Биоэтика и гуманитарная экспертиза: Проблемы геномики, психологии и виртуалистики

Российская Академия Наук
Институт философии

БИОЭТИКА И ГУМАНИТАРНАЯ
ЭКСПЕРТИЗА

Проблемы геномики, психологии и виртуалистики

Москва
2007

УДК 171
ББК 87.7
Б-63

Ответственный редактор
доктор филос. наук Ф.Г. Майленова

Рецензенты
доктор филос. наук, кандидат мед. наук А.Я. Иванюшкин
доктор филос. наук И.К. Лисеев

Б-63
Биоэтика и гуманитарная экспертиза: Пробл. геномики,
психологии и виртуалистики [Текст] / Рос. акад. наук,
Ин-т философии ; Отв. ред. Ф.Г. Майленова. — М.: ИФРАН, 2007. – 223 с.; 20 см. — Библиогр. в примеч. — 500
экз. – ISBN 978-5-9540-0084-9.

В книге предполагается дать инвентаризацию и анализ социально-философских и этических поблеем, возникающих вследствие бурного прогресса геномики, особенно при планировании и проведении
геномных исследований, которые требуют этического и правового регулирования. Быстро растущие масштабы такого рода исследований
являются одним из главных факторов, определяющих актуальность
публикации. Коммерциализация геномных исследовании создает новый спектр морально-правовых проблем, пересекающихся отчасти с
проблемами бизнес-этики. Представлены моральные проблемы этногенетики – междисциплинарной области науки, позволяющей на новом уровне описать генетические особенности народов и восстановить
историю их формирования и формирования человека как биологического вида в целом. Подчеркивается эволюционная ценность разнообразия человечества, позволившая освоить ему все климатические
зоны Земли.
Особый раздел книги отведен обсуждению других актуальных проблем биоэтики и гуманитарной экспертизы (проблем развития здравоохранения, медицинской психологии).

ISBN 978-5-9540-0084-9                                                     ©ИФ РАН, 2007

Б.Г. Юдин

Чтоб сказку сделать былью?
(Конструирование человека)*

От утопии к науке

Споры о ведущей роли природы (или наследственности, или генов) либо общества (соответственно среды или воспитания) в формировании человеческих качеств ведутся очень давно. Нередко отмечается маятниковый характер смены представлений о том, чем
именно определяются эти качества. Действительно, несколько десятилетий назад преобладали представления, в которых ключевая роль
отводилась социальным факторам; сегодня же значительно более популярны воззрения тех, кто считает решающим влияние наследственности (генов). Разумеется, в качестве основания для такого изменения взглядов обычно называют колоссальные достижения биологических наук, и прежде всего – проводимые на молекулярном уровне
исследования по генетике человека.
На мой взгляд, однако, сами по себе эти достижения – сколь бы
впечатляющими они ни были – являются лишь одной из причин этого
сдвига, в результате которого именно генетическим, а не средовым,
не социальным факторам стала отводиться ключевая роль при объяснении природы человека и его поведения. Ведь и сам этот бурный
прогресс биологических наук в существенной степени обусловлен
сдвигами социально-культурного порядка.
С одной стороны, исследования в области генетики и шире –
биологии человека стали несомненным приоритетом не только для
современной науки, но и для современного общества. С другой стороны, более высокое доверие к биологическим трактовкам природы

ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ БИОЭТИКИ

*
Статья подготовлена при поддержке РГНФ, грант № 05-03-90306а/Б.

