Русская культура перед вызовом постмодернизма

Российская Академия Наук
Институт философии

А.С. Панарин

РУССКАЯ КУЛЬТУРА
ПЕРЕД ВЫЗОВОМ ПОСТМОДЕРНИЗМА

Москва
2005

УДК 141
ББК 87.3
П-16

Рецензенты

доктор филос. наук Г.К. Ашин
доктор филос. наук Н.М. Смирнова

П-16 
Панарин А.С. Русская культура перед вызовом постмодернизма. — М., 2005. — 188 с.

Сборник включает работы выдающегося русского философа 
А.С.Панарина, написанные в 1999–2004 годах и объединенные общей 
темой — анализом роли и миссии русской культуры на рубеже XX–XXI 
веков, когда человечество столкнулось с новыми вызовами, исходящими 
от постмодернизма. 
В соответствии с неоднократно высказываемой А.С.Панариным 
идеей о единстве литературного и философского процесса, общечеловеческая и общеевропейская природа духовных поисков русской культуры 
раскрывается на примере анализа творчества трех великих классиков — 
А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Н.В.Гоголя. По мысли автора, лишь 
сохраняя великую традицию можно предотвратить духовную катастрофу, 
которую влечет за собой постмодернистский деконструктивизм.

                                                                                                                                               

ISBN 5-9540-0033-6
© Панарин А.С., 2005
© ИФ РАН, 2005                 

РАЗДЕЛ I
ДУХОВНЫЕ КАТАСТРОФЫ НАШЕЙ ЭПОХИ НА ЯЗЫКЕ
СОВРЕМЕННОГО ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ* 

Раздел 1 включает материалы, подготовленные А.С. Панариным 
для задуманного им учебника «Духовные катастрофы нашей эпохи 
на языке современного философского знания». Все материалы были 
написаны в июле – начале сентября 2003 года.

Предисловие

Главная цель данного учебника — не просто — ознакомить читателя с основными направлениями современной философии. Предполагается следующая ступень познания: умение приложить полученные 
знания к осмыслению драматических проблем современности. В свое 
время К.Маркс упрекал старую философию в том, что она всего лишь 
объясняет мир, вместо того чтобы служить его активному преобразованию. Однако с тех пор «отступление» философии зашло еще дальше: в 
большинстве случаев она отказывается и от объяснения современного 
ей мира, увлекаясь автономными играми с текстами, формальными 
экспериментами и т.п. Словом, с философией происходит примерно 
то же самое, что происходило с искусством, покинувшим путь критического реализма и ударившимся в формализм в духе известной 
концепции «искусства для искусства».
Эта ситуация одинаково небезопасна и для философии, которой 
грозит отрыв от действительности и уход в виртуальные миры произвольно экспериментирующей со словами и смыслами, «целиком ав
* 
Москва. 2004. № 1. С. 192–203; № 3. С. 146–162.

тономной» теории, и для самой действительности — для человеческих 
практик, лишаемых такого мощного подспорья, как объясняющее, 
синтезирующее и проникающее в глубь вещей знание. Вывести обучающихся на уровень умения практически пользоваться философским 
анализом для осмысления окружающей действительности, ключевых 
проблем нашей эпохи — вот в чем состоит истинный замысел данного 
учебника. В этом контексте столкновение различных философских 
школ современности можно рассматривать как конкурс исследовательских проектов, служащих и объяснению настоящего драматического 
положения мира, и поиску альтернатив. Следить за этим конкурсом, 
разбираться в нем, а в будущем, возможно, претендовать и на самостоятельное участие — вот перспектива, открыть которую хотел бы 
автор перед студентами и аспирантами, изучающими современную 
философию.
Другая задача учебника, которую хотелось бы также выделить — 
внесение ясности в отношения России и Запада, Западной Европы 
и остального мира. В этом вопросе мы, к сожалению, также имеем 
дело с деформациями, способными вконец дезориентировать людей 
в нашу переходную эпоху. Европейская философия есть школа просвещенческого универсализма — т.е. такого подхода к развитию человечества, который изначально предполагает его сущностное единство, 
несмотря на все разнообразие этносов, культур, типов национального 
менталитета. Завет европейского Просвещения, в этом отношении 
следующего христианскому универсализму («нет ни язычника, ни 
иудея...»), состоит в необходимости прилагать к человечеству единую мерку, а не двойные стандарты, и открывать перспективы не для 
избранных, а для всех. В этом вопросе сегодня также обозначились 
тяжелые недуги сознания. И обывательское сознание на Западе, и, к 
сожалению, сама западная политика (в особенности, американская), 
все чаще руководствуется двойными стандартами: одни — для привилегированного «центра мира», другие — для дискриминируемой 
периферии. Вместо единого человечества такая оптика выделяет в 
мире народы, которым суждено стать безусловными монополистами 
прогресса (постиндустриального будущего), с одной стороны, и народы, над которыми тяготеет фатум дурной культурно-исторической 
наследственности, делающей их вообще непригодными для школы 
прогресса и просвещения, — с другой.
Такой расистский и неоколониалистский подход означает, что 
и западный обыватель, и влиятельные политики на Западе отлучили 
себя от истинного наследия европейского Просвещения и от универсализма, являющегося имманентным кредо философского знания как 

