. 
Кризис — вот ему название.    

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС И 
ДЫХАНИЕ СВОБОДЫ

Во время кризиса или сильного потрясения часто кажется, 
будто жизнь остановилась. Будто жизнь разделилась на “до” 
и “после”, в ней выкрутили в ноль ползунки цветопередачи и 
она стала черно-белой, и вы находитесь в пустой комнате, отгороженной от улицы и всего остального толстой и мягкой 
стеной. Будто ваше тело уехало на электричке, а неосязаемый 
дух остался стоять на перроне. Легкий настолько, что он не способен оставить следов на свежевыпавшем снеге.
Словно бы вас поставили на паузу, а движение осталось где-то 
в другом месте, возможно где-то снаружи, а вы отстаете от всех 
остальных на тысячную долю секунды, но и этого достаточно, 
чтобы быть совершенно одному. Это место непривычно, и пространство между предметами заполнено растерянностью, она 
вязкая, как расплавленный янтарь, который хочет забрать вас в 
вечность в виде застывшей и потерявшей подвижность фигуры. 
В этом месте все как будто бы как раньше, но пространству не 
хватает кривизны, а вас не хватает пространству — ветер уже не 
огибает, а проносится сквозь, взгляды людей не отражаются от 

Максим Пестов

вашей кожи и не возвращаются на сетчатку с авоськой, полной 
впечатлениями. Вы наталкиваетесь на стены, потому что они 
уже не подыгрывают и не отодвигаются, чувствуя ваше приближение. Кажется, что кожа ваша воспалена и проницаема, и 
дождь, вонзаясь в эпидермис в районе плеча, стекает прямо по 
костям и брызжет в стороны, вырываясь из-под ногтевых пластин, как из водосточных труб.
Итак, кажется будто жизнь остановилась. Но это остановилась не жизнь вообще. Это остановилась привычная жизнь. 
Жизнь в которой ваше существование поддерживалось многими вещами, каждая из которых сама по себе лишена содержания и ценности. Но собираясь вместе, они как-то вдруг 
внезапно становятся вами. И когда это происходит, складывается впечатление, что можно уйти из этого тела навсегда, а оно 
будет продолжать жить, делая карьеру, растя детей и собирая 
марки. Чтобы стать зомби, не обязательно умирать, можно сделать это еще при жизни. И лишь иногда, весной или осенью, в 
час небывало жаркого заката или пронзительного рассвета, это 
тело остановится, словно бы наткнувшись на незаполненную 
пустоту и задержавшись на мгновение, примется вновь переваривать неопределенность, превращая ее в испражнения порядка. Но в этот момент будто бы слетают все настройки и 
приобретения, и можно почувствовать себя живущим по дефолту, с “заводскими” установками, незнакомым с правилами 
и обязательствами. Обнулить себя, вернуться к той точке, из 
которой выходят все возможности. Побыть свободным от того, 
что весь мир приходится тащить на своих плечах этаким Атлантом духа, изнеможенным каждодневной борьбой с самими 
собой. С радужкой, будто бы протертой изнутри от накипи 
мозгового борща, кипящего под плотно закрытой черепной 
крышкой. Правда чаще всего это длится недолго и следующая 
мысль, как шар в кегельбане, уже топчется на пороге и размахивает транспарантом: “Йй, че это я? Пойду-ка лучше пожру!”

Я — не-Я

Потому что, как сказал поэт, только теряя все, ты становишься свободным. Не нищим, голым, растратившим таланты, 
регрессировавшим в инфантилизм, неудачником и ничтожеством, нарциссической клоакой, а свободным. Не потеряв, а 
при этом приобретя. Причем, приобретя то, что было с тобой 
всегда. Как странно то, что пока самое желаемое находится так 
близко, для того, чтобы его достичь, приходится совершать 
самое длинное путешествие в жизни, но не круго-светное, а 
круго-самое. Обойти вокруг себя, чтобы вернуться в точку, 
из которой стартовал. Зайти за спину самому себе и увидеть 
что-тот, кого ты считал собой, всего лишь тень на асфальте, 
которая, как проститутка, охотно ложится на любую подставленную поверхность. И вот под этим взглядом она скукоживается и исчезает, как в полдень.
В этом мое понимание экзистенциальной тоски, как переживание бессмысленности жизни, но опять же, не жизни вообще, 
а той жизни, которая вдруг начинает казаться бессмысленной. 
Тоска это прививка от слепоты, которая не позволяет увидеть 
настоящее. В ней есть огромный ресурс, поскольку для того, 
чтобы найти источник, сначала необходимо почувствовать 
жажду. Самая малость, что остается, когда потерял все — это 
и есть ты.
В этом состоянии нет отдельных событий, как пути из пункта 
А в пункт Б. Нет выбора, как необходимости брать что-то одно, 
чтобы отказываться от всего остального. Нет желаний, как 
цели, в которую устремлен ум. Есть просто присутствие и невозможность быть чем-то еще. Как шарик, который скатывается вниз по горлышку воронки.
И вот, возвращаясь к началу текста, мне кажется, что можно 
еще все вернуть, заправить тоску в пододеяльник каждодневной привычки, пересыпать ее нафталином и отвезти родителям в гараж. Сделать вид, что ничего не произошло и все 
эти томления духа — следствие дурного пищеварения и смены 
режима освещенности.