человека в противовес трактовкам социологическим или наоборот –
это, в конечном счете, выбор, который делают сами люди, который
делает общество.
Здесь уместно будет провести такую аналогию. Предпочтение
биологического либо социологического истолкования природы человека можно сопоставить с предпочтением различных объяснений
этих перемен в общественных умонастроениях. Одно из таких объяснений ставит во главу угла прямое восприятие обществом научных
достижений – как если бы общество было непосредственным реципиентом той весьма специализированной интеллектуальной продукции, которую поставляет ему наука. Другое же объяснение акцентирует роль социально-культурных факторов, которые не просто опосредуют передачу обществу этой интеллектуальной продукции, но и сами
в значительной мере определяют те зоны текущего производства новых научных знаний и технологий, которые вызывают повышенный
интерес со стороны общества. Обращение к этим факторам, между
прочим, позволяет обнаружить немало весьма значимых особенностей и нюансов нынешнего массового «обращения в генетическую веру».
Возьмем только один пример. Зоолог и этолог Франс де Ваал
пишет о том, что сегодня противопоставлению природы и воспитания приходит конец1 . Он вспоминает, что когда в 1970-е гг. в своих
публичных лекциях он рассказывал о сексуально обусловленных различиях в поведении шимпанзе, в частности о том, что самцы более
агрессивны и более амбициозны, чем самки, ему приходилось сталкиваться со взрывами протеста2. Его обвиняли и в проекции своих
ценностей на поведение животных, и в недостаточной строгости его
методов, и в других грехах.
Сегодня же, по его словам, подобную информацию повторяют
столь широко и часто, что она нагоняет на слушателей зевоту. Казалось бы, сторонники биологических объяснений могут праздновать
победу, однако де Ваала это отнюдь не устраивает. «Мы ничуть не приблизились к рациональному пониманию взаимодействия генов и среды, – пишет он. – Общество позволило маятнику беспорядочно качнуться назад от воспитания к природе, оставив в недоумении многих
обществоведов. Тем не менее мы до сих пор любим выражать все в терминах влияния либо того, либо другого, а не того и другого вместе»3.
И далее автор говорит о необоснованности и даже опасности такого рода противопоставлений. Он считает, что современные исследования все более определенно показывают взаимопереплетение биологических и социальных детерминант. Вследствие этого, надеется
он, в будущем «столь популярные сегодня дихотомии ослабеют вплоть

до того, что от них можно будет отказаться. Вместо того, чтобы видеть в культуре антитезу природе, мы придем к более глубокому пониманию человеческого поведения, потихоньку проводив в могилу
старый спор о примате природы либо воспитания»4.
Вполне можно было бы согласиться с аргументацией и выводом
Ф. де Ваала, если бы не одно обстоятельство. Он ведь далеко не первый, кто предлагает похоронить противопоставление природы и воспитания. Подобные суждения, и вполне аргументированные, опиравшиеся на авторитет новейших научных достижений соответствующего времени, высказывались едва ли не на всех стадиях этого вековечного
спора. Но, как оказывается, до сих пор это не мешало продолжению
противоборства – видимо, его питают далеко не одни лишь научные
доводы, но и нечто коренящееся в жизни общества и в его культуре.
Тем не менее в наши дни это противостояние разыгрывается во
многом по-новому. С целью проиллюстрировать это обратимся к миру
утопии. В нем, как и везде, сегодня происходят кардинальные перемены. Время социальных утопий, видимо, уходит в прошлое. Одной
из главных причин этого, на мой взгляд, является то, что утратил актуальность сам замысел построения идеального социального порядка.
Он представляется ныне не только недостижимым, но и не особенно
привлекательным. Ключевую роль в его развенчании сыграли антиутопии XX в. – как художественные вымыслы (или прозрения) Евг.
Замятина, А.Платонова, Дж.Оруэлла, О.Хаксли и других авторов, так
и те, не менее жуткие, которыми обернулась практическая реализация некоторых утопических проектов. Поэтому наши искушенные
современники бывают не очень-то склонны уповать на социальный
порядок – к нему, как правило, предъявляются минимальные требования: только бы не мешал жить.
Сам же импульс, питающий утопическое мышление, отнюдь не
иссяк. Теперь оно прорастает на иной почве – место социальных утопий занимают утопии индивидуальные. Разумеется, я здесь имею в виду
не проекты создания идеального человека – таковые всегда были главной составной частью социальных утопий. Объектом же индивидуальных утопий является будущее не общества, а самого «утопающего», его детей, вообще близких, а то и копий, получать которые можно будет путем клонирования. В пространственном отношении такая
утопия ограничивается близким окружением, оказывается локальной.
Вожделения же направляются на такие объекты, как крепкое здоровье, способность добиваться высших достижений в тех или иных областях деятельности, комфортная, счастливая, активная, долгая (в
пределе, и сегодня уже отнюдь не только абстрактно мыслимом –

