Схемы как средство описания деятельности (эпистемол. анализ)

Российская Академия Наук
Институт философии

Ф.М. Морозов

СХЕМЫ КАК СРЕДСТВО ОПИСАНИЯ 
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
(эпистемологический анализ)

Москва
  2005

УДК 165.9
ББК 15.13
М 80

В авторской редакции

Рецензенты
доктор филос. наук А.С.Карпенко 
кандидат физ.-мат. наук З.А.Кузичева

М 80 
Морозов Ф.М. Схемы как средство описания деятельности 
(эпистемол. анализ). – М., 2005. — 181 с.

Монография посвящена критическому рефлексивному 
осмыслению схем, рассмотренных в исторической перспективе. 
Материалом для анализа стали: трансцендентальная философия И. Канта, концепция «генетической эпистемологии» 
Ж. Пиаже, теории когнитивной науки, а также взгляды отечественного философа и методолога Г.П. Щедровицкого. Исследование осуществлено с позиции одного из центральных 
направлений неклассической рациональности – деятельностного подхода. Сформулированы основные черты нового типа 
мышления   – «схематизационного мышления». Работа будет 
интересна философам, психологам, педагогам, а также всем, 
кто интересуется теоретическими проблемами новых форм 
мышления и практики.

                                         

© Морозов Ф.М., 2005
© ИФ РАН, 2005
ISBN 5-9540-0038-7

Предисловие
Что такое схемы и почему они важны для эпистемологии?

В работе прослеживается история появления схем в философскометодологическом мышлении. Схемы рассматриваются в качестве 
особого интеллектуального средства. Появление любого нового 
мыслительного средства одновременно означает появление новых 
перспектив и горизонтов. Фигурально выражаясь, «невидимое» с 
помощью нового средства становится «видимым». Кстати, язык 
зрительных образов не должен сужать границы того, о чем идет речь. 
Сказанное справедливо не только для «невидимого», но и для «неслышимого», «неосязаемого» и т.п. Далее оно – то что стало «видимым», 
«слышимым», «осязаемым» – приобретает шанс превратиться в смысл, 
тему, предмет для проектирования, короче говоря, стать культурным 
содержанием. Справедливо и обратное. Появление незнакомой перспективы означает возникновение нового мыслительного средства. 
Поэтому разговор о схемах как о средстве уместно начать именно с 
описания этих перспектив, то есть того, что начинает входить в поле 
зрения философско-методологического мышления в том случае, если 
это мышление становится чувствительным к схемам, начинает схемы 
использовать.
То, что было сказано относительно двусторонней связи между 
новым средством и новыми перспективами имеет общий характер 
и применимо ко всем культурным практикам (не только к философии). В случае философии перспективы, с моей точки зрения, имеют 
особый характер. По большому счету, они не связаны с какими-то 
«ответами». В этом смысле философия не предлагает новых знаний, 
готовых решений и подходов. В случае философии перспективы носят 
проблемный характер (как бы двусмысленно это не звучало). То самое 
новое «видение», о котором только что говорилось, в действительности 
философско-методологического мышления суть проблемы, то есть 
описание таких ситуаций, когда имеющиеся знания противоречат друг 
другу, способы действия не являются эффективными, стратегии приводят в тупик. Далее, эти проблемы из философии попадают в другие 
позиции культурного производства (науку, инженерию, политику и т.д.) 
и действительно вызывают к жизни новые области знания, способы 
действия, подходы и стратегии.
Немаловажный аспект заключается в том, что имеет место взаимное доопределение проблемы и средства. То есть в процессе постановки 
проблемы, в процессе ее уточнения и проверки (проблема это или нет?) 
происходит кристаллизация и оформление средства. 