такового. Ибо философия оперирует понятиями, имеющими универсальное применение, — как сам Логос, высвободившийся из-под 
оков мифа. Общественное же сознание, в том числе, что особенно 
опасно, властных групп, принимающих стратегические решения, 
заново опустилась до уровня примитивных эмпирических представлений, за многообразием реальности не видящих принципиального 
понятийного единства.
О реальных причинах этого скольжения к анахроническому 
эмпирическо-мифологическому видению будет подробно сказано 
ниже, во Введении. А теперь уместно упомянуть о распространенном ныне типе российского «западника». К сожалению, не только 
на уровне вульгарной журналистики, но и на уровне практической 
«реформаторской» политики проявляется тот факт, что российские 
западники, а не только основная масса населения, оказавшаяся за 
«железным занавесом», являлись отключенными и от подлинной 
философии, и от подлинного европейского Просвещения. Сегодня 
они возомнили себя некой «внутренней атлантикой», заброшенной 
в отсталую среду евразийской архаики и неискоренимого туземного 
традиционализма. Незаметно для себя они утратили универсалистскую 
перспективу видения, которой учит философия, и стали оперировать 
сомнительными дихотомиями, такими как центр — периферия, достойные и недостойные, пригодные и непригодные для прогресса, 
«человеческий материал» и т.п.
Таких «западников» А.С.Пушкин назвал представителями полупросвещения: «Невежественное презрение ко всему прошедшему, 
слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко 
всему...»1 . Наш классик — создатель современного русского языка и 
культуры — был представителем подлинного Просвещения и учил мыслить универсалистски, без применения к Европе, России и остальному 
человечеству каких бы то ни было двойных стандартов. Его основной 
презумпцией — а это и есть основная философская презумпция европейского Просвещения — было убеждение, что никаких роковых 
ментальных и расовых преград для приобщения всех народов без исключения к вершинам современного прогресса и знания не существует: 
человечество имеет единую судьбу, единую историческую перспективу. 
Это пушкинское кредо выражается в знаменитом «Памятнике»:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

Разумеется, Пушкин говорит здесь не о себе лично — он заявляет 
о себе как о представителе просвещенческого универсализма, верящего в общедоступность прогресса для всех народов без исключения, в 
стандарты единого человеческого достоинства, Пушкинское кредо есть 
кредо подлинного реформаторства, а не того, что замешано на тайных 
комплексах неполноценности, с одной стороны, и скрытого расизма и 
«внутреннего колониализма», с другой. Этот пушкинский завет служил 
автору основным методологическим компасом при подготовке данного 
труда. Он хотел бы и читателя предлагаемого учебника приобщить к 
универсалистской методологии, которой всегда руководствовалась 
подлинная философия.

Методологическая преамбула: 
«Пушкинская парадигма» как кредо 
предлагаемого исследования

Философию можно определить как квинтэссенцию человеческого опыта, записанную на специфическом языке понятий. Не во 
всяком обществе наличествует интеллектуальная элита, способная 
это осуществить. Из этого вытекают два небезопасных последствия. 
Во-первых, мешающая целостному синтетическому схватыванию 
мозаичная раздробленность общественного опыта, который, вместо 
того чтобы быть представленным в едином внятном ключе, рассыпается в деталях, становящихся достоянием разрозненных групп, но 
не социума в целом. Во-вторых, неумение синтезировать свои опыт 
самостоятельно имманентным образом приводит к тому, что данный 
опыт узурпируют не всегда бескорыстные внешние интерпретаторы, 
навязывающие свое видение.
В нашу кризисную эпоху всюду ощущается драматический переход от универсалистской парадигмы просвещенческого (еще прежде 
того, христианского) типа к новому сегрегационному делению человечества на избранных и неизбранных. После победы Запада в 
«холодной войне» начался процесс нового колониального передела 
мира, связанный с борьбой за дефицитные ресурсы планеты. Приз, 
который хотят получить победители, — это ресурсы утратившей защиту мировой периферии, куда теперь относят и бывший «второй 
мир». Идейным оправданием этой неоколониальной узурпации служит 
новый тезис о незадачливом туземном большинстве, неспособном 

