Рождение «зверя из бездны» неоконсерватизма

Российская Академия Наук
Институт философии

А.Н.Мочкин

РОЖДЕНИЕ «ЗВЕРЯ ИЗ БЕЗДНЫ»

НЕОКОНСЕРВАТИЗМА

Москва
2002

УДК 320
ББК 66.01
М 86

В авторской редакции

Рецензенты:
кандидат филос. наук А.В.Захаров
доктор филос. наук Т.В.Казарова
кандидат филос. наук Т.П.Лифинцева

М 86
Мочкин А.Н. Рождение «зверя из бездны»
неоконсерватизма. — М., 2002. — 138 с.

Книга посвящена проблемам неоконсерватизма,
его влиянию на складывание политического климата
20–30х годов XX века и, в частности, его воздействию
на формирование тоталитарных режимов России и
Германии. Тоталитаризм раскрывается как некий особый «третий путь», который в условиях «догоняющего» развития России и Германии в XX в. выполнял
функции специфической политической технологии,
специфического политического режима, обслуживающего этот тип развития.
Книга адресована специалистам в области истории сравнительной политологии, истории политической философии, всем интересующимся проблемами
взаимосвязи философии и политики как формы ее
опосредования и практической реализации.

ISBN 5201020828
© А.Н.Мочкин, 2002
© ИФРАН, 2002

«И дано ему было вложить дух в
образ зверя, чтобы образ зверя и
говорил и действовал так, чтобы
убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя.
И он сделает, что всем, малым и
великим, богатым и нищим,
свободным и рабам, положено
будет начертание на правую
руку их или на чело их».

(Откровение 13:15–16)

Введение

Завершившийся XX век своеобразно подтвердил
высказывание Екклезиаста, утверждавшего: «Всему свое
время, и время всякой вещи под небом»1 .
Почти одновременно в различных странах континентальной Европы первой трети XX столетия возник
чудовищный по своей сути феномен авторитарнототалитарного государства — этого «зверя из бездны» апокалипсиса, и все живущие в этих государствахмонстрах люди были обречены носить на себе «печать зверя»,
отличающую их от всего остального человечества.
Классическими образцами этого государствамонстра стали: первое социалистическое государство, возникшее в 1917 году в России, и националсоциалистическое государство, оформившееся десятилетием позже в Германии. Именно в этих странах возник впервые
в истории человечества феномен тоталитаризма как
специфической смеси этатизма, национализма и индустриализма.
И если в других странах (Италия, Испания) и возникали некие «подобия», «стертые копии» классического образца, то были они как «разбавленное вино», не

обладающее ни крепостью, ни «чистотой букета» классики. Как отмечает исследователь итальянского и немецкого фашизма Н.В.Устрялов: «Рядом с русским размахом, русскими масштабами и возможностями итальянские события неизбежно бледнеют»2 . И это с одной
стороны, с другой — он констатирует, что между русским социализмом и немецким националсоциализмом
происходят процессы взаимодополнения, взаимовлияния, позволяющие говорить о сложном процессе «большевизации фашизма и фашизации большевизма»3 , —
процессы, которые начались еще задолго до формирования тоталитарных государств и как бы готовились на
протяжении всего XIX столетия.
Уже в середине XIX века в России, до того ориентированной на идеи Великой Французской революции,
происходит своего рода «переоценка ценностей» и переориентация идеологических пристрастий и вкусов.
Взоры первых, да и затем и поздних, славянофилов и
«патриотов» обращаются к Германии, точнее, к объединенной Германии (с 1871 года), к германской, — и в
частности, прусской метафизике И.Канта, Г.В.Гегеля,
Г.В.Шеллинга и т.д. В свою очередь, под воздействием
русских, путешествующих в Германии, пробуждается
активный интерес к русской литературе, православной
мистике, панславистским националистическим идеям.
В конце концов, этот «духовный брак», это «избирательное сродство» и взаимное внимание уже в первые годы после Первой мировой войны XX века дало
свои «плоды» в форме первой и второй русских революции и, как бы в ответ, революционных волнений в
Германии 1918 года.
И если русские революционеры всегда подчеркивали свою духовную родословную, связь, преемственность
от немецкой идеологии и, в частности, немецкого марксизма, то, в свою очередь, немецкие националсоциали