Средство формируется в горниле постановки проблемы. Справедливо и обратное. Характеристика оптики определяет то, что сквозь эту 
оптику видно. То есть средство конституирует саму проблему. Этот процесс постоянного взаимного доопределения проблемы и средства происходит в истории. Данный процесс, рассматриваемый применительно 
к схемам (как средству) постановки и решения проблем, возникавших 
и возникающих в контексте теории деятельности, деятельностного 
подхода, деятельности как предельной абстракции (три разных вещи, 
пояснению различия между которыми посвящены следующие главы), 
и есть содержание предлагаемой работы.
Отсюда вытекают три важных следствия.
Во-первых, сказанное означает, что определение того, что такое 
схема, возможно в двух случаях. Первый случай — когда мы останавливаем описанный процесс в некоторой точке и даем определение того, 
как схемы понимаются, к примеру, у Канта в период подготовки им 
второго издания «Критики чистого разума» или у Г.П.Щедровицкого 
в рамках коммуникативно-деятельностной программы (период с 1971 
по 1979 гг.). Заметим, что это не отменяет самостоятельности проблематики схем. Проведенное исследование показывает, что во всех 
направлениях философско-методологической мысли, где вставала 
задача найти/создать онтологию деятельности (с одновременной постановкой вопроса о том, возможна ли онтология деятельности и что 
означает сам термин «онтология», примененный к деятельности), 
возникала необходимость поиска концептуального языка, в котором 
эта онтология возможна. А эта задача приводила философов или тех 
ученых, которые ставили философские вопросы, к представлению 
о схемах (различных видах схем, схематизме, трансцендентальной 
схеме). Данное обстоятельство проясняет, почему для исследования 
были взяты следующие концепции: трансцендентальная философия 
И.Канта, генетическая эпистемология Ж.Пиаже, когнитивная наука 
(особенно когнитивная психология), философско-методологические 
взгляды Г.П.Щедровицкого. Второй случай, когда определение «схемы» 
возможно и, уже теперь, не только «возможно», но и «нужно» — это 
формулирование так называемого «рабочего определения». Такое 
определение отвечает задаче исходного понимания читателем того, о 
чем идет речь. Вот это определение. Речь не идет ни о «схемах аксиом», ни об «электротехнических схемах». Под схемами понимаются 
рефлексивно выделяемые исследователем или тем, кто осуществляет 
деятельность нормативные структуры деятельности, характеризуемой 
с точки зрения ее средств, операций, предметов, осознаваемых или 
неосознаваемых целей и т.п.

Второе следствие. Процесс взаимного доопределения схем (средства) и деятельности (проблемы) означает возможность изменения 
исходных оснований деятельности. Таким образом, помимо эпистемологического анализа схем, данная работа содержит описание тех проблем, которые вставали перед представителями и критиками деятельностного подхода. Данные проблемы приводили к переосмыслению, 
проблематизации оснований деятельности. Данное обстоятельство 
подтверждается очень интересным эпистемологическим фактом. 
В случае каждого из рассматриваемых направлений мысли анализ схем 
с необходимостью приводил к вхождению в краеугольные основания 
самой анализируемой концепции.
В-третьих, возможен анализ схем не только в рамках деятельностного подхода. А.П.Огурцов и Б.И.Пружинин с разных сторон 
обратили внимание автора на то, что представление о схемах эволюционировало не только в рамках деятельностного подхода. Теория, разрабатывающаяся школой Ж.Пиаже, демонстрирует очень 
интересную эволюцию схем в рамках натуралистического подхода. 
Эта тема, бесспорно, очень интересна. Не являясь центральной для 
данной работы, она, тем не менее, будет затронута. Здесь же уместно 
привести еще один результат исследования. При отборе материала 
для анализа я руководствовался простым критерием. Меня интересовали те направления философско-методологической мысли, в которых схемы рассматривались рефлексивно. Иными словами говоря, 
были выбраны те авторы, которые с философско-методологической 
позиции рефлексивно рассматривали сами средства (то есть схемы) 
собственной (или чье бы то ни было еще) интеллектуальной работы. 
Так вот оказалось, что все выбранные по такому критерию направления относятся к деятельностной тематике! Предвижу, что данное 
утверждение, несомненное в случае Ж.Пиаже, когнитивной науки и 
Г.П.Щедровицкого, кому-то из читателей покажется странным применительно к И.Канту. Таких читателей я отсылаю к специальному 
параграфу, озаглавленному «Был ли И.Кант представителем деятельностного подхода?».
Итак, что за горизонты открываются для философскометодологического мышления, когда оно начинает делать схемы 
предметом своего интереса?