бесконечная) жизнь. Такого рода проекты, ориентирующиеся на достижения (чаще чаемые, чем реальные) генетики, именуют «приватной», «семейной», «домашней» евгеникой.
Ориентиром и мерой прогресса при этом выступает непрестанное, в идеале даже безграничное, расширение индивидуальных возможностей человека. Что касается средств, которые предполагается использовать для реализации этих упований, то основные надежды теперь возлагаются отнюдь не на социальные
преобразования, а на достижения науки и технологии. Действительно, неисчерпаемым источником, питающим утопическое мышление наших дней, являются биологические науки, и прежде всего – генетика. Они выступают в этой роли вовсе не впервые, но в
контексте современных утопических умонастроений их роль, как
мы увидим в дальнейшем, оказывается весьма своеобразной. И, что
характерно, при этом вовсе не имеется в виду то взаимодействие,
взаимопереплетение биологической и социальной детерминации,
о котором говорит де Ваал.
Сказанное никоим образом не означает, что биологические трактовки человека достигли абсолютного господства. Скорее нынешнюю
ситуацию можно охарактеризовать как очередной этап противостояния, конкуренции двух программ – биологической и социальной. Да,
сегодня биологическая программа, безусловно, превалирует, однако
и социальная программа, претерпевая во многом те же трансформации, что и биологическая, обретает новые возможности для своего
развития и практического воплощения.
Эти вкратце обрисованные трансформации являются, на мой
взгляд, лишь одним, хотя и весьма характерным, выражением глубоких и далеко не в полной мере осознаваемых нами сдвигов в направлениях и приоритетах нынешнего научно-технического развития.
В первую очередь это касается таких областей, как биомедицинские
и компьютерные технологии. Яркой иллюстрацией сказанного представляется тематика, к которой ныне обратился автор одной весьма
нашумевшей в начале 1990-х гг. концепции.
Возобновление истории?
В вышедшей несколько лет назад книге5 Фрэнсис Фукуяма соглашается с теми его оппонентами, которые оспаривали идею «конца истории». И причина такого изменения позиции – вовсе не события 11 сентября 2001 г. Он не склонен интерпретировать атаку террористов в духе «столкновения цивилизаций» – западной и исламской –
по С.Хантингтону. «Я считаю, – пишет Фукуяма, – что эти события
вовсе не были проявлением чего-либо подобного и что исламский

радикализм, стоящий за этими событиями, есть всего лишь отчаянная арьергардная акция, которая со временем будет подавлена более
широкой волной модернизации» (р. XII).
Основанием же для того, чтобы не просто отрицать конец истории, но и, более того, говорить о ее возобновлении, является, с точки
зрения Фукуямы, происходящая ныне биотехнологическая революция и те вызовы, которые она ставит перед человеком, перед обществом, перед политикой. Эта революция – не просто нарушение или
ускорение размеренного хода событий; она приводит к тому, что будущее человечества вовсе не является предопределенным, как то утверждалось в концепции «конца истории». Напротив, оно оказывается открытым, в решающей мере зависящим от наших нынешних
решений и действий.
Сценарии «постчеловеческого будущего», которые рисует Фукуяма, выглядят довольно мрачными; при этом некоторые из тенденций такого развития событий уже реализуются. Пути же в это постчеловеческое будущее как раз и прокладывает биотехнологическая революция. Человечество, впрочем, может избежать такого будущего,
но для этого ему надлежит прилагать специальные усилия, причем
целенаправленные и скоординированные.
Исходное представление о постчеловеческом обществе автор
очерчивает путем сопоставления двух популярнейших антиутопий –
«1984» Дж.Оруэлла и «Прекрасный новый мир» О.Хаксли. Обе они,
по мнению Фукуямы, предвосхитили две большие технологические
революции: базисом первой антиутопии являются информационные,
а второй – биологические технологии. Но если технологические предвидения оказались довольно точными в обоих произведениях, то в
политическом отношении предвидения Дж.Оруэлла безнадежно уступают тем, которые были сделаны О.Хаксли.
В целом различные модели «жесткого» тоталитаризма, который
живописал Оруэлл, ненамного пережили установленную им сакраментальную дату – 1984 г. В то же время технологические возможности, многие из которых уже 70 лет назад предвидел Хаксли, такие как
оплодотворение в пробирке, суррогатное материнство, психотропные
лекарства и т.п., в ходе их все более расширяющегося применения
заложили основы для более «мягких», однако и более основательных,
глубинных способов воздействия на человека.
Как писал в этой связи в 1946 г. сам Хаксли, его интересовали в
романе «лишь те научные успехи, те будущие изысканья в сфере
биологии, физиологии и психологии», результаты которых могут быть
непосредственно применены к людям. И далее: «Жизнь может быть