Максим Пестов

Или, едва сдерживая страх от того, что стены, окольцовывающие обжитое пространство, куда-то исчезают и вместо них 
только контурные карты бытия, которые даже еще нечем раскрашивать, можно попробовать с этим остаться. Вынести за 
скобки идею о том, что сдвинувшийся с места мир никогда не получится догнать. Замереть на некоторое время в невесомости и 
перестать вращаться вокруг монументальных и окончательных 
звезд, которые манят и сбивают с пути. Пусть все катится 
куда-то, к печальному или торжественному финалу, ну теперь 
вот без вас. И тогда обнаружится удивительный эффект — 
оказывается, что это не вы, а все вокруг поставлено на паузу и 
ждет вашего возвращения, поскольку без вас нет собственно и 
жизни. Как будто без вас нет никакого сейчас и катящийся мир 
на самом деле нарисован фломастером на обоях. И тогда можно 
в любой момент вернуться в свою жизнь, как хирург входит в 
халат, руками вперед. Ведь вы сами и есть розетка, в которую 
втыкается новогодняя гирлянда.
Мне кажется, в этом и состоит ценность кризиса —  в возможности открыть в жизни дверь и выйти вовне, чтобы посмотреть на происходящее со стороны. Увидеть проносящихся 
в электричке людей, у которых не осталось выбора, в каком 
направлении двигаться. В череде меняющихся событий обнаружить то, что неизменно. Понять, а надо ли мне то, что происходит сейчас. Побыть в тишине, чтобы услышать внутренний 
голос. Начать наконец заканчивать текст, беременный метафорами и смутными намеками на то, что может не слишком понимает автор, но должно быть хорошо знакомо читателю.

Здесь мы коснемся очень важной истории — происхождения идентичности и ее работы. Разумеется, все неразбериха с ответственностью за свою 
жизнь, крутится вокруг идентичности. Мы — это 
то, что о себе думаем. Иногда, мы знаем о себе так 
мало, что вынуждены слушать других, чтобы они 
об этом рассказывали. А иногда, знаем о себе так 
много, что не можем услышать собственный голос, 
который тихо говорит, что это знание еще не все. 
В этом эссе рассказывается про особых людей, поле 
битвы которых за самих себя происходит на совершенно чужой территории. 

ТАКИХ НЕ БЕРУТ В КОСМОНАВТЫ 
ИЛИ ПОЧЕМУ НАРЦИССЫ НЕ 
ЛЮБЯТ БУДДИСТОВ

Буддисты утверждают, что жизнь есть страдание. И страдание 
это то, что необходимо преодолеть. Но с исчезновением страдания жизнь не прекращается. Значит, страдание — это преамбула жизни.
У человека есть специальный орган для того, чтобы испытывать страдание, ни на что другое он больше не годится. Хотя 
лучше сказать не орган, а набор определенных обслуживающих 
функций. Речь идет о самых поверхностных слоях идентичности, о тех масках и ролях, которыми мы вынуждены прикрывать некую недифференцированную пустоту. Следовательно до 
тех пор, пока эта пустота пугает, человек вынужден ощущать 
себя живым только через страдание.
Человек испытывает страдание всякий раз, когда окружающий мир наносит урон его идентичности. Страдание — это 

Максим Пестов

сомнение в себе. Когда маска, которую я так долго пристраивал на свое чело, скукоживается и отстает от эпидермиса и на 
какое-то время я перестаю понимать, как она со мной связана. 
Страдание — это миг очень острого укола вопросом — кто я? 
Ужас от того, что будет, если эта маска спадет навсегда. Ужас 
настолько непереносимый, что мы стремимся вжаться в нее обратно, параллельно наводя лоск на ее внешней, обращенной к 
миру, стороне.
Ужас этот вполне понятен. Вся жизнь в общем-то направлено на обрастание слоями идентичностей разного рода. Все 
для того, чтобы ответ на вопрос — кто я — был максимально 
быстрым. Жизнь это эвакуация из пустоты в привычное и обжитое пространство ролевого поведения. Поэтому в том, кем 
я себя считаю, необходимо быть безупречным, чтобы ни одна 
сука не усомнилась в обратном. Поэтому страдание терапевтично, поскольку создает некое возмущение в застывшем воздухе.
Чем более глубокой и значимой является маска, тем больший 
объем страдания она может в себе аккумулировать. Чем 
большей ценностью для нас обладает тот или иной способ 
видеть себя, тем более разрушительным для нас будут его колебания. И в какой-то момент может возникнуть ощущение, что 
без некоторого центра идентичности жить вообще нельзя. Что 
потеря этой условной точки способна остановить процесс, который ее породил. Классический нарратив, в котором динамика 
повествования подчиняется красивому или не очень финалу, 
ломается и тогда пропадает ориентир для движения.
Это несколько обесценивает жизнь, делая ее ориентированной на результат, который в свою очередь априорно неустойчив. А результат, который существует сам по себе и 
недосягаем для колебаний, не имеет никакого отношения к 
жизни.
В этом смысле личность может накопить достаточное количество навыков для того, чтобы успешно защищаться от по