Генезис социальности и воспроизводство
институциональной структуры 
(еще раз о «коллективном субъекте»)

Классик современной социологии Н.Луман прибегает к представлению о схемах в связи с задачей теоретического рассмотрения 
феномена коллективного поведения1 . Если обращаться к социологии 
масс-медиа, то схемы — это своеобразный посредник между системой 
масс-медиа и «внешним миром», к которому принадлежат индивиды2 . 
Забегая вперед, отметим, что схемы у Лумана структурно занимают 
сходное место со схемами в трансцендентальной критике Канта. 
При всем различии исходных интуиций и у Лумана и у Канта схемы 
опосредуют и обеспечивают взаимодействие между индивидуальным 
сознанием (то есть феноменами, по Канту) и надындивидуальными 
структурами (то есть категориями). Любопытно и симптоматично, что 
в процессе продумывания системы масс-медиа теоретическое рассмотрение «человека» начинается только лишь в 15 главе, то есть именно 
в той главе, которая посвящена схемообразованию. В этом смысле 
схемы являются основным «материалом», из которого в системе массмедиа создается образ «человека». Они делают возможным присутствие 
«человека» в виде социального конструкта.
Корифей французской социологии П.Бурдье делает похожий 
ход, но совершенно на другом материале. В своей фундаментальной 
работе «Практический смысл» он говорит о схемах в связи с постановкой вопроса о том, каким образом происходит воспроизводство 
во времени ритуалов в традиционных обществах. Именно ритуалы 
(сельскохозяйственные, брачные и т.п.) конституируют традиционную 
общину. А поскольку ритуал, с точки зрения французского социолога, 
воспроизводится по определенной схеме, имеет определенную схему 
в своей основе, то именно схемы являются условием воспроизведения 
общности, условием того, что она остается тождественной сама себе 
во времени. П.Бурдье указывает на очень важное обстоятельство, с 
которым, как я полагаю, был бы согласен и Н.Луман. Схемы ритуалов 
не представлены для носителей этих ритуалов в качестве овнешненных 
внеположенных структур: они вплетены в саму ткань жизнедеятельности, полностью управляют и воспроизводят саму жизнедеятельность. 
Хотя, с другой стороны, рефлексия и анализ схем — это единственное, 
на что может рассчитывать антрополог-исследователь, для которого 
ритуал не является «своим», не относится к его жизнедеятельности.

С этой точки зрения можно предложить следующую идеальную 
последовательность культурно-исторических событий, приводящих 
к возникновению и последующему воспроизводству социального 
института3 .
Первым событием является возникновение нового видения (ударение на первом слоге). Это понятие активно используется в теории 
организации, практике стратегического консультирования; там оно 
описывает целевую перспективу, желаемое будущее. Здесь данное понятие используется в следующем смысле. Видение — это незнакомый 
доселе образ положения вещей (образ того, как устроен мир, образ 
социального устройства, образ способа действия и т.п.), который 
актуально не присутствует, но является возможным в силу своей правильности, красоты эффективности, справедливости, и т.д. Научное 
открытие, план военной операции, инженерное решение, идея социального устройства — на том этапе, пока они еще не стали достоянием единомышленников и коллег, не воплощены в жизнь — все это 
примеры видения. Видение относится к до-временной перспективе: 
оно может быть найдено и в прошлом, и в будущем. На этом этапе 
человек (тот, у кого есть видение, или тот, кто это видение разделяет) 
скажет что-то вроде следующего: «Всё есть число» или «Нет ничего, 
кроме атомов и пустоты».
Второй этап — возникновение на основе видения некоторой 
техники (или техник), то есть определенной последовательности 
действий, приводящих к желаемому результату. Эти действия могут 
иметь различную направленность, но всегда и всюду они привязаны 
к видению, ориентированы на него, имеют его своей основой, центром и смыслом. Здесь человек произнесет что-то вроде следующего: 
«Стремлюсь к катарсису через познание числовой связи между мною 
и космосом».
Следующий этап — складывание вокруг видения определенной 
практики, то есть структуры позиций. Произошло обобществление 
видения внутри этой позиционной структуры, использующей технику, 
созданную на предыдущем этапе. Идеально возможны два варианта. 
Структура позиций складывается заново, происходит разделение труда, 
результаты и средства деятельности каждой из позиций передаются 
другим, возникает кооперация между ними. Говоря организационным 
языком, возникает новая «позиционная «машина». Второй случай — 
когда новое видение «погружается» в уже существующую практику, 
начиная эту практику переопределять. Появляются новые позиции, 
уходят старые, возникают новые кооперативные связи и отношения. 
Итак, на этом этапе человек говорит про себя: «Я — член пифагорейского кружка».