сты имели столь выраженную «русскую» компоненту,
что это даже позволило ряду исследователей говорить о
«русском лице немецкого националсоциализма».
И хотя внешне оба режима с враждебной ревностью относились друг к другу, подобно «братьямблизнецам» — антиподам, но, тем не менее, такая духовная
связь, переплетение в процессе своего духовного становления, были вполне материальны, вплоть до того,
что само боевое оружие, мастерство в будущем враждующих армий, выковывалось в одних и тех же учебных
заведениях, на одних и тех же производственных площадях, предоставленных Россией Германии в 30е годы. Эти странные отношения «любвиненависти» —
алголагнии, как говорили раньше, — в 1939 году в тайне от всего мира завершились сепаратными сделками —
соглашениями о будущем переделе сфер влияния, границах нового мирового порядка, на который претендовали лидеры этих тоталитарных стран.
При всей вражде идеологий, существовавших между этими странами, имелось общее, родовое, отличие —
сходство, которое своеобразно объединило их как во
внешнем мире, так и в мире внутреннем. Каждое из
этих государствблизнецов внешне выступало против
единого врага — либерализма и тех стран, в которых
либерализм является господствующей идеологией. И это
был как бы «внешний враг», против которого выступали политические лидеры обеих стран. Но был и единый «враг внутренний», «пятая колонна», который изнутри готовил, подтачивал тоталитарные режимы. Это —
социалдемократия в тех формах, которые она приняла
в Германии и России.
Весьма характерно, что формы борьбы с внутренней оппозицией для обоих режимов были совершенно
идентичными: высылка, запрет на право заниматься
своей профессиональной деятельностью, концентрационные лагеря, в конечном итоге — смерть.

Политические лидеры обоих режимов, претендуя
на новизну, уникальность своего исторического выбора всячески подчеркивали революционный, разрывающий с прошлым характер своей идеологии, несущий
дряхлеющему старому миру возрождение и обновление
путем вливания новых, свежих молодых сил, идей и
мировоззренческих подходов. Только они разрешали все
мировые загадки, поновому решали старые, унаследованные от прошлого проблемы, — только они обещали
населению своих государств исполнение всех желаний.
И именно им, как бы отвечая на эти пропагандистские лозунги и саморекламу, в свое время запальчиво,
но, тем не менее, прозорливо проговаривал, кстати,
высланный из большевистской России Н.Бердяев: «Напрасно вы, люди революции, думаете, что вы новые
души, что в вас рождается новый человек. Вы — старые
души, в вас кончается старый человек со старыми своими грехами и немощами. Все ваши отрицательные
чувства — злоба, зависть, месть — приковывают вас к
старой жизни и делают вас рабами прошлого»4 .
И как бы красиво не драпировались, в какие бы «новые» тоги не рядились представители этого «нового
строя», «нового порядка», однако политические и практические следствия из новой политики и практики с головой выдавали их истинные намерения и цели, точно
соответствуя рецепту, данному еще в евангельском «по
плодам». Воплощение выдавало замысел, цель и сами
«плоды» прямо соотносили, указывали на то «дерево»,
на котором они произрастали. И никакая «мичуринская
прививка» «груши на яблоко» не могла скрыть это изначальное происхождение, его историю и логику.
Концентрационные лагеря, геноцид собственного
народа, внешний экспансионизм и внутренняя террористическая структура политики ради достижения утопической, но варварски реализуемой цели полностью
выдавали идейную и мировоззренческую почву, на которой и произрастали эти «деревья», приносящие «плоды».

Тем самым и сама пресловутая «новизна», оригинальность и уникальность утверждаемого нового строя, «нового» порядка, особый «третий путь» выявляли себя как
своеобразное повторение, повторение ошибок уже найденного в прошлом и отвергнутого в настоящем, решений и мнении, преодоленных ходом мировой истории.
Вместе с тем новизна действительно была, но только в чем? Новизна не в самом основании: все уже было
известно, и в этом смысле — тривиально, но в сочетании, сама адская горючая смесь, возгонка «тривиальности» на псевдоидеологический уровень в качестве
«откровений», «дара», пророчеств «кумской сивиллы»,
сама претензия на «новизну» — именно это действительно было находкой, привнесенной в социополитическую культуру XX века — века массовых социальных
движений. Действительно, новым явился широкий социальный охват, та массовая гипобулическая коллективная истерия, массовый фанатизм, психоз, которые
охватили народы этих стран. Предрассудок вытеснил
разум, коллективное бессознательное определило всецело рациональное поведение. Все, что на протяжении
нового времени было вытеснено под воздействием рационализма и науки на периферию общественного сознания, было рудиментом давно ушедших эпох, вновь
вернулось и с небывалой до того силой стало определять социальное поведения.
Примитивная ксенофобия в ее наиболее отвратительной форме — антисемитизме — стала основной идеологической детерминантой в националсоциализме Германии. В России же явный и неявный «ressentiment» —
«зависть — месть» лег в основу идеологии, разрывающей общество на части, ставящий его на уровень гражданской войны, так называемой «борьбы классов», классовой борьбы пролетариата. И этото в стране, которая
по преимуществу была крестьянской, а сам пролетариат