толково распорядиться собственными ресурсами и самостоятельно 
управлять собственными территориями вообще. Так идеология нового расизма обслуживает новый колониализм, получивший название 
«реколонизация». Отсюда понятно, что в новых мировых центрах 
власти созрел заказ на пропагандистские теории, призванные принизить государства и народы, сидящие на богатстве, которого они якобы 
недостойны, и даже демонизировать их в качестве источника опасной 
анархии, терроризма и экстремизма. Сегодня это относится и к России, 
на неофициальном уровне западного бытового общественного мнения 
уже фактически включенной в «ось мирового зла».
Формированию этого опасного мифа, служащего, как показал 
новейший опыт, прелюдией к прямой узурпации и агрессии, к сожалению, приложила свою руку и влиятельная часть интеллектуальной 
и политической элиты и в самой России. Наши «западники» явно 
перестарались в своих нападках на культурную традицию и менталитет 
собственной страны как решительную помеху успешной модернизации. В свою очередь, наши патриоты-почвенники не смогли ответить 
на это ничем другим, кроме откровенной ксенофобии, призывов к 
изоляционизму и поискам «особого пути» России, для которой общие 
универсалии и императивы развития якобы не указ. Словом, на поверку 
оказалось, что в обоих станах — и западников, и национал-патриотов — 
не нашлось умов, действительно готовых осмыслить проблемы России 
как страны, столкнувшейся с теми вызовами, которые действуют в 
«общечеловеческом» масштабе (в том числе и на самом Западе), но 
страдающей от них значительно больше.
Драма технической цивилизации, разрушающей природу и самого 
человека, драма разнузданного, ставшего прямо-таки асоциальным 
индивидуализма, наконец, трагедия репрессивного подавления личности — это общечеловеческие драмы, и совсем недавно не утратившая способность к самокритике часть западной интеллектуальной 
элиты не стеснялась говорить об этом применительно к собственному 
обществу. «Экологисты» критиковали современную техническую 
цивилизацию, противники «репрессивного общества» от Г.Маркузе 
до М.Фуко — репрессивно-бюрократический разум, вооружившийся 
для практик подавления всеми возможностями техники модерна, 
сторонники ответственного социального государства — социально 
безответственный «рыночный» индивидуализм буржуазного типа. 
Теперь господствующая установка на Западе, самомнение которого 
непомерно возросло после победы в «холодной войне», состоит в том, 
чтобы либо не замечать этих проблем, либо приписывать их пережиткам традиционализма и фундаментализма.

Между тем они по-прежнему являются, в первую очередь, проблемами первого, нерефлексивного модерна2 , самонадеянно вознамерившегося покорить природу и историю и создать «прекрасный 
новый мир». Современные драмы и срывы постперестроечной России 
как раз и связаны, прежде всего, с тем, что к власти после 1991 года 
пришли люди, олицетворяющие формацию первого, запальчивосамоуверенного и нигилистического модерна. Они снова, как и большевики, предлагают переписать историю с нуля, с чистой страницы 
и собрать страну по новейшим чертежам, на этот раз заимствованным 
уже не у Маркса, а у «чикагской школы» и других либеральный теорий. 
На Западе ультралибералы, даже сменив социал-демократов у власти, 
так или иначе вынуждены считаться с прежней системой сдержек и 
противовесов, выстроенной организаторами социального государства 
перед лицом социал-дарвинистских законов рынка и социально безответственного индивидуализма искателей наживы любой ценой. У нас 
же в результате осуществленной радикал-либералами «рыночной» 
революции соответствующая система противовесов была в мгновение ока и практически до основания уничтожена. Результатом стала 
массовая деградация человеческого капитала страны, фактически 
лишенного всяких инвестиционных программ в области социальной 
защиты, образования, здравоохранения и т.п. Вместо того чтобы срочно 
скорректировать разрушительно односторонний курс рыночных реформ, «младореформаторы» заявили о своей решимости любой ценой 
довести их до конца, а всякое противодействие приписали давлению 
«агрессивного традиционализма».
По-видимому, всерьез назрела потребность нового взгляда на 
вещи. Необходимо посмотреть на проблемы России с того самого 
общеевропейского и общемирового уровня, который настойчиво 
декларируется нашей реформаторской элитой, но на который на 
самом деле она не в состоянии встать. Взглянуть на проблемы 
России с общеевропейской точки зрения — это вовсе не значит 
объявить нынешний Запад непогрешимым образцом, где все «большие проблемы» уже решены, а Россию — изгоем общемирового 
развития, обреченным вечно действовать невпопад. Смотреть пообщеевропейски — это значит увидеть в России те же проблемы, 
что волнуют (или должны волновать) и Запад, но проявившиеся с 
особой остротой и силой по причине социально-политической и 
социокультурной незащищенности страны, дважды на протяжении 
XX века лишаемой стабилизирующих подпорок накопленного прошлого опыта.