радикально изменена в своем качестве только с помощью наук о
жизни. Науки же о материи, употребленные определенным образом,
способны уничтожить жизнь либо сделать ее донельзя сложной и
тягостной; но только лишь как инструменты в руках биологов и
психологов могут они видоизменить естественные формы и
проявления жизни»6.
В противоположность «1984», в «Прекрасном новом мире», как
отмечает Фукуяма, «зло не столь очевидно, поскольку никто не страдает; действительно, в этом мире каждый получает то, что он хочет.
…В этом мире нет болезней и социальных конфликтов, нет депрессий, душевных расстройств, одиночества или эмоционального страдания, секс всегда качественный и легко доступный» (р. 5). Но хотя
люди в «Бравом новом мире» здоровы и счастливы, они, продолжает
Фукуяма, перестают быть человеческими существами. Они больше не
борются, у них нет желаний, любви, они не чувствуют боли, не встречаются с ситуациями сложного морального выбора, у них нет семей,
и вообще они не делают ничего из того, что мы традиционно связываем с человеческим существованием.
«Прекрасный новый мир», таким образом, – это вовсе не грубое
насилие над человеческой природой. Это – радикальное ее преобразование, которое можно интерпретировать даже как полный отказ от
нее во имя чего-то другого.
«Цель моей книги, – пишет в этой связи Фукуяма, – показать,
что Хаксли был прав, что самая существенная угроза, исходящая от
современной биотехнологии, – это возможность того, что она изменит природу человека и, таким образом, приведет нас в “постчеловеческую” стадию истории. Это важно, по-моему, потому что природа
человека существует, что это – осмысленное понятие, что она обеспечивает устойчивую непрерывность нашего существования как вида.
Именно она совместно с религией определяет наши самые фундаментальные ценности. Природа человека формирует и ограничивает
возможные виды политических режимов, так что если какая-либо
технология окажется достаточно могущественной, чтобы переформировать нас, то это будет, видимо, иметь пагубные последствия для
либеральной демократии и для природы самой политики» (р. 7).
Сегодняшнее развитие науки и техники открывает такие возможности реализациии утопий, которые были недоступны во времена
Хаксли и Оруэлла. «Если, – пишет Фукуяма, – оглянуться на средства, которые использовали социальные инженеры и планировщики
утопий прошлого столетия, они представляются невероятно грубыми и ненаучными (курсив мой. – Б.Ю.). Агитпроп, трудовые лагеря,