Я — не-Я

сягательств на свою территорию. Может выстроить прочные 
границы между собой и тем, что угрожает представлению о 
себе, вступать в контакт только в проверенном формате, а еще 
лучше — показываясь в мире только той своей частью, которая 
относится к “лобовой броне” и практически неуязвима. Другая 
крайность беспомощности — героизм и стремление отвечать 
на любой вызов, укрепляясь в своих предпочтениях и страхах. 
Такая стратегия катастрофична по меньше мере из-за двух 
следствий: во-первых, она слишком сужает репертуар поведения, делая его основной ценностью и задачей  контроль, а не 
развитие и поиск новых возможностей.  Во-вторых, защита изначально сплетена с поражением и чем больше в нее вкладывается энергии, тем ужасней может стать ситуация, в которой она 
окажется несостоятельной. Правда, некоторым удается умереть 
раньше, чем это произойдет.
Похоже, что описанная особенность — невозможность доверять себе и происходящему — характерна для нарциссической 
организации личности. Таким людям необходимо создавать 
вокруг себя некоторый шлейф избыточности, когда того, что 
есть, явно недостаточно. Для того, чтобы хорошо себя чувствовать и на этом остановиться, всегда необходима еще какая-то 
малость, отсутствие которой отравляет жизнь, точнее обесценивает ее с позиции “либо все, либо ничего”. Страдание — 
необходимость погружаться в собственную ничтожность и 
демонстрировать ее окружающим — сопровождает нарцисса 
постоянно, делая его жизнь очень сложной.
Нарциссические личности в связи с этим часто бывают озабочены поиском смысла жизни, ведь смысл дает понимание 
того, что его жизнь чего-то стОит, поскольку она происходит 
не просто так, а для того, чтобы в ней случались вполне определенные вещи. Тогда смысл понимается как степень соответствие чему-то, нежели мера удовольствия от происходящего. 
Осмысленность жизни, на мой взгляд, переживается как результат полного включения себя в этот процесс, когда можно 

Максим Пестов

опираться и пользоваться всем, что доступно осознаванию. В 
противоположном случае, желание найти лучшее, обесценивая 
хорошее, обрезает целостный спектр возможностей до убогого 
набора для  достижения утилитарных целей. И тогда поиск 
готового смысла приводит к тому, что следование ему не приносит удовлетворения. Поиск смысла как способ обессмысливания вполне подходит для тех, кто думает, что смысла на всех 
не хватит и поэтому необходимо прибежать на духовную распродажу первому, чтобы урвать там самую непотрепаную на 
первый взгляд секондхендовскую тряпку.
Качественно изготовленный смысл надежно защищает от 
разочарований, увеличивает иммунитет к неприятностям, позволяет всегда точно знать ответ на вопрос, что такое хорошо 
и плохо. Отсутствие смысла позволяет прикасаться к растерянности и за счет этого, а также благодаря отсутствию оценочных 
понятий, всего лишь увеличивает чувствительность к направлению, понимаемому в качестве своего и единственного. И, возможно, дурацкого и неправильного.
Нарцисс переживает чужой смысл как собственный. Зависимость нарцисса от окружающих состоит в том, что последние 
подпитывают его искусственные смыслы, реставрируют их и 
заново подкрашивают для того, чтобы они не поистрепались 
со временем. Нарцисс не знает, кто он для себя и поэтому он 
становится кем-то для другого. Таким образом отдалиться от 
референтного окружения невозможно, поскольку от близости 
к нему зависит переживание себя как существующего и значимого. Любое дистанцирование сначала сопровождается чувством стыда, как признаком обнаружения себя настоящего, а 
затем, при дальнейшем отдалении, сознание нарцисса заполняет паника, поскольку непонятно, что с этим обнаружением 
делать. Поэтому единственный способ контейнировать тревогу 
заключается в следовании программе “я то, что я делаю”.
Поскольку обнаружить себя очень сложно, опознавание 
своих потребностей скорее происходит через конструкцию “я