В принципе, на этом этапе (как, впрочем, и на любом другом) все 
может закончиться. В таком случае техника начинает самостоятельное 
движение в истории, попадает в иные практики и т.п. Самым главным 
результатом этого (с эпистемологической точки зрения) становится 
потеря техникой исходного видения. Следствием становится возникновение связи между данной техникой и иным видением, исходно для нее 
чуждым. В этом отношении показательным примером является судьба 
аристотелевской логики. Французский логик Ш.Серрюс полагает, что 
логика Аристотеля, вопреки устойчивому представлению, не заслуживает название «формальной», так как «она погружена в онтологию 
как в присущую ей среду; она питается от нее»4 . Превращение аристотелевской логики в творящий свою «онтологию» набор принципов и 
правил стало возможным благодаря сложной эволюции, сутью которых 
в интересующем нас аспекте стал выход аристотелевской логики (как 
техники, с точки зрения предложенной последовательности) из античного мировоззрения (как видения). Если же указанной миграции и 
«отщепления» техники не происходит, то возможен следующий этап.
Превращение практики в тип деятельности5 . Происходившее на 
предыдущем этапе приводит к следующему результату. Видение исходной практики получает статус онтологической гипотезы, ценности, 
аксиомы, то есть становится основанием. На этом этапе то, что раньше 
выступало пионерским видением, входит в структуру образования, 
выходящего за пределы данной практики (назовем ее «исходной практикой»). Видение, средства и методы позиций исходной практики попадают в проработку представителей иных практик и социокультурных 
институтов, становятся востребованы ими. Уникальная позиционная 
структура и набор средств, оснащающие позиции этой структуры, то 
есть все то, что делает исходную практику отличной от других практик, 
превращается в проекты организации иных практик, которые не были 
связаны с проработкой или реализацией видения исходной практики. 
Речь не идет о слепом копировании другими практиками позиционной структуры исходной практики. Отдельные элементы и фрагменты кооперативных связей, какие-то средства могут сворачиваться в 
компетенции одной (возможно, новой позиции), может происходить 
создание новых средств, какие-то элементы этих практик дополняют 
«исходную» и т.д. и т.п. На этом этапе мы услышим следующее: «Я занимаюсь исследовательской работой».
Наконец, завершающий этап — это превращение типа деятельности в социокультурный институт. Здесь происходит окончательная 
общественная и символическая легитимация типа деятельности: по