перевоспитание, фрейдизм, выработка рефлексов в раннем детстве,
бихевиоризм – все это было похоже на то, как если бы квадратный
стержень природы человека пытались забивать в круглое отверстие
социального планирования. Ни один из этих методов не опирался на
знание нейронной структуры или биохимической основы мозга; ни у
кого не было понимания генетических источников поведения, а если
и было, то его нельзя было применить для воздействия на них» (р. 15).
По правде говоря, сам по себе недостаток научных знаний редко
ограничивает утопически-конструкторскую мысль, и едва ли изобретатели и пользователи перечисленных Фукуямой методов воспринимали такой дефицит как серьезное препятствие. Напротив, как я
уже отмечал в начале статьи, каждый из этих методов считался, а в
известной мере и был, воплощением самых последних достижений
научного гения, которые тогда было попросту невозможно оценивать
и критиковать с наших сегодняшних позиций. Вместе с тем не стоит
переоценивать научную обоснованность и практическую эффективность сегодняшних, безусловно, намного более изощренных, технологий воздействия на человека. Вполне вероятно, что через полстолетия и они будут восприниматься как ужасно грубые, неэффективные и малонаучные. На мой взгляд, различия между утопизмом
тогдашним и нынешним лежат совсем в другой плоскости.
Обращаясь к вопросу о том, насколько реальны опасности, порождаемые современной биотехнолгией, Фукуяма рассуждает следующим
образом. Возможно, замечает он, со временем мы обнаружим, что последствия биотехнологии исключительно благоприятны и что зря мы
из-за них теряли свой спокойный сон. Возможно также, что биотехнология окажется не столь могущественной, как это представляется сегодня, или что люди проявят достаточную умеренность и осторожность в
обращении с нею. Но эти оптимистические ожидания подрывает то обстоятельство, что, в отличие от многих других научных достижений, биотехнология создает неразделимую смесь очевидных благ и трудно уловимого вреда. «Во многих случаях, – отмечает Фукуяма, – медицинские
технологии предлагают нам сделки с дьяволом: более продолжительная
жизнь, но с пониженными умственными способностями; освобождение от депрессии с одновременным освобождением от творчества и от
духовной жизни; лечение, которое размывает грань между тем, чего мы
достигаем сами по себе, и тем, чего мы добиваемся за счет воздействия
на наш мозг различных химикатов» (р. 8).
На мой взгляд, такое противопоставление биологических и медицинских технологий всем другим является излишне резким. Практически в любой новой технологии, предлагаемой для практического

использования, поскольку с ней так или иначе придется взаимодействовать человеку, можно выделить как позитивные, так и негативные стороны. Более того, специальный междисциплинарный комплексный анализ любой новой технологии, направленный на выявление этих позитивных и негативных сторон, на оценку связанного с
ней риска и управление им, который можно назвать гуманитарной
экспертизой7 , представляется сегодня чрезвычайно актуальной и совершенно необходимой формой оценки технологий. И все же нельзя
не признать того, что именно биомедицинские технологии несут в
себе особый, самый непосредственный, если так можно выразиться,
интимный риск для человека, поскольку ими определяются возможности самых радиальных модификаций его телесного и психического существования.

На пути в сказку: сценарий № 1

Фукуяма описывает четыре биотехнологических пути, ведущих
в постчеловеческое будущее. Это – расширение знаний о мозге и биологических основах человеческого поведения; нейрофармакология
и манипулирование эмоциями и поведением; продление жизни; генетическая инженерия.
Рассматривая науки о мозге, Фукуяма дает характеристику того,
что он называет биотехнологической революцией. Она отнюдь не
сводится к тому, что происходит в области генетической инженерии;
более того, возможно, для того, чтобы попасть в постчеловеческое
будущее, нам вовсе не придется ждать ее грандиозных успехов. «То,
что мы переживаем сегодня, – пишет Фукуяма, – это не просто технологическая революция в нашей способности декодировать ДНК и
манипулировать ею, а революция в основополагающей науке – биологии. Эта научная революция опирается на открытия и достижения
в ряде взаимосвязанных областей помимо молекулярной биологии,
включая когнитивные науки о нейронных структурах мозга, популяционную генетику, генетику поведения, психологию, антропологию,
эволюционную биологию и нейрофармакологию» (р. 19).
В течение большей части XX в., констатирует Фукуяма, в естественных, а особенно в социальных науках по большей части подчеркивали культурную, а не природную детерминацию поведения. Однако сегодня многие, напротив, говорят о ведущей роли генетических причин (при описании этого сдвига Фукуяма также прибегает к
метафоре маятника). Этот сдвиг в воззрениях ученых находит отра