еще нужно было во многом создавать и создавать в процессе догоняющего развития по отношению к другим
странам Европы.
И если русский социализм и немецкий националсоциализм были едины в своих нападках на либерализм и социалдемократию внутри своих политических
режимов, то было одно идеологическое направление,
которое, как бы оставаясь в тени, тем не менее все же
лежало в основании самих этих режимов, подчас оставаясь на уровне того самого предрассудка, бессознательного стереотипа мышления, обычая, традиции, которое не подвергалось критике, не отрицалось, а скорее
было воздухом, атмосферой, в которой только и были
возможны подобные спиритуалистические возгонки
темной бессознательной части общественного сознания
на уровень идеологических парадигм, определяющих
само политическое действие, его стратегию и тактику.
Это был неоконсерватизм — политическое и, главным образом, идеологическое социокультурное направление так называемой «философии жизни». «Философия жизни» предшествовала как первой и второй русским революциям 1917 года, так и широко была
распространена в Германии незадолго до прихода нацистов к власти в 1933 году.
Почти не имея ничего общего со старым традиционным монархическим реставрационным консерватизмом, отталкиваясь от него, неоконсерватизм был той
«алхимической ретортой», в которой проводилась предварительная спиритуализация, «возгонка» предрассудков, обычаев, традиций и коллективных заблуждений
на уровень идеологических мифологем нового времени. Именно в неоконсерватизме России и Германии на
стыке XIX–XX веков создавалась новая, подчас физикализированная мифология, некий новый миф XX века,
если вспомнить название одной из работ теоретика националсоциализма — А.Розенберга.

Феномен неоконсерватизма конца XIX — начала
XX веков уже был описан нами в предыдущей работе
«Парадоксы неоконсерватизма»5 . Предлагаемое исследование посвящено специфической роли неоконсервативной идеологии в формировании тоталитаризма в
России и Германии первой половины XX века, тех форм,
которые принял неоконсерватизм в качестве того самого «воздуха», питательной среды, «первичного бульона», в котором только и возможны были мутационные
изменения, породившие «зверя из бездны».
При этом сам неоконсерватизм оформившийся как
идеологическое течение в Германии в последней трети
XIX века, представляет собой весьма сложное, полиморфное явление. В нем сплавлены воедино почти все «периферийные» идеологические течения предшествовавшего периода развития Германии: от состояния полной
раздробленности до объединения в 1871 году.
Это были и романтизм братьев Шлегелей (Фридриха и Августа Вильгельма), Л.Тика, и пиетизм, и националистически окрашенное почвенничество или,
иначе говоря, националистическое народничество (Volk)
движение (Volksstumbewegung), основанное Э.М.Арндтом. Это были и попытки поиска народного духа
(Volkgeist) как неповторимого синтеза, своеобразие гения немецкого народа, интегрирующего в себе единство нации, языка, климата, почвы или ландшафта,
экономики и, в конечном смысле, единства расы. Сюда
же можно отнести и тиранию Древней Греции над Германией как своеобразную криптомнезию, имплицитную
память о светлом и счастливом существовании неразделенного, целостного народа, находящегося в мистическом союзе народа (Volk) с его кровью и ландшафтом, о
котором писали многие поэты и писатели Германии
(Гете, Гельдерлин). Это и учение Бахофена о так называемом материнском праве (1861 год), выдвинувшее идеи
о фазовых моделях культурной революции, повлиявшее

на Ф.Энгельса с его учением о первобытнообщинном
коммунизме. И комплекс идей, связанных с рождением или, иначе говоря, с возрождением Германии, развитых в работах П.Лагарда, идеи Р.Вагнера об искуплении и, наконец, метафоры Ф.Ницше, техническим истолкованием которых и явился националсоциализм.
В России в конце XIX века наблюдаются во многом
сходные явления. Проникновение германской метафизики в конце века в России вылилось в размежевание
раннего и позднего славянофильства, появление «западников». Поиски русской идентичности, «загадочной»
русской души породило такое же почвеническинационалистическое движение, которое в крайнем своем православном варианте дало такое самобытное явление, как
К.Н.Леонтьев, который попытался опереться на старые
религиозные культы (византизм) для достижения новых
религиозных культурологических возможностей.
Тем самым «грибница», питавшая «зверя из бездны»
весьма сложна и противоречива, но в целом она опирается на солидный пласт филогенетически бессознательного обоих народов и подтверждает правило, что социальный онтогенез повторяет филогенез, который в эпоху
кризиса выявляет свою историческую глубину традиции в крови и почве каждого народа.