является своя культурная история, свои традиции, способы включения 
новых членов в данный институт, механизмы аккумуляции общественных ресурсов, возникает свое «обычное» право (система неписанных социокультурных норм). Данный социокультурный институт 
становится полноправным участником структуры кооперации между 
другими социокультурными институтами и т.д. На этом этапе человек 
может сказать про себя: «Я — ученый».
Излишне говорить, что процесс возникновения и воспроизводства социокультурного института описан здесь в самом общем виде. 
Указанные этапы можно назвать идеальными типами (пользуясь 
языком М.Вебера): они не встречаются в чистом виде, но схватывают 
реальную историю.
С философско-методологической точки зрения самым интересным является то, каким образом происходит переход от одного этапа 
к другому. Что является эпистемологическими условиями этих переходов, их механизмами6 ? Что обеспечивает возникновение техники из 
видения, практики из техники и т.д. таким образом, что на каждом из 
этапов рассмотренного процесса присутствует самотождественность 
описываемых феноменов? Указанный момент имеет первостепенное 
значение, понятное для каждого, кого интересует социокультурная 
судьба и миссия мыследеятельностных институтов7 . Вот, к примеру, 
что пишет по этому поводу исследователь античной философии: «Ни 
последовательная смена одних философских концепций другими, ни 
эволюция взглядов греческих философов на те или иные проблемы, 
никакой другой аспект становления [здесь и далее выделение автора — 
Ф.М.] философской мысли сам по себе не даст нам понимания ее непреходящего существа и стабильной формы, …без учета требований 
институционального подхода мы не можем схватить специфики того 
бытия, которое обеспечило философской мысли непрерывную жизнь 
в течение всего времени, отпущенного античности»8 .
Что же выполняет функцию механизмом переходов между различными этапами? Такую роль выполняют схемы. Снова стоит сделать 
важное замечание. Переходы между указанными этапами связаны 
с огромным числом разнообразных обстоятельств, относящихся к 
области социокультурной конъюнктуры. К ней относится характер 
социокультурного спроса на данное видение (способы действия, 
идентификацию и т.д.), то есть своеобразный «дух времени». Важную 
роль играет социокультурное окружение рассматриваемых феноменов, конкурирующие видения, техники, практики и т.п. Здесь есть 
огромное поле для предметных исторических исследований. Если же 
оставаться на философско-методологической позиции, то бесспорный 

интерес представляет именно указанная тема: как происходят переходы? Может ли эпистемология претендовать на то, что она обладает 
этим знанием?
Почему такой акцент ставится именно на механизмах переходов? 
Философия и эпистемология развивающихся систем убедительно 
показывает следующее. Именно знание о том, каким образом происходят переходы между различными этапами процесса содержит ресурс 
проблематизации фундаментальных представлений об описываемой 
системе9 . (Возможным итогом этой проблематизации может стать и 
отказ от существующей последовательности этапов развития.) Именно 
в рассмотрении механизмов смены этапов — точки роста новых теорий. 
Читатель без труда сможет припомнить факты из истории науки, подтверждающие данную мысль (например, из истории биологии). Для 
примера укажем концептуальную полемику относительно природы и 
этапов психического, начавшуюся в 1920-30-е года с проблематизации 
Л.С.Выготским существовавших тогда представлений о соотношении 
обучения и развития. (Этому вопросу посвящены соответствующие 
страницы предлагаемой работы.) Здесь же лишь укажем, что эта полемика оказалась чрезвычайно полезной. В частности, В.В.Давыдовым 
была разработана теория, раскрывавшая на современном логикопсихологическом уровне содержание основных типов сознания и мышления и основных видов соответствующих им мыслительных действий 
младших школьников. Критически анализируя существовавшую в то 
время психолого-педагогические представления о том, каким образом 
ребенок осваивает понятийное мышление, Давыдов подошел к критике 
так называемой формальной теории образования понятий10 .
Итак, каким образом схемы выполняют роль механизмов в переходах от одного этапа возникновения и воспроизводства социокультурного института к другому?
От видения к технике: функция субъективации. Здесь схемы позволяют осуществить то, без чего уникальное видение осталось бы 
достоянием индивидуального сознания. Видение субъективируется 
другими, теми, кем оно изначально не было получено. Для того, чтобы 
произошло превращение видения в набор определенных действий, 
должно произойти очень важное событие. У тех, кто видением пока 
еще не обладает, самостоятельно это видение не изобрел, не обнаружил, должна возникнуть задача превратить это видение в совокупность 
операций. И если такая задача не возникнет, следующий этап (техника) 
не возникнет. Субъективируется именно схема видения. Она позволяет 
человеку включиться в видение, то есть понять, что оно — это видение — про него самого, про что-то очень важное для него.