В этих условиях самый раз вспомнить о тех, кто изначально смотрел на проблемы России именно с общеевропейской точки зрения, 
с платформы универсализма, а не с позиции либо добровольного, 
доходящего до подобострастия самоуничижения, либо, напротив, 
ложно-патриотического самодовольства. Настоящим родоначальником такого истинно общеевропейского подхода явился основатель 
нашей современной национальной культуры и создатель современного 
русского литературного языка А.С.Пушкин. Пушкин, без преувеличения, может быть назван основателем новой российской нации петербургского («постмосковского») типа. Вся новая империя, созданная 
Петром Первым, поначалу была, по большому культурному счету, 
ходульной военно-бюрократической конструкцией, созданной по 
«немецким» чертежам. Доказательством этому служат последовавшие 
за смертью основателя дворцовые перевороты, бироновщина, полный 
отрыв правящей камарильи от собственного народа. Только Пушкин 
вдохнул жизнь в эту умозрительную конструкцию, натурализировал ее 
на национальной почве, дал ей язык, разделяемый всей нацией.
Почему же Пушкину удался этот творческий синтез российского 
и общеевропейского, синтез, необходимый для превращения новой 
империи как продукта бюрократического рассудка в живой национальный организм? Для объяснения этой загадки предстоит сделать 
небольшое отступление, посвященное тайнам создания главного 
романа русской литературы — «Евгений Онегин». Эту тайну раскрыла 
Анна Ахматова в скрупулезнейшем исследовании «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина». Каждому читателю «Евгения 
Онегина» с первых строк становится ясным, что это произведение 
не мог создать ни подобострастный западник, ни агрессивный почвенник, оно принадлежит человеку общеевропейского кругозора и 
культуры. Но эти общие соображения еще не дают нам искомой методологии, которую я называю пушкинской парадигмой. Она состоит 
в том, чтобы изначально мыслить и описывать события в Европе и в 
России в рамках общеевропейского процесса. Такой подход существенно отличается от модного теперь понятия диалога культур. Последнее 
хотя и предполагает известную разомкнутость, открытость для встречи 
с другим, противостоящую установкам культурного изоляционизма, но 
все же ставит русскую культуру в ее «диалоге с западноевропейской» 
в какой-то экзотический восточный ряд. Совсем не то у Пушкина: он 
смело прилагает к России и совершающимся в ней процессам общеевропейскую мерку, называемую им просто современной.

В этом ключе и написан «Евгений Онегин». Разъяснение Ахматовой, касающееся истории создания романа на основе «заимствования» 
образа центрального героя у Б.Констана, показывает, что речь идет не 
о переносе на русскую почву «европейского образца» (положительного 
или отрицательного), а об описании лишнего человека как «героя нашего времени», как олицетворения противоречивой современности. 
«Лишний человек» стал общеевропейской (а значит, и российской) 
проблемой и в перспективе, поскольку речь идет о тенденциях современности как таковой, проблемой общечеловеческой, планетарной. «В заметке о предстоящем выходе перевода «Адольфа» Пушкин, 
характеризуя героя Б.Констана, приводит XXV строфу (тогда еще не 
напечатанной) 7-й главы своего «Онегина» и относит «Адольфа» к

двум-трем романам,
В которых отразился век,
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящем в действии пустом.

Но Пушкин не ограничился воссозданием «русского Адольфа» — в 
таком случае он не преодолел бы статус эпигона. Напротив, он берется за решение общеевропейской литературной задачи: снять налет 
ложного байронизма с данного образа, то есть лишить его «романтического алиби». Ни в Западной Европе, ни в России эта проблема еще 
не была решена: байроническое обаяние лишнего человека смущало 
даже сильные умы; как известно, оно осталось до конца не решенной 
даже в творческой биографии гениального Лермонтова. «Создавая 
современного героя, «сына века своего» — светского человека, столь 
же тщеславного и эгоистического, как Адольф, Пушкин заимствовал 
готовый характер, по-своему объяснив, снизив и разоблачив его согласно с характеристикой героя Б.Констана, данной в 7-й главе «Евгения Онегина»... Разоблачая и сатирически интерпретируя Адольфа, 
Пушкин тем самым преодолевал байронизм в своих прозаических 
опытах так же, как в «Евгении Онегине»3 .
Следующей существенной характеристикой пушкинской парадигмы является творческая воля к синтезу, та самая воля, которая так 
необходима для преодоления модных крайностей и интеллектуального экстремизма. Пушкину как создателю современного русского 
литературного языка эта способность к синтезу требовалась в первую